Великая легенда - Рекс Стаут

Один из них так стиснул обнаженный клинок своего меча, что кровь брызнула из пальцев. Я схватил его за руку и, когда он обернулся, к своему удивлению, узнал Париса.

— Не отворачивайся от меня, Идей! — воскликнул он, видя, как я отпрянул. — Неужели ты не можешь простить мне мелочную обиду перед лицом нашего великого горя? Я и так осыпаю себя упреками — мне следовало находиться там, где сейчас мой брат Гектор.

— Смени упреки на клятвы мщения, — посоветовал я. — Что до остального, я тебя прощаю. — И мы обнялись.

— Ах! — вздохнула Гекамеда, и я увидел в ее глазах слезы сочувствия. — Я ненавидела троянцев за то, что из-за них греки напали на Тенедос, но теперь прощаю их, видя, как они страдают.

Вскоре люди начали расходиться — на башнях больше было нечего делать. Получив от Париса заверения, что он позаботится о царе и царице, и видя, что Андромаху опекают ее прислужницы, я повел Гекамеду к проходу Семи колонн.

Улицы все еще были переполнены, но радостное воодушевление сменили горе и страх. Теперь, когда Гектора больше не было, а Ахилл все еще жаждал мести, на что еще могла рассчитывать Троя, кроме поражения?

Правда, оставался Эней, но у греков, помимо Ахилла, были Аякс и Одиссей. Жители Трои уже не считали осаду развлечением.

Прибыв в наши покои — я больше не могу говорить «мои покои», — мы не застали там ни Ферейна, ни Гортины. Вечер еще не наступил, но у меня не было никаких дел, так как сегодня ни о каком заседании совета не могло быть и речи. Возможно, некоторые вожди соберутся обсудить способы возвращения тела Гектора, но присутствия вестника для этого не требовалось.

Поэтому мы с Гекамедой устроились на диване в ее комнате с бутылкой лемносского вина, подаренного мне Киссеем. Стоит ли упрекать нас, что вскоре мы забыли обо всем, кроме нашего счастья?

Впрочем, это не вполне соответствовало действительности, ибо мы были хотя и счастливы, но не веселы. Наша беседа была печальной и серьезной. Я рассказал Гекамеде о доме моего отца, о моей старой дружбе с Киссеем, которая закончилась только с его смертью, и о моем брате Фегее. В ответ она поведала мне о Тенедосе — о великолепном дворце, разрушенном греками, который был ее домом, об узких кривых улицах, о виллах, знаменитых во всей Троаде.

Гекамеда рассказала и о своем посещении Трои в детстве — о том, как ее восхитили высокие стены и величественные здания.

— Тогда ты, должно быть, играл в гимнастическом зале или ехал по улицам в колеснице, — закончила она. — Возможно, ты даже видел меня! Хотя надеюсь, что нет, — мое провинциальное платье едва ли порадовало бы глаз богатого и утонченного молодого троянца.

— В любом платье ты для меня самая красивая из женщин.

Хорошо, что речи влюбленного не нуждаются в оригинальности, чтобы понравиться предмету его страсти.

Мы не заметили, как сгустились сумерки. Я пошел зажечь светильники, когда в дверь постучали. Ферейн вернулся с городских стен, а вскоре пришла и Гортина.

Мне предстояла одна очень неприятная задача, и я решил покончить с ней как можно скорее.

Позвав Ферейна в комнату Гекамеды, я уведомил его о новом положении дел в доме. Он поклонился и пошел за Гортиной.

Маленькая греянка вошла с угрюмым видом — возможно, она заподозрила истину при виде меня и Гекамеды, сидящих бок о бок на диване.

— Гортина, — обратился я к ней, — я позван тебя, чтобы познакомить с твоей новой госпожой. — Видя, что она притворяется непонимающей, я продолжал: — Дабы ты не обвиняла меня в дурном обращении, я объясню тебе, что ты одна являлась моей рабыней.

Имя Гекамеды никогда не фигурировало в списке дворцовых рабов. Завтра в храме Гефеста она станет моей женой и, следовательно, твоей хозяйкой. Ты останешься в моих покоях как рабыня Гекамеды.

— Это невозможно, — заявила Гортина, сверкнув глазами. — Воля богов…

— Боги меня не волнуют, — прервал я. — Моей женой станет та, кого я выбрал, а ты останешься моей рабыней. Знай, что я не слишком доволен тобой — у тебя дурная привычка подслушивать и подглядывать. Советую тебе следить за своим языком и поведением, иначе я высеку тебя, а если это не поможет, отправлю на невольничий рынок. Тебе известно, что твой друг Оилей больше не жрец?

Лицо Гортины было достойным изучения. Более чуткий наблюдатель, чем я, мог бы прочитать все ее мысли по его выражению, но даже мне была заметна борьба, происходящая в ее душе, — борьба между гневом и коварной осмотрительностью греянки.

Гортина понимала, что дать волю чувствам означает погубить себя, поэтому сдерживала их. Она опустила глаза, а когда подняла их снова, ненависть в них сменилась мрачной покорностью. Я счел превращение подлинным, не догадываясь, какое пламя бушует у нее внутри.

Мне следовало знать, что греянка умирает, но не сдается.

Ты поступишь разумно, если прислушаешься к моим словам, — добавил я более дружелюбно, думая, что она покорилась моей воле. — Отныне ты должна повиноваться приказаниям Гекамеды, как моим, и выполнять все ее желания. Я ожидаю от тебя повиновения.

Гортина снова опустила взгляд.

— Я повинуюсь, — пробормотала она.

— Отлично. Это все. Скажи Ферейну, чтобы подавал ужин, как только он будет готов.

Когда Гортина вышла, я облегченно вздохнул, радуясь, что так легко от нее отделался.

После ужина я попросил Гекамеду надеть плащ, сказав, что мы прогуляемся по дворцовой территории.

Уже некоторое время я обдумывал один план, и сегодняшние события побудили меня попытаться его осуществить.

Когда мы спускались по широкой лестнице дворца, я сказал Гекамеде, что собираюсь нанести визит Елене Аргивской.

Гекамеда резко остановилась:

— Но… должна ли я идти с тобой?

— Разумеется. Почему бы и нет?

— Разве ты забыл о Парисе?

— Это не имеет значения. — Я взял ее за руку и повел дальше. — С тех пор как мы с тобой объяснились, я больше не опасаюсь его, а что касается Елены, то она наверняка заставила Париса рассказать ей всю правду о вчерашнем происшествии. Она примет тебя как подругу по изгнанию.

Я оказался прав. Елена с радостью приняла Гекамеду, сказав, что больше никто в Трое не приходит к ней, так как ей не могут простить, что она стала причиной осады.

— В этом отношении мы немногим лучше их, — заметил я, — ибо пришли просить о милости.

— По крайней мере, вы не шарахаетесь от меня, — улыбнулась Елена. — О какой милости идет речь?

Думая удивить ее, я с гордостью сообщил, что мы с Гекамедой завтра собираемся пожениться.

— На сей раз, дочь Зевса и Леды, ты была слепа.

Сердце Гекамеды принадлежит мне.

— Подумаешь! — отозвалась Елена. — Я все время это знала. Но чем я могу вам помочь?

— Мы просим тебя пойти с нами в храм.

— С удовольствием.

— Благодарю тебя. Это не обязательно, но мы бы очень этого хотели.

— Я рада, что нужна хоть кому-то. Более того, я принесу жертву Афродите от вашего имени.

— Ты знаешь мое мнение на этот счет, — улыбнулся я, — но не стану тебя обижать.

— Скептик! Ты понимаешь, Гекамеда, что выходишь замуж за человека, который отрицает богов, зная при этом, что я дочь Зевса?

Глаза Елены озорно блеснули, и я не стал протестовать. Оставив их вдвоем, я начал бродить по комнате, разглядывая многочисленные безделушки. Меня удивляло, что Елена не потребовала принести вина, — после прогулки мне хотелось пить, и я знал, что у Париса один из лучших винных погребов во всем городе.

Должен ли я изложить Елене свой план? Вот вопрос, который я пытался решить. Я колебался, понимая, что шансов на успех очень мало. Но почему бы не попробовать? В худшем случае она откажет, а если нет, можно будет подумать вдвоем, как нам преодолеть трудности.

Подойдя к окну, где сидели обе женщины, откинувшись на подушки, я спросил напрямик, не возражает ли Елена вернуться в Спарту.

Она удивленно посмотрела на меня:

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что я должен знать.

Елена выпрямилась:

— Я вижу по твоим глазам, Идей, что тебе не дает покоя какая-то мысль. Выкладывай, в чем дело.

Я повиновался. В двух словах мой проект сводился к очередной попытке положить конец осаде, вернув Елену в греческий лагерь. Греки могли согласиться на это — многие их герои уже пали, и многим предстояло пасть, прежде чем им удалось бы сокрушить городские стены. Что касается троянцев, достаточно сказать, что мы потеряли Гектора, ибо эта потеря ослабила нас в несколько раз.

Возможно, мне следует признаться, что я был лично заинтересован в осуществлении этого плана, думая не только о благе Трои, но и о собственной славе. Не обладая телом и духом воина, я не мог надеяться отличиться на поле битвы. Но что, если я один смогу достичь с помощью дипломатии того, что все герои Троады не могли добиться силой оружия?

Слава этого деяния сделала бы меня бессмертным — я стал бы более великим, чем Эней и Одиссей, мое имя звучало бы по всей Трое и эхо дошло бы до потомства.