Могучая крепость. Новая история германского народа - Стивен Озмент

Пиетизм и политика

В 1711 году кальвинист Фридрих Вильгельм I перешел к пиетизму, внутреннему реформаторскому движению, и, как считали критики, оно было направлено против установившихся существующих протестантских конфессий. Центр пиетизма находился в Галле. Движение появилось после Тридцатилетней войны и обещало достигнуть того, чего, как считали последователи этого течения, никогда не смогут добиться государственная власть и ортодоксальный протестантизм, лютеранство и кальвинизм. Пиетисты собирались перестроить Германию духовно, нравственно и социально. В обществе жесткого классового разделения, шаблонных религий и жесткого правления обещания пиетизма завладели воображением многих.

Просвещенные и открытые для светского мира пиетисты направляли религию непосредственно на службу обществу и государству. Санкционировав движение, Фридрих Вильгельм открыл двери правительства, армии, больниц и школ для выпускников Галле, которые в непропорциональных количествах становились администраторами, капелланами и учителями. Эта интеграция сверху вниз новой религии и старой политики принесла результаты и оказалась плодотворной для обеих сторон, усилив сотрудничество церкви и государства и мягко проталкивая религиозную и социальную реформы вперед{289}. В дополнение к университету, образовательная система Галле включала школы для девочек, сирот и бедных, латинскую школу-интернат для мальчиков из высшего класса и знаменитую семинарию.

Трое ведущих лютеранских светил указывали путь — Иоганн Арндт, автор мистически окрашенной религиозной книги «Истинное христианство», Филипп Якоб Шпенер, автор другого классического труда пиетистов «Pia Desideria», и Август Герман Франке, успешный бизнесмен и профессор восточных языков и теологии, который сменил Шпенера в роли лидера движения. Короли из династии Гогенцоллернов видели в пиетизме отличную подготовку для своих граждан и подданных и поддерживали распространение образовательной философии по Пруссии. Пиетизм не только удовлетворял прочувствованные религиозные стремления и внушал и прививал моральные принципы, но также давал студентам и практическое образование. Он требовал учить право и риторику, овладевать как современными, так и древними языками и знакомиться с ремеслами реального мира. Последнее было прагматически-техническим дополнением к традиционным академическим знаниям{290}. Столь различными путями пиетизм бросал вызов ортодоксальности, расширил и углубил усилия Реформации по воспитанию гражданского общества, основанного на инициативе мирян и принципиальном сотрудничестве церкви и государства.

Хотя щедрыми патронами пиетизма являлись короли из династии Гогенцоллернов, движение не стало популярным среди старого духовенства, которое сомневалось в его ортодоксальности и опасалось его влияния на либеральное духовенство. Этот страх проявлялся в эпитетах, которыми критики наделяли Шпенера: «квакер», «розенкрейцер», «хилиаст» (член секты, ожидающий наступления тысячелетнего царства Христа) и «фанатик»{291}. Союз со светской властью затянул пиетистов глубже в политику. Там им пришлось полагаться на моральные ограничения и сдерживающие начала, привязанные к кабинету князя Реформацией и Контрреформацией для обеспечения должного разделения церкви и государства. Эти ограничения изображали князя, как христианского управляющего мирянами, которому доверяет общественность. Его гражданско-политические цели может разделить церковь и помогать без угрозы для ее духовной миссии. Каждая сторона могла многое получить от этого сотрудничества, но также и многое потерять, если партнер вышел за рамки{292}.

Влияние Гогенцоллернов на духовенство из пиетистов и церкви иногда вынуждало к компромиссу с миром. Говорят, Франке вел двойную компромиссную политику (а значит, лицемерную), балансируя между церковью и государством, один день водя дружбу с самодержавными королями, а на следующий пытаясь помочь сиротам на улице{293}. Критики также считали, что перфекционизм в пиетизме делает его уязвимым для объединения с Просвещением. «Мы обязаны достичь некоторой степени идеальности», — любил писать Шпенер, под этим он имел в виду осознанный моральный долг в осуществлении нравственных действий, которым руководит Святой Дух. Здесь он предвосхитил светскую идею категорического императива в сознании Иммануила Канта, требуя универсально применимого ответа на моральный вызов{294}. Однако в двойственности Франке можно различить скорее диалектического, чем «злого» немца. Иными словами, он был немцем, верившим, как учила церковь, что человек должен жить в одно и то же время в параллельных религиозной и светской вселенных.

Просвещенный король

После 1740 года рискованные военные операции и гражданские реформы Фридриха Великого завершили трансформацию Пруссии в главное германское государство и одну из великих держав Европы. Годы формирования не позволяли предположить такой триумфальный результат и, если бы не скрытая рука истории, то он вполне мог бы быть сегодня известен, как Фридрих Малый. Он вырос в королевской семье, раздираемой конфликтами, страсти и ссоры угрожали испортить его жизнь и даже погубить. Его мать и бабушка были принцессами Ганноверскими, их братья стали английскими королями. Эта родословная давала веские основания для получения влияния дома и за границей. Жизнерадостная и полная сил мать Фридриха некомфортно себя чувствовала в суровом, угрюмом мужском мире мужа и не давала прусским добродетелям задушить ее детей. Она хотела брака с представителями королевской семьи Англии для своих старшей дочери и старшего сына — с принцем Уэльским для Вильгельмины и со старшей дочерью короля — для Фридриха. В отличие от нее, их отец намеревался сохранить династию чисто немецкой и остаться в хороших отношениях с Габсбургами, которые тогда переоценивали свой союз с Великобританией{295}.

В борьбе родителей за сердца и сознание детей, Фридрих Вильгельм оказался своим собственным худшим врагом. Он оказался способен настроить против себя и сделать врагом сына даже без вмешательства потворствующей и попустительствующей матери. Отец беспокоился, что потворство, потакание королевы в воспитании ребенка лишают мальчика мужества, «феминизирует» его отпрыска и наследника и, таким образом, ставит под угрозу Прусское королевство. А соседи Пруссии, как король говорил мальчику, когда ему исполнилось двенадцать лет, «хотят только уничтожить нас». Но, наблюдая за геополитическими маневрами Англии и Франции, Фридрих Вильгельм, как отец и король, выражал самый древний из германских страхов: «Я положу пистолеты в колыбели своих детей, чтобы они могли помочь не пустить иностранцев в Германию!»{296} Он рано направил Фридриха на обучение искусству войны, передав его в руки солдат-гугенотов. Фридриха учили его на протяжении детства и отрочества возраста математике, экономике, фортификации, прусскому праву и современной истории. По настоянию матери ему передали в личное пользование библиотеку из нескольких тысяч книг, и это дало ему возможность Фридриху еще подростком прочесть ведущих французских, английских и немецких писателей{297}.

Хотя Фридрих Вильгельм и беспокоился о влиянии королевы на сына, угроза перетягивания его на свою сторону врагами королевства, имеющимися при дворе, волновала короля больше. А еще больше отношения осложняло сопротивление молодого Фридриха планам отца женить его на принцессе Брауншвейг-Бевернской, Елизавете-Кристиане. Фридрих хотел, чтобы его женой стала