33 способа перепрограммирования организма на счастье и здоровье. Метод "Аватар" - Рушель Блаво

Знаменатель дроби искомого ипсилона Звездного выражен в трехчленной вербальной структуре, систематизирующей парадигмообразующие элементы каждого из трех событий в изложении 1942 года. Это птица, гусеница, яблоко. Вербальная цепочка этих трех знаков поддается тривиальной перекодировке в образную систему всей предложенной парадигмы, сводимую на сюжетном уровне к следующему: гусеница съедает яблоко, птица съедает гусеницу. Схематически этот уровень выглядит так:

яблоко → гусеница → птица

Система не замкнута, а потому не дает в качестве итога бесконечность. Но в то же время соотносится с необходимым разложением всей системы по принципу редукции предыдущего элемента последующим, в итоге чего в знаменателе остается только птица. Однако о тотальной редукции первого и второго образов — яблока и гусеницы — говорить не приходится в силу того, что оба эти образа в итоге включаются в третий, формируя, метафорически выражаясь, матрешку. В ней птица актуализирует только внешнюю фигуру, внутри которой расположена гусеница, содержащая, в свою очередь, внутри себя яблоко, являющееся, таким образом, стержневым ядром всей трехчастной системы предложенного знаменателя искомой дроби. Итог знаменателя может быть представлен в виде трех концентрических кругов, вписанных друг в друга и формирующих целостное единство в стилистике нижней части аристотелевской шкалы бытия.

Между тем система, составляющая знаменатель, попадает в зависимость от итогового числителя, где, напомним, доминантой оказалась гармония центра. В системе знаменателя по разным основаниям таковых центров оказывается три: это птица как итог, частично редуцирующий два других образа; яблоко как стержневое ядро всей предложенной матрешки; и гусеница как объективный центр в изначальной цепочке, то есть образ, занимающий срединное положение в парадигме „яблоко — гусеница — птица“. Гармония всех трех образов соотносится с гармонией, эксплицированной в числителе. Тем самым формируется однозначный результат искомой дроби, явленный соотнесением числителя и знаменателя, а из него вытекает единственно возможный ипсилон: павлин».

О павлинах, еде и герменевтике

Первым на столь блистательное построение Мессинга откликнулся У Э:

— А знаете, друзья, я почему-то еще утром понял, что, хотим мы того или нет, а очень скоро нам придется получить павлина в виде очередного ключа для нового нашего шага на пути к истине.

— Это почему? — несколько скептически спросил Петрович.

— Павлин в Мьянме — не обычная птица, а самое главное животное в священной фауне, — ответил У Э. — Вы уже видели, что аватаризация часто приводит к уподоблению павлину. С самых древних времен павлин в наших краях почитается. Я полагаю, что завтра Звездочет, если у нас получится выйти на контакт с ним, расскажет нам и о роли павлина во всей этой истории.

— Да, — теперь уже задумчиво продолжал Петрович, — павлины красивые. Помнится, дома у меня когда-то стояло павлинье перо. А мясо павлина едят?

Кажется, Петрович проголодался. У Э же сказал в ответ на вопрос полковника:

— Нет, у нас не едят, ведь это священная птица.

— А вообще едят, — заметил Мессинг. — Кто-то из древних даже использовал образ павлина для показа необходимой гармонии формы и содержания в произведении искусства. Буквально выглядело это так: павлин прекрасен внешне и мясо его отличается превосходным вкусом. Точно так же и хорошее произведение искусства должно быть прекрасным по форме и превосходным по содержанию.

— Современная герменевтика, — сочла нужным указать Алексия, — вовсе отрицает эти понятия: форма и содержание.

Мессинг согласился и только сказал, что привел данное сравнение как доказательство съедобности павлина.

— Я бы павлина есть не стала, — категорически заявила Алексия.

— В Мьянме вам никто этого и не предложит, — улыбнулся У Э.

— Но это еще не все, — заявил нам Мессинг. — Я хотел бы предложить вам основные мифологемы павлина из некоторых архаических традиций. Надеюсь, и этот материал будет полезен нам в последующих изысканиях.

— Конечно, мы внимательно слушаем, — отреагировал я на предложение Мишеля, выразив тем самым общее мнение, сводимое к желанию стать свидетелями очередной демонстрации эрудиции нашего друга, его недюжинных энциклопедических знаний.

Мифологема павлина

— Все вы, коллеги, разумеется, помните древнегреческого Аргуса; того самого многоглазого великана, которого ревнивая Гера приставила к Ио, возлюбленной Зевса, превращенной в корову. По поручению Зевса Гермес убил Аргуса, тогда Гера перенесла глаза великана на перья павлина. Не менее Аргуса известный древнеиндийский бог Индра, испугавшись встречи с царем ракшасов Раваной, превратился в павлина. По суфийско-персидской легенде, бог создал мирового духа в виде павлина. Как результат, у курдов-езидов верховный ангел Малаки-Тауз изображался в виде павлина. В числе атрибутов тамильского бога плодородия Муругана значился павлин. И наконец, нельзя не вспомнить легендарную древнекитайскую птицу Фэнхуан, на всех изображениях похожую на павлина и ставшую предтечей птицы Феникс. Фэнхуан способствовал миру и процветанию, являлся символом человеколюбия и мудрого государя. Итак, хвост павлина делает его не только красивым, но и всевидящим, ибо на хвосте его — множество глаз. Павлин по этой и ряду других своих функций является верховным божеством или божеством, отвечающим за важнейшие сферы. Но нас с вами и территориально, и ментально должен, в первую очередь, интересовать древнеиндийский сюжет об Индре. Индра, как я и сказал, превращается, когда возникает такая необходимость, в павлина. Разрешите спросить: почему?

— Я думаю, — ответила Алексия, — только столь прекрасный облик мог спасти Индру от гнева царя ракшасов Раваны. Равана просто залюбовался бы Индрой-павлином и не смог бы убить такую красоту.

— А я считаю, — заметил Петрович, — что Индре просто хотелось быстрее улететь от царя.

— Чего же тогда не обернулся Индра проворной ласточкой или могучим орлом? — возразил я полковнику. — Павлин не очень быстр, да и не обладает силой. Мне все-таки ближе версия Алексии о том, что Индра хотел очаровать Равану красотой. Если мы хотим одним словом охарактеризовать павлина, то это слово как раз будет «красота». Разве нет?

Петрович промолчал, что я расценил как знак согласия. Удовлетворен нашими дебатами был и Мессинг, который во время нашей беседы возился с компьютером. И все же Мишель заметил:

— Коллеги, не стоит сводить значение павлиньей аватары Индры только к красоте. Прошу вас не забывать про другие мифологемы, которые подсказывают нам, что Индра стал павлином в силу особого дара этой птицы видеть мир не только глазами на голове, но и «глазами» на хвосте. Этими «глазами» павлин умеет видеть не только реально сущее здесь и сейчас, но и то, что видеть обычным зрением не дано: видеть будущее, например, или же видеть внутреннюю сущность предметов, явлений, живых существ — на такое способен только павлин. Но теперь прошу внимания! Самое главное — здесь…

И снова стихи Лебелянского

Мишель развернул экран компьютера к нам. На дисплее мы увидели то, что Мессинг искал в своей почте, пока мы спорили о павлиньей аватаре. Все мы с упоеньем прочли:

Изысканность кажется чем-то сродни небывалому прежде от искр закату.Площадка для действий слегка потрепалась на фоне кристального космоса.Желанья легки, как глаза в оперенье хвоста. А под перьями каверзно спрятанОсколок Луны. И глазами сияет такими пустыми и даже немножечко плоскими.Откуда все это? Вот веер поднялся над блеклыми картами этого сонного мира.Красой поразить, чтобы после всего перепутать с нелепой и вязкой прозрачностьюДвиженье по склону холма в повседневность. Искать это место, где сыро,Темно и угрюмо. Давно уже этим нелепым пространством тут были назначеныИскатели прошлого. В их атрибутике будет так долго и медленно битьсяВсе то, что игрою слепого волхва после этого будет предельно и мутно запутано.Мелькают слова. Исчезают куда-то до этого странники. Что же за птицаГотовится стать чем-то большим, чем просто сиянье? Укрыться за глупыми шуткамиОт всех обещаний, которым цена предначертана кем-то там очень уж свыше.Глазами сверкать, понимая, что даже скупые значенья давно уж положеныНа капли дождя в свете радуги. Можно ли просто так видеть и слышатьВсе то, что укрыто от света Луны? Здесь дороги уже декабрем запорошены.Здесь проще всего рисовать синим цветом любые, но все же чужие желанья.Искать пустоту, где ее больше нет. Упиваться так смело летящими по небу тучами.Молчать, если нечего больше сказать. Постигать через цвет оперенья всю прелесть сознаньяТого, что легко превратить в сущность света. И утро здесь первым же радостным лучикомЗаставит сиять эти скрытые краски. И время настанет как можно быстрее подуматьО том, как легки для героев все эти хрустальные Звезды и прочие добрые праздники.Здесь все решено. Здесь темнеет так рано, что проще без звона, игры и без лишнего шумаЗабыть это все и предаться мечтаньям. И видеть, как смыслами очень уж разнымиЗаполнится мир. Потому что внимать сферам самого лучшего в прошлом желаньяЗдесь будет чуть легче, чем просто над этим же прошлым под самое утро задуматьсяИ сверить часы с циферблатом Луны. И понять, наконец, что теперь мирозданиеСтановится чище и лучше. И в этих проходах, изрядно чужими врагами запутанных,Внимать темноте, пустоте, повседневности. Видеть, как дальше и дальше уходитСтезя пораженья. Гадать на грядущее вместе с поникшим гранатовым домиком.Задачи решать. Быть собою. Легко понимать, что ведь даже в постигнутой ныне ПриродеЕсть что-то такое, чего не понять до пределов Вселенной. И все же не сломленыСтраданья зари, отраженные в этих глазах мягкой радугой бывшего некогда счастья.Искрятся проворные знаки на перьях. С прозрачностью внешнего мира свободно сливаются.Молчат в темноте, постигая величье пропавшего где-то когда-то зачем-то ненастья.Коверкают речь. За волками, медведями, лисами, рысями, белками, зайцамиПриходят они. В этом мире все кажется брошенным в самое светлое, сонное небо.Тут можно спокойно смотреть, как сбывается данное некогда в этих пределах пророчествоО том, что родится младенец. И равных младенцу рожденному нет и не будет. И тот, кто здесь не был,Поймет очень скоро всю значимость этого факта. И снова кому-то зачем-то захочетсяОтправить рожденного ныне туда, где сливаются грани усталой и сонной Вселенной,Где небо ложится на землю, где воет волчица, увидев Звезду, в оперенье застрявшую.Нелепо об этом молчать, потому что все в мире распроданном бренно и тленно.Нет смысла об этом кричать, потому что нельзя разбудить что-то спящее.Немного осталось уже подождать. В красоте этой радужной веера ласковых перьевТаится такое грядущее мира, что только младенцу в пределах подлунных рожденномуПод силу окажется мир сделать прекрасным и лучшим для тех, кто в младенца поверит.Пока же не убрана грязная скатерть да окна уныло глядят темнотой закопченные.

— Это не акростих, — сразу заметил Петрович.