КПСС у власти - Николай Николаевич Рутыч-Рутченко

Внутрипартийная борьба затихла лишь к маю месяцу, когда выступление Чехословацкого корпуса создало первый большой кризис в гражданской войне и когда, одновременно, отношения с левыми эсерами начали принимать всё более и более напряженный характер.

Глава 13

После Бреста

Заключение Брест-Литовского мирного договора, связанного с небывалыми в истории России территориальными уступками, дало Ленину не только «передышку», но и значительные финансовые ресурсы, столь необходимые ему для укрепления власти партии в стране.

В предыдущей части (глава IV) мы останавливались на том, что сразу после Октябрьского переворота германское министерство иностранных дел повысило общую сумму кредитов для большевиков до 15 миллионов марок …

Уже сразу после переворота, 15 (28) ноября 1917 года, помощник государственного секретаря Бусше сообщал, что «… правительство в Петрограде борется с большими финансовыми трудностями. Поэтому крайне желательно, чтобы ему были посланы деньги»[148].

Сумма в 15 миллионов марок быстро разошлась. Вскоре после прибытия в Москву первого немецкого посла графа Мирбаха, 18 мая 1918 года государственный секретарь Кюльман, известный нам творец Брест-Литовского договора, писал Мирбаху в ответ на запрос о новых кредитах для большевиков: «Прошу, пожалуйста, использовать большие суммы, так как сохранение большевиков (у власти. — Н.Р.) в высшей степени в наших интересах. Фонды Рицпера (уже отпущенные. — Н.Р.) в Вашем распоряжении»[149].

Оценивая ряд российских партий, в частности кадетов, как антинемецкие партии и опасаясь, что «они будут стремиться восстановить единство России», Кюльман писал Мирбаху:

«Не в наших интересах поддерживать эти партии … Наоборот, мы должны пытаться, насколько возможно, предупредить консолидацию России и поэтому, с этой точки зрения, мы должны поддерживать партии гораздо более левые»[150].

3 июня 1918 года Мирбах потребовал как минимум 3 миллиона марок в месяц, предупреждая, что вряд ли возможно будет ограничиться этой суммой. Кюльман через 5 дней запросил от германского министерства финансов новых кредитов в 40 миллионов[151] марок. Как мы теперь видим, Бернштейн был совсем недалеко от истины, несмотря на все проклятия, которые посыпались по его адресу на XI съезде партии.

Убийство Мирбаха в Москве 6 июля 1918 года левым эсером Блюмкиным отнюдь не помешало финансовым взаимоотношениям немцев и большевиков. 10 июля один из помощников убитого посла — Зицлер уже требовал от своего министерства обещанные 3 миллиона на июль, а вернувшийся вскоре в Берлин заместитель Мирбаха Гельферих распорядился, чтобы сумма эквивалентная 3-м миллионам марок была в рублях переведена в генеральные консульства Германии в Москве и Петрограде[152].

Эти немецкие кредиты большевикам, разумеется, были связаны не только с главной целью немецкой политики, сформулированной Кюльманом, — недопустить восстановления единства России. После Бреста и за пределами захваченной немцами территории стояло много вопросов, в том числе в первую очередь вопрос уточнения демаркационной линии, судьба вооружения, доставленного для русской армии союзниками в районах Мурманска и Архангельска, судьба чешских, сербских и других добровольческих формирований на территории России и, наконец, судьба Балтийского и Черноморского военных флотов.

По договору большевиков с немцами, последние занимали Финляндию и Прибалтику. В условиях скованного льдом Финского залива, судьба русского Балтийского флота казалась решенной и немцы считали его своим трофеем. 5 марта германская эскадра заняла Аландские острова. Через месяц была занята передовая база русского флота в Ганге.

Еще раньше немцы начали наступление на Ревель и теперь быстро достигли того, что им не удалось во время Моонзундской операции в августе-сентябре 1917 года. 25 февраля ими был занят Ревель. Угроза флоту заставила Центробалт пойти навстречу командующему флотом контр-адмиралу Щастному, и он сумел вывести отряд крейсеров с транспортом из Ревеля в тот момент, когда немцы уже устанавливали свои орудия на набережной.

По собственной инициативе, следуя традициям русского флота, адмирал Щастный приказал взорвать береговые батареи на островах Норген и Вульф, закрывавшие подступы к Ревелю с моря.

Но сосредоточенному в Гельсингфорсе флоту теперь начали угрожать высадившиеся в Ганге немцы. Уже после подписания Брест-Литовского договора, Щастный телеграфировал в Москву: «… необходимо срочное вмешательство Центральной власти в действия немцев и получение указаний, как быть с флотом в Гельсингфорсе»[153].

Но «центральная власть» не сумела дать никаких указаний, ибо, только что получив «передышку», она готова была пожертвовать и Балтийским флотом ради собственного спасения. Только через три дня, 6 марта, после настойчивых требований командующего, Центробалт, видя безвыходность положения, окончательно согласился вести флот в Кронштадт. За исключением подводных лодок передовой базы и нескольких судов, не имевших ни хода, ни полных команд, адмиралу Щастному с огромными трудностями удалось провести весь, немалый тогда, Балтийский флот в Кронштадт. Всего было спасено 211 кораблей и транспортов.

Колоссальной заслуги контр-адмирала Щастного не мог отрицать и Троцкий. На заседании революционного трибунала 18 июня 1918 года, выступая в качестве «свидетеля» по делу судимого командующего Балтийским флотом, председатель Высшего военного совета показал:

«Я впервые увидел гражданина Щастного на заседании ВВС в конце апреля после искусного и энергичного проведения Щастным нашего флота из Гельсингфорса в Кронштадт»[154].

Контр-адмирал Щастный был большой русский патриот, глубоко переживавший позор Брестской капитуляции перед немцами. И после спасения флота из занимаемых немцами без боя Ревеля и Гельсингфорса он не мог, как не мог раньше генерал Духонин, вступить в переговоры с немцами. Он отказался от навязываемой ему партией роли, ибо ему было заранее известно, что он должен будет сдавать русские форты вокруг Кронштадта и, весьма вероятно, также корабли только что спасенного им Балтийского флота.

Из объяснений Троцкого на заседании ревтрибунала, становится совершенно ясным, что Щастный насколько мог уклонялся от предписываемых ему капитулянских переговоров с немцами. Троцкий очень глухо, однако достаточно ясно, говорит о заранее известных ему немецких условиях, подписать которые предписывалось Щастному. Описывая то же заседание ВВС в конце апреля, на которое был вызван Щастный, Троцкий обвиняет командующего флотом в том, что «когда на заседании ВВС выдвигались определенные предложения с целью упорядочить международные отношения Балтийского флота (подчеркнуто нами. — Н.Р.), выяснив прежде всего вопрос демаркационной линии, Щастный отбрасывал эти предложения»[155].

Что же могло скрываться за словами «международные отношения Балтийского флота»? Эта в высшей степени странная формулировка Троцкого о флоте дополняется упорным требованием Щастному установить какую-то «демаркационную линию», которая явно не соответствовала официальным границам, проведенным немцами в Бресте.

В действительности, вопрос о так называемой демаркационной линии был, в частности, вопросом о сдаче немцам и финнам форта «Ино», являвшегося вместе с фортами «Красная горка» и «Серая лошадь» узлом последней оборонительной позиции на непосредственных подступах