Осень семнадцатого - Василий Павлович Щепетнёв

— Газету и консультирует, — невозмутимо ответил я. — По вопросам, в которых он несомненный знаток. По части, так сказать, розыска и расследования.

— И ты хочешь, чтобы этот… знаток был в официальной правительственной комиссии? В качестве корреспондента?

— Корреспондент — это для публики и для протокола, — пояснил я. — На самом деле он будет моим специальным представителем. Глазок-смотрок, как говорят в народе. Но — с Вашего соизволения — с определенными полномочиями. Он умеет разговаривать с людьми, Papa. С самыми разными. С матросами, с офицерами. И, разумеется, с корреспондентом «Таймс». И если он почувствует что-то неладное, что-то, что ускользнет от взгляда официальных лиц, — об этом узнаем и мы.

— Ты подозреваешь… — начал Papa, и его лицо стало серьезным.

— Я никого конкретно не подозреваю, — мягко прервал я его. — Но корабли, особенно новые и мощные, не идут ко дну ни с того, ни с сего. Если «Святогор» затонул, значит, это кому-то нужно. И нам надлежит выяснить — кому?

Меня, в сущности, тревожили две вещи. Первая, — это происшествие со Святогором. Из ста двадцати трех человек, бывших на борту, спаслись, по последним данным, девяносто восемь. Их, полузамерзших и в шоке, снял со спасательных шлюпок и поднял на борт рейсовый пароход «Sierra Salvada». Двадцать пять человек считаются пропавшими без вести, хотя всякому здравомыслящему человеку понятно — в холодном сентябрьском море, без спасательных средств, долго не протянешь. Тем более, что по европейскому, григорианскому календарю в Европе уже октябрь. И вот эти спасенные моряки сейчас находятся в Германии, в Вильгельмсхафене, где, как доносят, окружены всяческим вниманием и заботой германских властей. Но была и другая, не менее тревожная причина для беспокойства — память Papa. Он прекрасно помнил, что Зубатов служил по Департаменту полиции пятнадцать лет назад, но напрочь забыл, что тот теперь числится в Пионерке, и что совсем недавно Сергей Васильевич встречался со мной здесь, в Александровском дворце, вернее, в Тереме, для обсуждения одного щекотливого дела. А ведь ему, Papa, обо всем, что связано со мной, с наследником, докладывают немедленно. Он пытается всё контролировать. Но память, увы, сдает. И сбои памяти случается чаще и чаще, что беспокоит меня куда больше, чем все интриги Сазонова, и все статьи в «Таймс».

— Пусть будет по-твоему, — сказал, наконец, Papa, и, раскрыв свой знаменитый блокнот-ежедневник, с золотым обрезом и императорским вензелем, аккуратно записал в него что-то остро отточенным карандашом. Потом он поднял на меня взгляд, и в его глазах мелькнула знакомая, отеческая усмешка. — Надеюсь, ваша газета оплатит ему командировочные расходы? Бюджет казны не безграничен.

— Непременно оплатит, дорогой Papa, — успокоил я его. — Нам нужна истина, одна на всех, а за ценой, как говорится, мы не постоим.

Он кивнул, и погрузился в бумаги. Сестрицы дописывали конспекты встречи. Я же смотрел в окно, где над парком сгущались осенние сумерки. Комиссия, Зубатов, «Таймс»… Всё это были лишь фигуры на сложной шахматной доске. А где-то за пределами моего зрения, в тени, уже готовился сделать свой ход тот, кого я боялся больше всего — великий и ужасный игрок по имени Случай. И против его воли не помогут ни мундиры, ни дипломатическиие ноты, ни цесаревич, помнящий будущее.

Но я буду стараться.

Глава 10

25 сентября 1917 года, понедельник

Изюм и булки

— Из двухсот солдат второго года службы попасть в ростовую мишень на расстоянии двухсот метров из винтовки Infanterie Repetiergewehr M.95, используя все пять положенных патронов, сумели сорок три человека. Цифра уже сама по себе красноречива. Но дальнейшее было ещё поучительнее. На расстоянии в пятьсот метров — то есть, на дистанции, уже представляющей практический интерес, — в мишень попали лишь пятеро. Что же до дистанции в тысячу метров, заветной «версты», столь соблазнительной для штабных теоретиков, то здесь результаты и вовсе уперлись в статистический нуль. Никто.

Любопытно, что при увеличении числа патронов до двадцати, словно в насмешку над линейной логикой, картина менялась, но отнюдь не радикально. Двести метров — семьдесят шесть попаданий, пятьсот метров — восемь, тысяча метров — один-единственный, счастливый или, быть может, просто случайный. Цифры сопровождала пометка: стрельбы проводились днем, в ясную маловетреную погоду на стрелковом полигоне энского полка.

— Так и написано — «энского полка», видно, чтобы ввести в заблуждение всякого рода шпионов, и не смущать умы излишней конкретикой, — Коля, оторвав наконец глаз от записей, оглядел свою аудиторию. Движение его было неспешным, исполненным сознания значимости произносимого. Учится держать внимание, берет уроки у Пильковского-второго, артиста Александринки. По моей рекомендации. Я их и сам беру, уроки: как говорить, как держаться.

Аудиторию составлял пионерский актив из числа гимназистов Императорской Николаевской Царскосельской гимназии, в просторечии — «Чижиков». Прозвище шло от гимназической формы, чья расцветка, и впрямь, напоминала мундиры правоведов, тех самых, исконных «чижиков-пыжиков», о которых сложена известная песенка. Впрочем, гимназистам пыжиковые шапки, эта гордость и венец студенческого щегольства, понятно, не полагались — их головные уборы скромнее, хоть и не менее почетны в Царском Селе и даже Санкт-Петербурге.

Пояснения пионера Деревенко были приняты собранием с полным пониманием, что в традициях любого учебного заведения, от самой скромной семинарии до Оксфорда, означает — молча. Удовлетворенный царившим вниманием, Коля продолжил, слегка понизив голос, придавая словам дополнительную весомость:

— Полковник Шреддер и поручик Вобейда, авторы данного исследования, особо обращают внимание на то, что стрельбы велись в условиях, приближенных к идеальным. Что же будет на поле боя, где солдата слепят пороховые газы, гнетут усталость и страх, оглушают разрывы, где цели не стоят неподвижно, а перемещаются с дьявольской скоростью, и где погода редко совпадает с пожеланиями высокого начальства? Результаты, очевидно, окажутся много хуже. Из этого обстоятельства авторы делают следующий вывод: прицельная стрельба на тысячу метров и далее для девяносто девяти пехотинцев из ста есть вещь не только недостижимая, но и избыточная. Она приводит лишь к ненужному расходу боеприпасов, не более. Посему они полагают, что для рядового пехотинца необходимо создать винтовку, годную для эффективной стрельбы на расстоянии до пятисот метров, не более, и снабдить её патроном, занимающим промежуточное положение между существующим винтовочным патроном, слишком мощным, и патроном револьверным, слишком слабым. Такая мера, по их разумению, позволит казне существенно уменьшить расходы как на изготовление самого оружия, так и на производство боеприпасов. Доклад закончен, — заключил Коля и с