Письмо королевы - Елена Арсеньева

– Я понимаю, – сказала Алёна, глядя на него и всхлипывая, – что если бы я могла в кого-нибудь влюбиться, то только в тебя.

– А я понимаю, что если я сейчас тебя не изнасилую, то умру на месте, – сказал он тяжелым голосом. – Прямо сейчас. Прямо здесь.

– Да, – сомнамбулически сказала Алёна, начиная расстегивать куртку. – Хорошо. Я тоже… я… – И вдруг спохватилась: – То есть нет! Если менты за нами все же следят… Если они подойдут к машине, увидят, что мы делаем… Так что лучше пошли в постель.

– До постели я не дойду, – предупредил Дракончег, как-то неловко въезжая во двор и подруливая к крыльцу.

– А до диванчика в коридоре? – озабоченно спросила Алёна, выскакивая из машины.

– Ну, до диванчика… может быть, не знаю… – пробубнил Дракончег, вылезая на снег неуклюже, как тяжелораненый.

Ничего, до диванчика он дошел… И через полчаса уехал наконец за хлебом для оголодавших своих гостей.

Алёна проводила взглядом мерцанье фар его «Ниссана», выезжающего из двора, потом постояла под душем, потом завернулась в халат, села с ногами в кресло, взяла тетрадку в клеточку, гелевую ручку и стала думать, грызя колпачок. Подумала и написала крупными буквами:

– куртка

– писательница Дмитриева

Именно на этом она должна была сейчас сосредоточиться.

Пока не удавалось.

Тогда, снова чуточку подумав, Алёна приписала еще несколько слов:

– роли Фоссе. Почему?

Ну, теперь нужно было только найти ответ. Но где и как?

«Куртка, – снова и снова писала она, – куртка, куртка, писательница Дмитриева, Дмитриева, Фоссе, Фоссе, Фоссе…»

В память снова влез занудный Эренбург и пробубнил наставительно: «Ne tendre pas un piиge pour autre!»

– Ну да, – растерянно пробормотала Алёна. – Но почему piиge? Это значит – ловушка. Не расставляй ловушку другому! При чем тут ловушка? Ловушка, сеть, силки, ловчая яма… Яма?.. Яма!

И вдруг, чудилось, в то самое мгновение, когда торкнуло догадкой, раздался телефонный звонок. Звонил мобильный, но, когда Алёна посмотрела на дисплей, там высветилась надпись: «Номер засекречен».

Обычно на такие вот ну прямо секретные звонки она не отвечала, однако нынче был отнюдь не обычный вечер. Поэтому нажала на зелененькую трубочку:

– Алло?

– Никуда не лезь, Алёна Дмитриева. Поняла? Целее будешь. А еще раз увижу тебя с ментами, считай, ты труп! – прошелестел в ухе хриплый шепот, не понять, мужской или женский, а потом раздался гудок.

Алёна оглянулась почему-то на окно. Подумала и пробормотала:

– Не звони, Римский, никуда, худо будет…

Ну да, наша героиня шпарила свой любимый роман практически с любого места наизусть.

И опять села, завернувшись в плед (после звонка, как она ни храбрилась, побежали по спине мурашки), и взялась за ручку. Вдруг вскочила, кинулась в коридор, где лежала под пресловутым диванчиком сумка, заглянула внутрь, в карманчик, где лежали дисконтные и визитные карточки.

Ну да… Это тоже возможно… Но с чего? Почему?!

– Вот чтобы я еще раз зашла на этот ваш бульвар Мальзерб! – проворчала Алёна, но не стала доварчивать, мол, чтобы я еще раз приехала в этот ваш Париж.

Да разве это возможно – туда не ездить?! Но, честное слово, на Мальзерб – больше ни ногой.

Она постояла у двери, прислушиваясь к звукам, доносившимся из подъезда (на самом деле оттуда совершенно ничего не доносилось, никаких звуков), потом подошла к пульту сигнализации и включила ее. За окно можно не беспокоиться, а дверь… Береженого Бог бережет!

1789 год

«Ну и город! Головокружение! Ну и народ! Да закрывает ли кто-нибудь рот?! Ну и спешка! Всяк норовит другого сшибить. Ну и суматоха! Ну и нравы! Ну и одежда! Груди из корсетов так и вываливаются! По лавкам косыночки кругом выставлены, нарочно чтобы перси прикрывать, фишю называются, fichu, так ведь мало кто ими пользуется. Хотя жарища… ох, жарища! Немудрено, что все голорукие да гологрудые бегают. Бабенки простоволосые… уже нагляделся я на такое, покуда по Европе ехал, ан нет – Париж всего распущенней. Улицы мощены, грязны, так хочешь не хочешь, а надобно красотке юбку задрать, чтобы лужу перескочить. А мужчины глазами проворными так и норовят на ту ножку глянуть. А что, хороши ножки у парижанок, хотя сами девицы – ну, куда им против моей Агафьюшки! Вот кабы ее с ее-то статью этак нарядить, в двадцать юбок, одна другой пышней, да обуть в шелковые туфельки… Ан нет, не желаю я, чтоб кто-нибудь на нее глаза пялил! Она моя, а тут всяк норовит чужой даме под юбку залезть.

Не пойму, или впрямь Париж таков всегда, или оттого, что черная пена вскипает, так безудержны языки, столько грязи льют на королевскую семью?

Да мыслимо ли про королеву книжонку напечатать и назвать ее – «Бешенство матки Марии-Антуанетты»?! Да за такое надо сразу рубить обе руки и голову в придачу! Город просто наводнен какими-то газетенками, кругом продают и просто листки, на которых то стишок грязный напечатан, то картинка похабная намалевана, то памфлет высокопарный, то призывы к убийствам, грабежам…. Так вот что значит – революция! Мажь грязью все, что можешь, все, что хочешь, и из этого свою выгоду извлекай. Такого начитался да наслушался, что и не знаю, чему верить. Да, узнал я и про принцессу Ламбаль… Фаворитка королевы была! Ближайшая подружка! И в Трианоне для нее лучшие покои и высокая придворная должность главного управляющего королевского дома. А в этих листках зовут ее «Сафо Трианона». Начитался… плеваться охота… «Милый ангел» королевы, принцесса Ламбаль, стала во главе «анандринской секты», «секты без мужчин», «лесбийского заговора, цель которого – довести Францию до полного бесплодия». «Двор не замедлил последовать этой моде, где каждая женщина является одновременно лесбиянкой и потаскухой»; «детей больше не рожают, так гораздо удобней»; «пенис больше не нужен, его заменяет игривый и развратный пальчик!»

Господи, за что наказуешь, за что осквернил меня этим новым знанием?!

Королеву уничижают, а герцога Орлеанского превозносят. И каких-то новых расплодилось людей с именами, похожими на прозвища. Какой-то Марат, Робеспьер, Демулен… Этот последний впереди всех гарцует. Только и знай кричат о речи, которую он произнес в садах Пале-Рояль. Это, оказывается, дворец герцога Орлеанского. Да и впрямь, вот где рассадник мятежа! Понесся я туда, думал, может, там наткнусь на Новикова или Радищева. Дома их нет, а то как же, но и тут не встретил никого, по описанию схожего с тем, кое дал мне Иван Матвеевич Симолин. Сказать правду, не мог с головой окунуться в их розыск, ибо то и дело темнело в глазах, когда слышал что-то вроде:

А вот Мари-Антуанетт, ее распутней в мире нет.Продажные девицы – пред нею голубицы.Чтоб утолить любви экстаз,Троих мужчин берет зараз.

А что же делают они?Здесь нет большой загадки.Под одеялом короляИграют вместе в прятки.

«Французские штучки» – скромней этой сучки,Которая ждет кобеля.Все шлюхи Парижа на голову нижеЗаконной жены короля.

Вот эту паскуду – в короне покуда —Мы выгоним вон из страны.Пусть ведьмы на шабаш к себе приглашаютЛюбимую дочь сатаны.

Австрийскую квочку, испортив ей ночку,К родне отвезет батальон,А коль не захочет – нож повар наточитИ сварит отличный бульон!

– Чего стал, как дурак? Тебе на голову дерьмо льют, а ты и рот раскрыл, авось попадет?

Ого, какой тычок я получил, со злобищей какой! Голос женский, а словечки-то… Обернулся: ишь какая! Мещаночка парижская, но не расфуфыренная, а в черном да в сером, груди прикрытые, на шее фишю, волосы под белым чепцом, однако одна или две пряди на плечи упали и ветром развеваемы. Волосы так себе, пепельные, не то что у моей Агафьюшки, да и глаза серые, как пепел, однако очень хороши: огромные, яркие, злые.

– Простите, сударыня, я в жизни такого не слыхивал, вот и обомлел. Не меня бранить надобно, а тех ваших соотечественников, кто позволяет себе государыню свою так честить.

– По говору слышу, ты не француз. Да и физиономия другая. Откуда ты? Германец? Поляк?

– Русский я. Из Петербурга.

– Что за город такой? Столица Московии? Слышала, у вас вечная зима и медведи по улицам шляются? Домов у русских дикарей нету, все в шалашах еловых живут и никогда не моются. Грамоте не знают, песен не поют, танцевать не танцуют, знай ждут, с кем в драку ввязаться, а в драках их бьют все кому не лень.

– Ах ты дура парижская, была б ты мужиком, я б тебе показал, как русские дерутся! Кулаками бы так измесил, что и не встала бы. Знаешь, лучше дикарем быть, чем петь на улицах гнусные песенки про свою государыню. Для сего большой образованности не нужно, достаточно скотиной быть!

Повернулся и пошел прочь. Иду, а сам аж трясусь весь.

Ах, как эта сучка французская меня задела! Оскорбила – дальше некуда! И чего она ко мне прицепилась? Как будто никто другой не слушал эту песенку поганую!