Прекрасные деньки - Франц Иннерхофер

Брошюрки с романами хозяин, конечно, никак одобрить не мог, но и отнять их у Холля не решался. Разумеется, Холль мог бы их спрятать, однако он этого не делал, и, когда хозяин заводил речь об уборке сена или же о себе самом, Холль просто уходил из хижины. Эти брошюрки нравились ему. Читая романы, Холль уносился далеко от этих мест, он менял пространство: сидел в поезде и ехал по пустынной земле, где тоже стояло лето, и вдруг раздаются выстрелы, поезд останавливается, насмерть перепуганные пассажиры вытаскивают кошельки, снимают серьги и кольца, он дает бандитам возможность войти, устроить пальбу в вагоне, стрелять будут из окон и с крыши. Он выводит своего вороного из товарного вагона, и в одиночку мчится по прерии, и натыкается на банду свирепых головорезов, и один расправляется с ними или же просыпается в незнакомой комнате, над ним нежно склоняются две прекрасные женщины, а он не может ничего вспомнить, даже своего имени.

Романы про браконьеров ему не нравились. Еще он прочитал два романа из крестьянской жизни и тут же пустил их на подтирку. Изображенные там батраки и батрачки только раздражали его, они так пеклись о благополучии хозяина и все не могли вдоволь наработаться, что тот вынужден был отбиваться и с трудом убеждал их: "Не всё сразу, братцы, за один день всех дел не переделаешь".

Снег повалил неожиданно. После дойки Холлю пришлось поторопиться на верхний луг, найти, развести по хлевам и накормить скотину, но в узкой лощине его застигла снежная буря. Чуть ли не час пытался он двигаться наперекор ей, но преодолел за это время каких-то двести шагов. Впереди несколько лиственниц. К ним жались телки. Он попытался загнать их в подлесок, но две бросились к лощине и у него на глазах как стрелы метнулись к обрыву. Внизу за большим камнем он нашел одну с разбитым черепом и переломанными ногами, другая, в ямке, была изрядно покалечена, но еще стонала. Изо всех сил он бросился бежать на соседний выпас, но хижина оказалась запертой, пастухи тоже поднялись наверх спасать скот. Ни мотыги, ни ножа, ничего такого, что могло бы избавить животное от мук, он найти не мог.

Холль побежал вниз и уже с Фоглером снова поднялся в гору и увидел, что телка умерла и лежит с откинутой головой и пятно дымящейся крови на подтаявшем снегу. Потом пришлось продолжать поиски. Не хватало еще трех голов. Они обежали все вокруг, спустя несколько часов нашли животных под скалой, понеслись вниз. Холль вскочил в набитую седоками кабину грузовика, примчался в Хаудорф, выпалил в кухне свое безрадостное сообщение, снова наверх, дойка, потом, прихватив веревки, опять попер в гору, за ним — вереница работников. На спинах у них — санки. Потом в лощине наткнулись на павшего жеребчика. Пришлось по частям таскать тушу наверх.

Фоглер держал в голове список усадеб и пастбищ, куда он никогда больше носа не покажет. В профсоюзном кинотеатре Холль смотрел фильм, о котором ему рассказывал Лео, когда они втихую промышляли рыбной ловлей. Фильм назывался "Горный хрусталь". Сперва его даже в зал пускать не хотели, несмотря на то что были свободные места. Он показал на пустые стулья, но контролер покачал головой и дал понять, что до начала картины еще есть время, поэтому не все места заняты. Наконец-то стул ему все-таки достался, и он увидел на экране тепло одетых людей, стучавших палками в дверь какого-то дома.

Сельскую лавку Холль терпеть не мог. Когда он спускался из дома, чтобы купить рома или брауншвейкского, продавщица всегда заставляла ждать. Кроме того, приходилось глядеть в оба, чтобы не надула. Наверху у него был знакомый пастух, который частенько спускался, чтобы выпить с Холлем и Фоглером водки, потом шел в трактир, находил там и стол для питья, и ночлег, а спустя два-три дня чуть не на карачках проделывал тяжкий путь восвояси и при этом всегда распевал одну и ту же песню. А дальше в горах жил один друг, которому не все еще на этом свете было безразлично.

В те прекрасные дни скототорговцы с удовольствием расхаживали по доскам вокруг навозных куч, иногда какая-нибудь из досок выскальзывала из-под ног, и шикарная фигура по пояс погружалась в зловонную жижу, а Холлю и Фоглеру приходилось вытаскивать ее на твердый берег.

Холль делал большие переходы, шлепая поутру в гору через колдобины и лужи, по заброшенному пастбищу, по нескончаемой узкой тропке, в обход горы, вниз к долине, вверх, вниз, круто вверх к седловине гребня и опять вниз, мимо каменного домика, через ложбинку, одну, вторую и третью. Свистели сурки, свистел ветер.

Он побежал вниз и вскоре вынужден был убедиться, что коровы вовсе и не пасутся, а, недоенные, сбились в кучу, значит, Фоглер и палец о палец не стукнул. Холль накормил свиней и телят, подоил коров и услышал наконец, как с пьяной песней приближается Фоглер. Тот распахнул ворота и в крутых деревенских выражениях посетовал на тяготы скотоводческого труда. За этим последовала лавина ругательств, и, едва держась на ногах, Фоглер начал бросать на пол все, что попало под руку. Холлю пришлось не раз вытягивать его, зажатого коровьими боками или из-под коровьего брюха и долго с ним бороться, покуда не удалось водворить его в пастушью каморку и уложить в постель. Стоило ему только войти в хлев, как там сразу же воцарялся беспорядок. Фоглер, раскинув руки, лежал на полу, а вокруг все было бело от муки. На следующий же день прибыл хозяин, он ничего не сказал, только обошел все хозяйство и заглянул во все дыры.

Биндер начал отбывать наказание. Хозяин сменил в хлеву Фоглера, и если Холль вступал с хозяином в разговор, то лишь о самом необходимом. Иногда хозяин разражался перед ним длинной речью в том духе, что молодого красит веселый нрав и спорая работа. Но Холль прерывал его, приводя свои резоны: надо, мол, еще сделать то да это, а торчать в хлеву дольше, чем требуется, у него нет охоты. Отвечая хозяйке, он уже обходился без церемоний, выражался, как Бог на душу положит. Та всякий раз закипала от возмущения и бежала жаловаться хозяину. Холлю нравилось, что до обеда хозяин шел на кухню перекусить, в то время как сам Холль работал в коровнике, это давало батрачкам пищу для злословия и сплетен. Дело в том, что скотники уже не один год добивались от хозяев короткого перерыва в первой половине дня, и все без толку. Батраки отводили душу на рубке леса, они не жалели времени на обеденный перерыв, но уже через несколько дней их засек один крестьянин, после чего хозяин стал посылать наверх Холля, тот немало удивился подобному знаку доверия и сказал работникам, что за ними приглядывает некий крестьянин, а в другой раз хозяин послал Холля таскать сено и вспомнил вслух, сколько сена перетаскивал он сам в юные годы. У Холля взыграло честолюбие, и он сделал намного больше. Это потребовало невероятной затраты сил, но зато впервые в жизни мог он гордой поступью войти вечером в дом и доложить о своем безумном достижении хозяину, отец же тотчас проследовал в общую комнату и сообщил об усердии Холля батракам, а его самого дня два спустя отправил с ними в путь по морозцу.

Они слезли с саней у одного из трактиров, распрягли лошадей, отвели их в конюшню и вошли в теплую залу. Фоглера и мужика с трубкой приняли в жаркие объятия четыре бабенки, Холль познакомился с ними еще во время перегона скота. Вскоре у него в руке оказался большой кувшин крепкого чая с ромом, он снял свою грубошерстную куртку и принялся извлекать из рюкзака сало, хлеб, сыр, яблоки, груши. Он выставил на стол три термоса, стянул с них чехлы, которыми служили хозяйские чулки, и бросил их в рюкзак. В боковом кармашке он обнаружил еще и холодную как лед бутылку водки и приложил ее к щеке Фоглера. Холль скинул вязаную куртку, еще одну и, оставшись за столом лишь во фланелевой рубашке, стал разглядывать в окно клубящийся паром ручей, заснеженные холмы и весь скованный морозом ландшафт. При этом он слышал разговор женщин и мужика с трубкой про лето, за которое тот успел заделать троих детей кряду в этой части долины, одного в трактире, второго — в доме правоверных католиков, а третьего на какой-то усадьбе.

Холль знал матерей и знал дома, куда на время за некоторую плату пристраивают детей, и подумал о том, что и хозяину, поди, приходилось когда-нибудь в летнюю пору проезжать мимо этого трактира. Ему становилось все теплее, а за окном лютовала стужа. К полудню высоко в небе выглянуло солнце, но в долине царил серый сумрак. Он выпил много ромового чая и порой прикладывался к водке, будто и не просидел два часа под крышей, а простоял по пояс в снегу, и, как прежде дрожа от холода, наблюдал за батраками, грузившими сено. В конюшне он часто вспоминал об этом трактирном застолье, о том, как стояли потом на пустых санях и гнали лошадей сквозь морозный сумрак, вспоминал вытянутое лицо хозяина и злое — хозяйки.

Таща за собой санки, он шагал по скользкой ото льда ложбине, чтобы зайти за Лео, и нечаянно подгадал к самой ссоре. Это была старая история. Лео сидел за столом и ни в какую не хотел продолжать больше свое учение, так как утром его избил мастер. Вернувшись с расчистки снега, отец Лео еще даже не успел скинуть рюкзак. Крохотная кухня да еще двое детей, кроме Лео. Какие еще могут быть вопросы? К кому им обратиться? Кто поможет? Богатей-бургомистр. Сельская полиция, выбивающая признания кожаными плетьми да резиновыми дубинками. Отец ненавидит Церковь. Мать ненавидит Церковь. Оба выросли на крестьянских дворах, батраки с малолетства.