Киевские ведьмы. Выстрел в Опере - Лада Лузина

— Ну, чего ты застыла?!

— Даша, Весы стали ровней! — благоговейно прошептала студентка, поднимая счастливый указательный палец. — Какое счастье! Ты видишь, левая чаша чуть-чуть поднялась. Мы спасены!

— В каком месте мы спасены? — Землепотрясная оттолкнула взглядом отвлекшие Машу Весы. — И не фига она не поднялась! Она такая и была. Ты видишь, видишь, Пуфик? — подхватив свою кошку, Чуб прижала громогласно замурчавшую «доцю» к груди. — Одна ты меня любишь! Мой пуфичек, мой диванчик, канапе мое ненаглядное. Одной тебе не по фиг, что мама умрет!

— Мон амор, — призналась ей в кошачьей любви Изида.

— Ты просто не видела, — возликовала Ковалева. — Утром левая чаша опустилась еще ниже. А теперь поднялась! Выходит, я пошла правильно!

Маша ощутила несказанный прилив сил. Счастья. И облегчения.

Мир был прав.

Город говорит с ней!

Ей достаточно слушать Его!

— Она такая и была! — набычилась Даша. — А вот где была ты? — обличающе повысила оставшийся в ее распоряжении голос она. — Куда ты таскалась в этой шубейке? К своему Врубелю, в то время как я умираю?

— Я ходила к Анне Ахматовой. Даша, она, правда, нашла эту Лиру…

— То есть, вообще ничего, что я умираю? — окончательно обиделась Чуб.

— Я видела, как ее сестра чуть не умерла!

— Она умерла!

— И брат ее чуть не умер…

— Он умер. Все умерли! А я умираю!!! — Безголосая певица смотрела на Машу, как на законченного врага.

— Кто все? — сбилась Маша с пути.

— Все три ее сестры и брат. Все родственники Анны Ахматовой умерли! Могла бы никуда не ходить, просто спросить меня.

— А откуда ты знаешь?

— А, по-твоему, одна ты у нас умная? — визгливо вскрикнула Чуб. — Мы, между прочим, тоже не село неасфальтированное! У меня, между прочим, мать-маяковка. А самоубийства поэтов — ее конек.

— Разве Ахматова покончила с собой? — бесповоротно запуталась Маша.

— Хрен она покончила — это вокруг нее все дохли как мухи! Сестры умерли. Брат с собой покончил. Друг, который был в нее влюблен — тоже покончил. Студент-католик, который в Ахматову был влюблен — покончил тоже. По этому поводу в Питере был жуткий скандал… Муж ее, Гумилев, раза три пытался из-за нее покончить с собой. А потом его расстреляли. Но моя мама считает, что расстрел Гумилева — типичное латентное самоубийство, он сам всю жизнь нарывался на смерть. И Ахматова сама говорила, это она виновата в том, что он таки умер. А сына Ахматовой чуть-чуть-чуть не расстреляли… А она преспокойно прожила до 80 лет. Еще и написала в старости, «и умирать в сознаньи горделивом, что жертв своих не ведаешь числа».

— Жертв? — Маша застыла. — Она так и написала, «жертв»?

Донельзя довольная моральным убийством великоразумной подруги, Даша даже забыла о собственных суицидальных потугах:

— Что, съела? Вот и иди, вроде как отобедавши!

Некоторое время «убитая» Ковалева молчала, придавленная массивом смертей и Дашиным, дремавшим по сей день, образованием.

— Но почему, — пикнула посрамленная Разведчица Прошлого, — в статье «Анна Ахматова в Киеве» об этом ничего не написано?

— Наверное, — предположила Даша скучливо, — потому что все они умерли не в Киеве.

— Но почему ты мне ничего не сказала? Ты ж все знаешь!

Во всяком случае, в суицидально-поэтической области, дочери матери-маяковки, не было равных.

— Потому, — весомо оповестила ее Землепотрясная Даша, — что мне это по фигу! Я в отличие от них всех, умирать из-за Анны Ахматовой не собираюсь. Я собираюсь умирать по своим личным причинам. И если ты…

— Знаешь, что? — Маша раздраженно полезла в ридикюль за журналом — выявившимся крайне плохим информатором. — Бери Книгу и иди на кухню зелье варить! Три часа — не повод для крика. Через 34 часа ты не сможешь сварить вообще ничего... У входа меня встретила знакомая ведьма. Она сказала, ночью большая часть киевских ведьм собирается на Лысой Горе, чтобы отдать Акнир свою силу.

— В смысле? — нахохлилась Чуб.

— Это, — грозно уведомила ее Маша, — один из шести Великих ритуалов. Сила Киевицы равна силе всех киевских ведьм — такова Истина Равновесия. Но нас Трое. Сила поделена на троих. И если хотя бы половина ведьм добровольно отдадут Акнир свои силы, они станут бессильны, а она равной по силам мне и половине тебя.

— То есть, — поняла Чуб, — если сражаться с ней один на один, она будет сильнее любой из нас?

— Вот именно! — припечатала ее Ковалева. — Поэтому, хочешь ты смотреть на звезды или нет, — дело твое. Но, помни, после проигрыша у нас все отберут. И не только звезды — Книгу в первую очередь! А в ней больше ста способов вернуть утерянное. За это время ты должна испробовать все. Потом поздно будет.

— Ой, мамочки! — встрепенулась Землепотрясная. — Об этом я как-то не подумала…

— И еще, — посуровела Разведчица Прошлого, — веришь ты мне или нет, Весы выпрямились. А, значит, дело Анны Ахматовой, возможно, — наше единственное спасенье.

Уже не слушая Машу, Чуб испуганно бросилась к книге, вцепилась в нее… Маша открыла журнал «Ренессанс». Вгляделась в, неотмеченные ранее, сухие даты жизни и смерти ахматовских братьев и сестер.

Младшая сестра Анны Рика-Ирина умерла вскоре после того, как избежала смерти от лап медведя.

Старшая сестра Ахматовой — Инна умерла в 1906-ом.

В тот самый год, когда после 12-летней отлучки семнадцатилетняя Анна вернулась в Киев.

*****

Ровно полчаса спустя и сто лет назад, Маша Ковалева зашла в ателье известного киевского портного Швейцара.

Примененная «Рать» пенилась в голове, мешая мыслям, мешая привычкам…

«…Ахматова учится в Фундуклеевской гимназии. Темный фартук. Темное платье. Гимназистка».

Разведчица огляделась, пытаясь признать будущую гордость России — «Златоустую Анну всея Руси» образца 1906 года.

«Рать» щекотала грудь изнутри — точно кто-то с хлопком раскупорил внутри Маши огромную бутыль шампанского, и веселая белая пена залила все.

Было празднично. Бесстрашно и весело. Жадно хотелось приключений, событий.

И события не заставили ждать.

Семипудовая дама вынула из обширного декольте образок, прижалась к нему губами:

— Сделай так, чтобы хорошо сидело!

И только тогда Маша узнала стоящую поодаль от семипудовой, — узнала по страстно-презрительному взгляду Анечки Горенко, брошенному на кузину.

Ничем иным девушка, замершая у большого, увенчанного амурами зеркала, не напоминала ни «будущую гордость», ни описания современников.

Они утверждали:

С юных лет Ахматова была очень красивой — не зря познакомившийся с 13-летнею Анечкой 16-летний Николай Гумилев мгновенно влюбился в нее!