Смерть за хребтом - Руслан Белов

– Ну и что? Упертый, он под танк лезет.

– Да ты вслушайся – у-пер-тый... В предрассудок, во мнение. Любое мнение – пенек от дерева. Одни рубят под корень, чтобы был классный пень под задницу; другие – ствол повыше, себе вровень, третьи – рубят ветви (ну ее, эту многозначность), а четвертые – общипывают листья, чтобы горизонт не закрывали. Все укороченное, обломанное, объеденное становиться более понятным, более пригодным к употреблению и потому – более разумным. А эта их разумность меня раздражает...

Мы помолчали. Закурив, я усмехнулся:

– А вообще-то ты не прав. Я его люблю по-своему, хоть и подлянок он мне сделал – не счесть... Понимаешь, если каким-то чудесным образом из памяти выбросить все плохое, то все хорошее в ней поблекнет...

Я говорил, а в мозгу шевелились мысли: “Мужик, русский, голова побита, на боку, похоже, рваная рана, в воде сидит около недели. Надо бы возвращаться. Но...”

Время от времени тело утопленника сносило течением немного вправо, однако его голова, достигнув крайней точки, возвращалась в исходное положение, видимо, из-за упругости опутавших ноги корней.

– Смотри: головой качает, – хмыкнул я. – Недоволен чем-то.

– Наверное, это тот парень с вертолета, Абдурахмановский кореш, – сказал он, вставая. – Который взлет их прикрывал... Смотри, рубашка дырявая на груди... Такие дырки от пуль бывают.

– Может, вытащим, закопаем по-христиански, а?

– И охота тебе? За руку потянешь – оторвется. Видишь, он в сплошную слизь, в кисель превратился... Не отмоешься потом. Пусть здесь живет. Похоже, ему нравится. Как в ванне нежится... Кайфует...

– Можно его в речку отбуксировать...

– Да ну его в задницу! А если тут их десяток таких? Хоронить будешь неделю... Забудь, и вообще пора идти.

– Пора, так пора. Рыбу из омута с собой возьмем или выбросим?

– Давай возьмем. Хоть похвастаемся...

Мы нанизали выловленную в омуте рыбу на кукан из ивовой ветки. Последнюю рыбину, Сергей вытащил из плавок: если хорошо клевало, он не тратил времени на иной тип складирования пойманного. Частенько из-под плавок он вытаскивал и еще кое-что: круто вьющийся волос нередко оказывался неплохой наживкой.

– Давай, Черный, не скажем никому об этом компоте. Все равно Юрку не свернешь, один пойдет, – положив мне руку на плечи, сказал Сергей на обратном пути. – Так что одно нам осталось – вперед и прямо. А рыбу-то жалко выбрасывать... Послушай, однажды в Каратегине у меня в отряде жратва кончилась – осталось полмешка сушеных заплесневелых буханок, галки в небе и сурки вокруг. Патронов не было, и стали мы сурков в петли ловить. А они, собаки, попрятались со страха... День назад еще табунами бегали, а тут ни одного сурчонка вокруг! Наконец, через два дня один удавился... Дохлый такой, шерсть клочьями и блохи, с муху размером, тучей из него прыгают. Стал я его разделывать – шкуру снял, брюхо, блин, распорол. А там – солитер, зеленый такой, длинный. Шевелится так недовольно... Меня чуть не вырвало. Ну, мужики и порешили выкинуть беднягу-сурка. И забросил я его подальше в траву. В полете внутренности вывалились – я их закопал поглубже. Два дня мы ходили вокруг тушки, а она провялилась на ветру, симпатичная такая стала, в общем, аппетитная почти. Собратья же бедняги вовсе исчезли, как ветром сдуло. Короче, к вечеру третьего дня, когда буханки кончились, переглянулись мы молча, потом порубили сурка на мелкие кусочки и зажарили в его же жиру до красноты. Ничего, вкусно было, хоть и не на хлопковом масле. Ты уже, наверное, понял к чему это я?

– Понял. Рыбу, пойманную в яме, зажарим до красноты и съедим, – улыбнулся я.

Встреча с утопленником и последующий экскурс в прошлое оживили Сергея. Чувствовалось, что он еще что-то хочет сказать.

– Ты тут недавно распинался о деньгах, – глядя в сторону, начал он на середине пути. – Тебе, мол, они не нужны. Хоть и трепался ты, но что-то в этом есть... Знаешь, как я ушел из Управления геологии на стройку, потом на тюльпаны, потом цитрусовые и прочее. Хотел сам прорваться, своими руками и головой – не вышло! В такой грязи извалялся... Бич я теперь – бывший интеллигентный человек...

И Люба... Знаешь, были такие моменты – убил бы ее! Она все понимала... Сел я в лужу, лопухнулся где-то по-крупному – она успокаивает: “Не расстраивайся, мелочи все это!” А мне ее слова – нож в сердце. Я ведь проиграл, победили меня, убили считай! И получается – плюнь, что убили тебя, это не страшно, ты же из таких. В общем озлобился я... А сейчас живу с женщиной – не баба, а сексстанок. Молодая, красивая и говорит мало. Простая как патефон... Болела как-то, и я ее в шутку спросил: “Что на памятнике твоем писать-то будем?” А она, улыбаясь, отвечает: “Напиши: “Истратила пятьдесят тысяч долларов”. Может быть, еще успею истратить...” А я так не умею... Мне прорываться куда-то надо. Но не через дерьмо...

– Спортсмен ты. Прорывальщик. Но не знаешь, что в городе прорываются только через дерьмо. Оно всегда там, где люди. А здесь, на пленэре дерьма нет – только болота, лес дремучий или крутые скалы. А они, сам понимаешь, с фекалиями не сравнимы. Так что дерзай, прорывайся!

У машины нас ждал накрытый достархан. Лейла приготовила рис с зернами граната и он, белоснежный, зернышко к зернышку, аппетитно дымился на блюде. Рядом стояла чашка с извлеченными со дна казана кусками поджарки и эмалированная тарелка разогретой с луком тушенки.

Не мешкая, я соорудил из камней нечто подобное мангалу, нагреб туда углей из костра, сверху, на сложенную из зеленых веток решетку, бросил рыбу, споро распластанную Сергеем, и присоединился к обедающим. Через десять минут сказочный запах жареной рыбы распространился по всей поляне, и мы забыли и о рисе, и о тушенке.

После сочащейся соком форели и двух маринок, а также половины кружки спирта, жизнь показалась мне настолько прекрасной и удивительной, что я с подачи Сергея рассказал о причине повышенной упитанности рыбы, пойманной в омуте. Сиюминутное мироощущение у товарищей оказалось аналогичным моему, и к последней маринке-людоеду Федя и Юрка потянулись одновременно.

Выехали мы к вечеру. Солнце уже опустилось за горы, подул ветер, стало прохладно. Машина, рыча и чертыхаясь, мужественно преодолевала каменистую дорогу. Нас бросало из стороны в сторону, но скоро грунтовка стала ровнее, я задремал, и мысли мои унеслись в прошлое...

Вечером седьмого ноября наша вахтовка неслась по этой самой дороге в город.

В проходе между боковыми сидениями лежал труп дизелиста, погибшего на перевале. Он был завернут в одноместную палатку.

От тряски, особенно на крутых спусках, труп съезжал к передним торцевым сидениям и упирался головой в ноги Виталию Сосунову. Время от времени Виталий нехотя вставал, брался за плечи покойного и задвигал его в глубь салона...