Сюжет в центре - Станислав Хабаров

Не всегда видно, как человек вырывается из житейских оков к известности, превращаясь из гусеницы в бабочку. Красоты крыльев ещё не видно. Это мокрое, до поры, до времени скомканное существо, и ему ещё предстоит чудесная метаморфоза.

А затем были встречи у Славки на улице Гашека, что рядом с Театральной площадью, куда они перебрались из Лихого переулка. Это место было для нас памятным по особой причине. Неподалеку было здание нашего бывшего министерства, в котором умер в день своего шестидесятилетнего юбилея от пятого инфаркта выдающийся ракетный конструктор Михаил Кузьмич Янгель, создатель великих советских военных ракет, которых боялись американцы и одну даже прозвали «Сатаной».

И была ещё в памяти ужасная катастрофа с боевой янгелевской ракетой Р16, которая самопроизвольно запустилась на старте и погибло около ста человек, в их числе первый главком РВСН, маршал Митрофан Иванович Неделин. Самого Янгеля спасло, что за минуты до беды, он отошёл покурить под защитный козырёк.

Говорят, что в день юбилея Янгель ждал общепринятых поздравлений в особой выделенной комнате. Но сначала никто не шёл. Многие рассуждали: пусть сперва пройдёт официальщина, мы попозже. Его ведь искренне любили. Но пока не шли, и юбиляру было нехорошо. Зато потом пошли косяком, и было здорово – сердечно, тепло. И сердце юбиляра не выдержало.

Слава был прекрасный рассказчик. В скромной комнатке на улице Гашека для нас, засекреченных, распахивалось окно в огромный и пёстрый мир. И велись бесконечные разговоры, а скромной трапезой были сосиски в соседней закусочной. Главным было, пожалуй, особое свойство интересного и остроумного Славки – мы все считали себя его друзьями.

Комната на улице Гашека была первым самостоятельным жильём Головановых. В Постановлении Правительства о переходе в Подлипки отмечалось – «с предоставлением жилой площади». Это было щедрым подарком Королёва. В его огромном Особом КБ было немало нуждающихся в жилье.

Жильё предоставлялось в Подлипках в новостроящихся домах. Практика москвичей, не желавших расставаться с московской пропиской, заключалась в обмене полученной загородной жилплощади на площадь в Москве. Обычно обменивались со строителями домов в Москве, которые получали жилье в Москве, но из-за отсутствия московской прописки не могли им воспользоваться.

Очередные ноябрьские праздники мы отмечали у Головановых. Затем была официальная встреча в «Комсомольской правде». В отделе науки была тогда оправдавшая себя практика поиска своих будущих авторов в научной среде. Собирали то медиков, то биологов, говорили им как важно и достойно популяризировать науку взглядом изнутри, и один-два из десятков собравшихся начинали писать для газеты, становились её нештатными авторами. Я тоже начал писать. В «Комсомолке» нам были рады и от этого к встречам со Славой прибавилась масса деловых встреч.

Слава лихо водил по улицам Москвы свою «Волгу», редкую по тем далёким временам. Мы с удовольствием ездили с ним, слушая его мимолётные путевые реплики. «Слуга поехал», – замечал он, имея ввиду депутата – «слугу народа». «Женя объясняется с постовым», и, действительно, замечали Евгения Евтушенко, объясняющегося с постовым ГАИ. «Подкаблучник»,кратко характеризовал он Роберта Рождественского, высаживая супружескую пару, которую подвёз из дома литератора.

Случалось попадать ему и в аварийные ситуации, и оба раза с членами семьи Кожевниковых-Герасимовых, соседей по новой квартире. Он вёз кудато Капу Кожевникову – коллегу по «Комсомолке». Второй раз он попал в ситуацию вместе с её мужем из «Нового мира», писавшим под псевдонимом Герасимов. Его тост с соседями на дне рождения потом был о том, что испытывал эту семью на прочность, и она оказалась на редкость прочной.

Он рассказывал и об авариях с юмором. И о том, как при этом сшиб, слегка зацепив, какого-то парня, у которого было вздутое окровавленное поцарапанное лицо, которое так испугало. Как позже оказалось, что у участника дорожного происшествия был флюс, лечить который он шёл в поликлинику. И кровоточащие царапины и и деформированное лицо создавали вид ужасной катастрофы. Но случай был пустячный, и стороны шутя договорились. У Славки был добрый нрав и на него не обижались.

В другой раз на перекрёстке обзор ему загородил панелевоз. И когда машины тронулись, то Славка влетел в бок автомобиля, из которого вылез разбираться полковник со значёчками танков, отличием бронетанковых войск. «Хорошо, что вы сегодня не на танке, товарищ полковник», – сказал ему первое Славка, сразу же разрядив обстановку. А потом было долгое разбирательство в ГАИ, где повторялось постоянным рефреном «но только там был панелевоз, загораживавший обзор», выводившее разбиравшихся из себя и смешившее после нас – слушателей. Он с таким юмором рассказывал нам и о разбирательстве и о своих ободранных коленях, затруднявших его супружеские обязанности, что мы непрерывно хохотали.

В конце концов он получил, работая в «Комсомолке», прекрасную трёхкомнатную квартиру в новом девятиэтажном доме. В ней был его крохотный отдельный кабинет и после новоселья обсуждались детали интерьера. Среди полок для книг, выполненных по заказу, намечалась особая ниша с дверцой под ствол сосны, за ней был должен появиться стеклянный конус, который мы собирались подарить. Обычный трёхлитровый конус, с такими торговали соками на всех уличных углах, должен был стать якобы ограничительной нормой.

«Был прецедент, – рассказывал Славка, – получив гонорар за книгу „Путешествие в страну урана“, он закупил на весь гонорар водки и уставил бутылками поддон раскладывающегося дивана, а затем пригласил друзей. Но когда утром, желая опохмелиться, они полезли в диван, никаких бутылок в нём уже не оказалось». И вот теперь хотелось ввести наблюдаемую ограничительную норму.

Славка казался нам человеком другого измерения. Как академик Будкер удивил журналистов, сказав, что Ландау казался ему человеком совешенно ординарным, но из другой более высокой цивилизации, так и Ярослав был для нас первооткрывателем, открывавшие нам иные недоступные нам миры.

В тесной комнатке на улице Гашека он так ярко рассказывал о Лондоне, что мы в нём словно присутствовали. Помню, как он вернулся из Парижа. За рубеж тогда выезжали редко. Каждый выезд становился событием. А Париж вообще казался запредельным, загадочно волнующим. Туда бесконечно всех влекло, но было за практическим горизонтом, за пределом жизненных возможностей.

Он привёз из Парижа бутылку сухого французского вина и сыр Клодель. «О Клодель, старина Клодель», – повторяли на все лады его остроумнейшие приятели Лифшиц («За столом никто у нас не Лифшиц») и Венгеров, превращающие любую встречу в праздник. Были ещё только мы с Жорой Сазыкиным. Состоялась дегустация не только французских сыра и вина, к которым, конечно же, была присоединена и бутылка водки, но и его первоочередных впечатлений и открытий.