Вечерняя звезда - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф

— Алло, Гектор, — сказала она холодно, взяв трубку.

— Аврора, приношу извинения за то, что пожаловался. Я соскучился по тебе. Так хочется, чтобы ты скорей поднялась ко мне.

— Это зачем же, чтобы ты опять огрел меня костылем? — поинтересовалась Аврора. — А ну как у меня не то настроение, чтобы позволить тебе это?

— У меня и в мыслях не было огреть тебя костылем, я люблю тебя, — произнес генерал.

В прошлом он редко объявлял о своей любви столь прямолинейно, но теперь ему приходилось заявлять об этом напрямую по нескольку раз в день, хотя бы для того, чтобы удержать события в их прежнем русле. Но все равно, не все шло так, как хотелось бы. Было весьма печально, что конец жизненного пути был таким тернистым, совсем не такой, как начало и середина. Генерал всегда придерживался мнения, что в конце концов страсти улягутся, и когда это произойдет, жизнь станет спокойней. Однажды ему довелось грести на ялике по Неаполитанскому заливу. День клонился к закату. Небо и вода были в полной гармонии. Когда он потом припоминал этот эпизод из своей жизни, он понял, что вот такой он и хотел бы видеть свою старость — спокойной, мирной, прекрасной, невозмутимой. А он оказался здесь, руки у него дрожали, он звонил со второго этажа Аврориного дома на первый, умоляя ее прийти к нему наверх проведать его и, если можно, принести объедки ветчины или хоть чего-нибудь съестного. Не слишком-то все это напоминало закат в Неаполитанском заливе при свете вечерней звезды.

— Может быть, и любишь, и, может быть, я и приду через пару минут, — сказала Аврора. — Тебе уже пора одеваться. Нам нужно ехать на прием к психиатру через час.

— О, черт, я совсем забыл об этом. Но ведь я ничего не ел, ты же знаешь. Ты швырнула мне на голову яйцо и унесла мой завтрак.

— А ты вымыл голову?

— Разумеется, вымыл. А что мне еще оставалось делать? Ты что, хотела, чтобы я остаток жизни провел, перепачканный яйцом?

— Гектор, я всего-навсего подумала о нашем несчастном психиатре. Если бы я привезла к нему тебя с яйцом в волосах, несчастный молодой психиатр мог бы отказаться принимать нас, даже не начав сеансов. Мы же не хотим, чтобы такое случилось, не так ли?

— Нет, но я все же хотел бы довести до твоего сведения, что я голоден, — не отступал генерал. — Как ты думаешь, не могла бы Рози сварить мне хотя бы овсянку?

— Не знаю, у нее неудачно начался день. Я отказываюсь быть твоим адвокатом, поговори с ней сам.

Она опять передала трубку Рози, которая внимательно выслушала просьбу генерала.

— Порядок, но темного сахара у нас нет, я забыла купить, — сказала Рози. — Придется вам есть ее с обычным белым, даже если это вам неприятно. Или с медом.

— Немного меду было бы просто здорово, — обрадовался генерал.

18

Шишарику ужасно не нравилось, когда Большие запирали дверь в спальню. Сначала они запирали прозрачную дверь, чтобы он не смог выбраться и спуститься по лестнице во двор. Потом они забрасывали ему в кроватку книжки и игрушки, целовали его и удалялись. Как ни старался он втянуть их в свои игры, как ни ревел и ни орал изо всех сил, Большие не обращали на него внимания и исчезали за дверью.

Часто это происходило по утрам. Когда отец возвращался с работы, все они садились на кушетку, и Шишарик оказывался в центре внимания: и мама, и папа целовали его и смеялись над его проделками. Но обычно, вскоре после того как они начинали целовать друг друга, его оставляли одного. Он уже знал, когда наступит этот момент, и когда понимал, что они вот-вот начнут целоваться, старался втолкнуть между их лицами свою книжку. Но они смеялись, норовили поднырнуть под эту книжку и все равно целовались.

Потом они запирали его, но только не у себя в спальне. Ему становилось одиноко, но чаще он начинал злиться. Раз-другой он ложился на пол и старался заглянуть под дверь, но не видел ничего, кроме отцовских ботинок и кучи одежды на полу.

Иногда он начинал громко кричать, но никто не отзывался. Иногда он прислушивался, но был слышен только скрип кровати. Звуки были похожи на те, что раздавались, когда он прыгал по бабулиной кровати. Если его Большие хотели просто попрыгать на кровати, почему тогда им не хотелось, чтобы и он попрыгал с ними? Однажды мама ужасно торопилась и не заперла дверь. Шишарик проскользнул в спальню на секунду. Кровать поскрипывала, но Большие прыгали не так уж и высоко, как он думал. Не дав ему сделать и пары шагов по спальне, совершенно голая мама подлетела к нему, и в этот момент она больше обычного была похожа на зверя. Она с такой силой хлопнула дверью спальни, что Шишарику захотелось убежать. Он достал карандаш и попробовал проделать дырку в стеклянной двери — он хотел проскользнуть в дверь, как кролик Питер, и убежать. Но он лишь немного продырявил дверцу, и карандаш сломался.

Шишарику нравилась утренняя жизнь, когда папа еще только должен был вернуться с работы. Они с мамой валялись на кушетке и играли. Мама зевала во весь рот и иногда даже засыпала. У нее был такой просторный халат — иногда из-под него показывалась ее грудь. Шишарик всегда бывал голенький — он не любил пижаму и всегда сбрасывал ее, как только просыпался. Иногда он пробовал стащить с мамы халат, чтобы и она была голенькой, но мама никогда халата не снимала. Правда, ее совсем не беспокоило, что грудь вываливается наружу. Когда по утрам она играла с ним, то совсем не была похожа на зверя. От нее пахло так приятно. Шишарик часто забирался на нее, лежал на ней и принюхивался.

Потом приходил отец, и двое Больших начинали разговаривать. Иногда они сразу же уходили к себе в спальню, оставляя его одного, и он чувствовал себя совершенно беспомощным. Судя по всему, они не понимали, как плохо было чувствовать себя беспомощным. Особенно если ты — Маленький. Но Шишарик догадался, как показать им, что он злился. Когда его оставили перед запертой дверью, он протащил через всю комнату коробку с игрушками и стал швырять их в дверь спальни. Он ждал, что, едва он начнет бросать свои игрушки в дверь, мама, словно разъяренный зверь, выскочит из спальни, но она этого не сделала. Иногда они кричали, чтобы он прекратил швырять в дверь игрушки, но он не переставал. Он швырял игрушки в дверь, пока они не заканчивались, и иногда даже пытался открыть дверь, стараясь втолкнуть в щелку игрушечный фургончик, но ничего не получалось. Ничего не помогало, даже его слезы и пинки в дверь. Большие просто оставались в спальне, и им было совершенно безразлично, что он чувствовал себя таким беспомощным.

— Что же ты не сказал мне, что Мелли уезжает? — спросила Джейн. — Мне без нее будет скучно. Нужно было бы поехать проводить ее.

Наласкавшись, они лежали в постели и слушали, как Шишарик пытался протаранить дверь своим фургончиком.

— Наш малыш такой целеустремленный, — попробовал отвлечь ее Тедди. — Слышишь, как он старается сломать дверь?

— Во-первых, Мелли была нашим полномочным представителем перед Авророй, — как будто не слышала его Джейн. Она уже научилась не обращать внимания на попытки Шишарика проникнуть к ним в спальню, когда они были в постели. Сначала это раздражало ее и портило настроение, но теперь она привыкла. Джейн было приятно думать, что, если речь шла о сексе, она могла приспособиться к чему угодно. Лишить ее этой радости обманом не было дано ни Шишарику, ни кому бы то ни было другому. Иногда ей хотелось, чтобы Тедди не был таким тихоней. В постели с ним было приятно, но порой ей казалось, что все могло бы быть больше, чем просто приятно, если бы он хоть иногда попробовал сделать что-нибудь не совсем так, как ей хотелось: ну, хотя бы разозлился на нее как-нибудь!

Но это были только мысли. Может быть, она была не права, но эти мысли не уходили.

— Мне кажется, Мелли не слишком-то хотела, чтобы ее провожали, — сказал Тедди. Ему ужасно хотелось, чтобы Шишарик перестал дубасить в дверь. Его сейчас так тянуло к Джейн! Хотя у них только что был оглушительный оргазм, Джейн была все еще немного взвинчена. Он чувствовал, что возможно продолжение, но если Шишарик так и будет колотить в дверь игрушкой, ничего не получится.