Память любви - Бертрис Смолл

— Это дворец Рашида аль-Ахмета, могущественного халифа Синнебара, да благословит Аллах имена его предков И потомков. Ваша судьба в его руках, но он хочет побольше узнать о великом христианском воине, от руки которого погиб его брат, считавшийся искуснейшим и храбрейшим воителем Синнебара. Идем за мной.

Ронуин побледнела как смерть, а сэр Фулк в изумлении открыл рот. Оба в отчаянии переглянулись и последовали за арабом. Их привели в небольшое уютное помещение, принесли воды для умывания, на низком столике перед ними положили свежие лепешки, фрукты и горячий прозрачный напиток с запахом мяты. Потом их оставили одних.

— Не ешь, — посоветовал сэр Фулк. — А вдруг все это отравлено?

Но Ронуин схватила ломтик дыни и принялась жадно жевать.

— Если я умру, мне не придется выносить пытки за убийство брата халифа. Представляю, какая казнь мне уготована!

Так что уж лучше поесть, сэр Фулк! Кроме того, я не верю, будто в еду что-то подсыпали. Зачем тогда нужно было тащить нас сюда?

За дыней последовали вкусная теплая лепешка и сладкий ароматный напиток. Ронуин раньше не пробовала ничего подобного.

Товарищ по несчастью решил внять словам своей госпожи и последовал ее примеру. Покончив с едой, они умылись и стали ждать. В комнате было неестественно тихо. Фулк пытался сообразить, как уберечь Ронуин. Мусульмане наверняка обнаружат, что она женщина, и тогда подумать страшно, что сделают с ней. Оружие отобрали, так что он совершенно беспомощен. Будь у него хотя бы кинжал, перерезал бы ей горло, чтобы избавить от позора. Впрочем, может, враги так разгневаются, узнав, кто прикончил брата халифа, что сами обезглавят ее. Оставалось только молить Бога о столь благополучном исходе.

Дверь открылась, и на пороге появился толмач.

— Пойдемте, — велел он. — Халиф, как всегда по утрам, принимает просителей.

Они прошли прохладными коридорами к высоким бронзовым дверям, охраняемым двумя чернокожими гигантами в панталонах из золотой парчи. С золотых цепей на их шеях свисали медальоны в виде пантер. В огромных ладонях были зажаты копья из оникса с серебряными наконечниками. Негры молча распахнули двери, и троица оказалась в тронном зале — квадратной комнате с колоннами из зеленого и белого мрамора. В высоких курильницах-лилиях горело масло алоэ.

Тем же маслом были смочены факелы. В противоположном конце комнаты они увидели покрытое ковром возвышение, на котором, скрестив ноги, сидел мужчина с овальным лицом, тонким носом и короткой черной бородкой. Пальцы, унизанные кольцами, казались тонкими и изящными. Облачен он был в широкое белое одеяние. На голове халифа красовался небольшой тюрбан.

В комнате было полно народу. Очевидно, аль-Ахмет выслушивал жалобщиков и судил спорщиков.

Пленники держались в глубине комнаты, дожидаясь, пока их позовут. Наконец их подвели к трону.

— На колени, псы! — прошипел сопровождающий, толкая Фулка в спину.

— Мы кланяемся только Богу и нашему королю! — вызывающе бросила Ронуин.

Мусульманин подал знак, и стражники силой вынудили пленников встать на колени.

Толмач начал было речь, но халиф поднял руку:

— Говори на их языке, чтобы они поняли, о чем ты толкуешь, Фарук, и смогли защитить себя — если сумеют, конечно.

— Да, повелитель, — пробормотал тот почтительно.

— Кто из вас убил принца Абдаллу? — грозно вопросил халиф.

— Этот, — указал Фарук на Ронуин, стоявшую с низко опущенной головой.

Халиф быстро поднялся и, спустившись с возвышения, встал перед ней. Ноздри его неожиданно дернулись. Он потянул носом раз, другой, третий и вдруг молниеносным движением сорвал с Ронуин шлем. Золотистые, потемневшие от пота волосы рассыпались по плечам. Последовало изумленное молчание. Восточный правитель разразился оглушительным смехом:

— Женщина! Женщина убила наглого ублюдка, считавшегося моим единокровным братом! Так это и есть свирепейший воин во всем христианском мире, Фарук?! Да ты, должно быть, просто шутишь! — Он явно упивался несравненной красотой Ронуин. Темные глаза восхищенно блеснули.

— Повелитель! Это колдовство, повелитель! Клянусь, она ведьма! — в страхе завопил Фарук.

— Убери свои грязные лапы! — выкрикнула Ронуин, отпрянув от халифа. — Твой поганый пес не лжет. Я убила твоего брата. Он был плохим, слишком беспечным воином и получил по заслугам.

— Ах, — выдохнул халиф, — ты права, женщина. Абдалла был слабым и тщеславным человеком и плохо кончил. А ты так же свирепа в объятиях господина, как на поле брани?

Впрочем, это мы еще увидим. — Он обошел вокруг, схватил в горсть ее волосы и поднес к ноздрям. — Это я и почувствовал. Твои волосы надушены, женщина, и благоухание только оттеняет твою красоту. Что это? Я таких благовоний не знаю. — Он отпустил волосы, но тут же сжал ее подбородок железной хваткой. — У тебя кожа бела, как роза, а волосы — чистое золото. Ты прекрасна, хотя изумруды твоих глаз сверкают гневом. Я буду звать тебя Hyp, что означает «свет». Я — Рашид аль-Ахмет, халиф Синнебара, а ты станешь жемчужиной моего гарема.

Отвернувшись от нее, он приказал высокому, представительному негру:

— Отведи ее на женскую половину. Баба Гарун, позаботься о том, чтобы она хорошенько вымылась и отдохнула.

Ночью приведешь ее ко мне. Найди в гареме женщину, которая хорошо говорит на языке франков, а ты тем временем станешь учить Hyp нашему.

— Подождите, господин! — воскликнула Ронуин. — Что станется с моим спутником?

— Он твой возлюбленный? — осведомился халиф.

— Разумеется, нет! — вознегодовала Ронуин. — Он один из рыцарей моего мужа. Сэр Фулк Энтони.

— Поскольку он не твой возлюбленный, я буду милостив и не убью его, а только возьму выкуп. Если же за него не заплатят, продам в рабство, — пояснил халиф, несколько разочарованный тем, что она уже не девственна. Но разве могла такая красавица долго сохранять невинность? Женщины франков совсем несведущи в искусстве любви. Он будет наслаждаться, наставляя ее, особенно теперь, когда она больше не испытывает девических страхов. Осталось избавить ее от христианской морали.

Повинуясь приказу повелителя. Баба Гарун подошел к Ронуин.

— Да пребудет с тобой Господь, Фулк! — крикнула она рыцарю на прощание.

— И с тобой тоже, госпожа моя! — отозвался он, увлекаемый к выходу двумя стражами.

Ронуин стряхнула руку евнуха и опалила несчастного негодующим взглядом:

— Я пойду сама! Нечего тащить меня, словно непослушную скотину!

Баба Гарун рассерженно нахмурился, но несколько слов, брошенных халифом, мгновенно его утихомирили.

— Он не говорит на твоем языке, Hyp. Я велел ему обращаться с тобой почтительно, — объяснил Рашид аль-Ахмет. — Он не привык к непокорству женщин.