Рабыня страсти - Бертрис Смолл

Губы его прильнули к ее рту горячим поцелуем, которому, казалось, не будет конца. А рука не прекращала движений.., и вот девушке показалось, что она вот-вот неудержимо закричит. Все тело горело и томилось желанием. Она чувствовала какую-то тяжесть в животе и груди, казалось, они вот-вот лопнут, и наружу брызнет сладкий густой сок, словно из надломленного граната…

— Пожалуйста! — в полубеспамятстве бормотала она.

— «Пожалуйста» — что?

— Пожалуйста! — повторяла она, как заведенная.

— Рабыня Страсти никогда не молит, хотя для господина лестно, что он возбудил в ней желание, — заметил он. Потом накрыл ее своим телом и глубоко вошел в нее, издав сладкий стон.

Крик восторга, вырвавшийся из груди девушки, увенчал его усилия. Казалось, он заполнил ее до отказа «— внутри у нее все горячо пульсировало. Она задыхалась…

— О-о-о, мой господин, ты убьешь меня своими ласками… — простонала она.

— Чудесно, мое сокровище! — похвалил он ее. Ягодицы его ритмично сокращались в такт движениям мужской плоти в нежном теле.

Она крепко опоясала его ногами. Стройные руки обвили мощную шею.

— Не останавливайся! — умоляла она. — Как это сладко? А-а-а-ах, я умираю!

— Ты спешишь, Зейнаб. Опять торопишься… Ты должна вновь воспламениться, ведь я еще не удовлетворен. Помни, сперва твой господин должен вкусить наслаждения, и только потом ты сама.

— Я не могу… — голос ее звучал слабо.

— Нет, можешь! — настаивал он, и вновь стал безумствовать над ее телом.

— Нет! Нет! — она попробовала освободиться из железных объятий, но вдруг тело ее выгнулось и соски прижались к его груди:

— А-а-а-ах! А-а-а-а-ах! — рыдала она, это повторялось вновь — к ее невероятному изумлению. И ощущение было даже сильнее, нежели минуту назад. Неужели ее столь легко удовлетворить? Ногти девушки впились в спину мужчины, волна вожделения захлестнула ее снова.

— Ах ты, маленькая шлюха! — прорычал он ей на ухо и, склонив голову, впился в ее грудь обжигающим поцелуем. Он был почти на вершине, но она преградила ему путь, ее вожделение заставляло его вновь проделывать путь, словно мифического Сизифа… Он толчками проникал в нее все глубже и глубже, до тех пор, пока движения его не превратились в яростные отрывистые толчки… Взрыв…

Долгое время они лежали, сплетенные… Тела их были влажны от пота и любовных соков. Поначалу сердца бешено бились, но мало-помалу ритм восстанавливался. Наконец, Карим произнес:

— Позови Ому. Вели ей принести чашу свежей воды, платки любви и еще вина. Нам обоим нужно восстановить силы.

— Ты хочешь, чтобы моя прислужница увидела нас в таком.., таком виде? — изумилась Зейнаб.

— Она должна научиться прислуживать тебе в любой ситуации, — отвечал он. — Разве вы не видели друг друга нагими в банях?

— Но ты же тоже обнажен!

— Ну и что с того? — спокойно отвечал мужчина. Девушка недоуменно покачала головой:

— Мир, в который ты вводишь меня, мой господин, так отличается от того, в котором я выросла…

Она кликнула Ому и отдала ей приказание. Зардевшаяся девушка слушала госпожу, с трудом борясь с искушением пристально рассмотреть наготу Карима-аль-Малики.

— Я было подумала, что все мужчины твоей страны темноглазы, — робко сказала Зейнаб, когда Ома вышла. — почему же у тебя синие глаза?

— Моя мать северянка, — сказал он. — В одном из походов ее пленили, а потом она попала к моему отцу. Он сделал ее своей второй женой. А оба моих брата и сестра черноглазые.

— Второй женой? А сколько же всего жен у твоего отца? — Зейнаб уже не знала, изумляться или нет. Неужели мавры подобны саксонцам? У тех язычников всегда было по несколько жен…

— У отца всего две жены. Он по натуре человек романтичный и женится только по большой любви. У него есть гарем, наложницы — просто для того, чтобы жены не надоедали. Женщин всего около дюжины. Такой гарем считается очень маленьким. У калифа, к примеру, для любовных утех есть добрая сотня женщин, а всего в гареме живет несколько тысяч разновозрастных дам…

— Несколько тысяч? — это потрясло Зейнаб. — И ты полагаешь, что взгляд калифа остановится на мне, мой господин? Он даже не увидит меня в этой куче! И я умру, одинокая и всеми позабытая…

— Но в гареме Абд-аль-Рахмана живут не только наложницы, — принялся Карим успокаивать девушку. — Многие из них служанки, вроде твоей Омы. Некоторые — члены семьи: ну, всякие тетки, кузины, дочки… Наложниц же всего около сотни, не больше. Кроме того, ты Рабыня Страсти — редчайшая жемчужина. Тебя преподнесут в дар калифу вместе с прочими подарками от Донала Рая, и церемония будет весьма пышно обставлена. Только раз увидев тебя, Абд-аль-Рахман воспылает желанием, уверяю тебя.

— А калиф.., он молод? — робко спросила девушка.

— Нет, но еще и не стар, Зейнаб. Он весьма и весьма искушен в чувственных наслаждениях. Как любовник он очень хорош, к тому же за последние два года зачал троих детей. Он еще и мудрый правитель, снискавший любовь и уважение подданных. Ах, вот и Ома! — он обратился к служанке:

— Ты положила в воду благовония, как велела госпожа?

— Да, мой господин, — потупившись, отвечала та. Затем, поставив чашу на столик у постели, она поспешно удалилась.

Зейнаб никогда ничего не приходилось объяснять дважды. Взяв один из тонких платков, она омыла член господина. Потом легла на ложе и подставила свои прелести его умелым рукам.

Затем он спросил:

— Ты не голодна, мое сокровище?

— Как зверь! А ты?

— Еще бы! Обучать тебя — тяжелый труд… — поддразнил он девушку.

— Впрочем, как и учиться у тебя, — улыбнулась она. — Я позову Ому и попрошу принести нам что-нибудь…

— Если ты устала, может быть, сперва отдохнешь?

— О нет, мой господин! — решительно возразила она. — Я восстановлю силы, и мы продолжим. Я хочу взять от своего учителя как можно больше…

Карим хмыкнул. Потом велел:

— Прикажи Оме принести большую миску устриц. Они быстро вернут мне силы.

— Тогда и я стану есть их вместе с тобою, — смеясь, отвечала Зейнаб. — Ты строгий учитель, мой господин, но я обещаю быть прилежной.

— Надеюсь, так оно и будет, — рассеянно сказал он, думая о том, что те месяцы, что им предстоит провести вместе, будут для него нелегки. То, что он чувствовал к этой девушке, было непохоже ни на что, прежде им испытанное… Неужели он влюбляется в нее? О, если это так, то надо с этим бороться… Она никогда не сможет принадлежать ему. Он твердил себе, что обладает этим юным телом лишь с целью обучить невольницу науке любви, чтобы она овладела мастерством дарить мужчине величайшее наслаждение. Так циркач дрессирует зверя… А любить ее или же позволить ей полюбить себя… Это бесчестие, это позор! Позор для всех!