Реквием - Александра Маринина

– Правильно, не говорили, потому что сами не знали.

– Тогда откуда тебе это известно?

– Я видела его, – просто сказала Лариса. – Он выходил из квартиры, и я на него посмотрела. Если бы твои родители хоть раз внимательно посмотрели на него, они бы тоже увидели. Я вообще не понимаю, как вы можете так спокойно жить. Пока мы добирались с вокзала, я смотрела на прохожих, ведь каждый пятый из них наколотый, если не больше. Потом еще дядя Леня водил нас с Юркой по Москве, я тоже внимательно смотрела на людей. Я знаю, как выглядят те, кто колет героин, и, когда я иду по вашему городу, мне становится страшно. Неужели вы не понимаете, что происходит? Или вот еще. Пока мы шли от платформы к площади, где дядя Леня оставил машину, и потом в метро, когда гуляли, я видела много нищих. Они просили милостыню. Калеки, инвалиды, старики. Я хотела подать одному, но дядя Леня мне запретил, а потом, в машине уже, объяснил, что из всех московских нищих только, может быть, полпроцента настоящие, а остальные организованы в бригады и превратили попрошайничество в бизнес. И никакие они не калеки, все их шрамы на лицах нарисованные, а припадки, которыми они якобы страдают, не более чем актерская игра. Конечно, среди них есть настоящие безногие или безрукие, но все равно они работают на организацию, а не просят милостыню на хлебушек лично для себя. В общем, с голоду они не умирают. Я сначала не поверила, но дядя Леня сказал, что это правда, потому что он сам милиционер и знает точно. Настя, ну в какой нормальной голове это может уложиться? Ведь люди им подают, значит, они им верят, а эти профессиональные попрошайки, выходит, наживаются на чужом добросердечии, на способности людей сочувствовать и жалеть ближнего. В маленьком городе это невозможно. Там ТАК никогда не обманут.

– Может быть, – согласилась Настя, – но вовсе не потому, что в маленьком городе народ честнее и порядочнее. Просто в маленьком городе все друг друга знают по крайней мере в лицо, и человеку трудно прикидываться нищим калекой, не опасаясь, что его узнают соседи или знакомые, которым прекрасно известно, какой он на самом деле. Зато в Москве, где каждый день находится миллионов тринадцать-пятнадцать человек, вероятность встретить знакомого достаточно низка. Это вопрос не морали, Ларочка, а математики.

Лариса снова умолкла, на этот раз вырисовываемые ею узоры были сложнее и затейливее.

– Мне не нужно было приезжать сюда, – сказала она удрученно.

– Да почему же? Что плохого в том, что ты приехала?

– Понимаешь, у меня была надежда. Пусть глупая, пусть детская, но надежда на то, что есть место, где все хорошо. Просто отлично. Ведь какая у нас в городе жизнь? Работы нет, все, кто может, копаются на своих огородах, чтобы как-то прожить. В магазинах, конечно, есть все, что нужно, даже импортное, но ведь нет денег, чтобы это купить, потому что почти всему городу не платят зарплату. Город существует вокруг завода, больше половины жителей на этом заводе работает, поэтому, когда заводу нечем платить зарплату, все население это чувствует на своем кармане. А раз нет доходов, то нет и налогов, город содержать не на что, учителя без зарплаты, врачи без зарплаты, улицы жуткие – ты бы их видела, Настя! Летом без резиновых сапог не пройдешь, даже босоножки надеть некуда, а ведь люди хотят быть красивыми. Нищета эта проклятая всех заела, дома ветшают, люди стали угрюмые и злые. Но я всегда знала, что есть Москва, есть место, где для всех найдется работа, прекрасный большой город, чистый и красивый. И если мне станет совсем невмоготу в моем провинциальном уголке, я рвану сюда, к тете Наде и дяде Лене, они приютят меня на первое время, я сумею быстро найти работу и встать на ноги. Это была надежда, единственная моя надежда, и она меня поддерживала. Она помогала мне терпеть, понимаешь? Может быть, я никогда бы и не решилась ехать в Москву, может, так до самой смерти и прокуковала бы в своей деревне, но человеку ведь нужна надежда, он не может без нее жить. А теперь я увидела Москву своими глазами и поняла, что никакой надежды у меня нет. Я просто не смогу здесь существовать.

Губы ее дрогнули, одна предательская слезинка скатилась по нежной щеке. Настя ласково погладила племянницу по голове.

– Ну, не надо так драматизировать, мы же живем здесь – и ничего. И ты сможешь, если захочешь.

– Ты ничего не поняла! – с горячностью воскликнула девушка. – Я, конечно, смогу здесь жить, я смогу жить где угодно, хоть в свинарнике, если надо. Но я не хочу здесь жить, не хочу! Я не хочу жить по вашим правилам, когда в каждом человеке нужно подозревать обманщика, когда нельзя никого искренне пожалеть без риска, что тебя облапошат и будут над тобой смеяться. Я не хочу жить среди наркоманов и бандитов, среди мошенников и аферистов. И если мне скажут: «У меня умер ребенок, помоги собрать деньги на похороны», я с себя последнее сниму и отдам, потому что большего горя, чем смерть ребенка, нет. Я сделаю это искренне, и я буду от всего сердца жалеть несчастную мать и стараться хоть как-то облегчить ее страдания. Но я буду точно знать, что над моей искренностью никто не посмеется. А у вас же тетки стоят на вокзале с табличкой «Умер ребенок, помогите на похороны», и дядя Леня говорит, что это обман. Никто у них не умер, они тоже состоят в организации. И если я дам ей денег, окажусь обманутой. Ваш чудовищный город лишил людей права на нормальные чувства. Вся ваша Москва – один сплошной обман, огромный обман. Это не город и не люди в нем, это иллюзия какой-то жизни, но на самом деле вы все превратились в движущиеся механизмы, лишенные нормальных человеческих переживаний. Я не хочу так жить. Пусть в нищете и грязи, пусть без работы и без денег, но я хочу быть настоящей, а не кукольно-механической.

Лариса вдруг разрыдалась так горько и отчаянно, что Настя и сама чуть не заплакала. Она обняла девушку и стала ласково гладить ее по плечам и спине, успокаивая. Конечно, ее рассуждения и впечатления не лишены юношеского максимализма, увидев два-три негативных явления, она уже готова распространить их на все население огромного мегаполиса, сделать далеко идущие выводы и превратить это все в маленькую трагедию, но в сущности… в сущности… В чем-то она не так уж и не права. Просто Настя не ожидала, что молоденькая провинциалка сумеет увидеть Москву именно такими глазами. Как сильно отличается эта девочка от Леры Немчиновой! Обеим по восемнадцать, но такие они разные.

– Это что такое? – послышался строгий голос отчима. – Почему слезы? Кто кого обидел?

– Так, легкие девичьи страдания, – лицемерно отмахнулась Настя. – Это у нас, у девушек, случается.

– А-а, – понимающе протянул Леонид Петрович, – тогда ладно. Настасья, иди к телефону, тебя твой Коротков добивается.

– Между прочим, мог бы и принести новенькую трубочку, – на ходу заметила Настя, выбираясь из кухни, – зря, что ли, радиотелефон купили? Гоняешь меня, немощную.

– Иди, иди, – бросил ей вдогонку отчим, – тебе двигаться полезно.

«Интересно, как Коротков догадался, что я у родителей? – подумала она встревоженно. – Неужели он позвонил домой и ему Леша сказал? По моим подсчетам, Чистяков уже должен подъезжать сюда, а не сидеть дома. Может, что-то случилось?»

– Ася, докладам тебе сводку с фронта, – шутливо отрапортовал Юра в трубку.

Она поддержала шутку:

– Ну докладай, слушаю тебя, майор.

– Кражу мы совершили успешно, все разыграли как по нотам. Девушка Лера нам пояснила, что искомое ювелирное украшение с бриллиантом ей подарил не кто иной, как потерпевший Барсуков Александр.

– Ну слава Богу, – облегченно вздохнула Настя. – Теперь все будет просто. Ты Ольшанскому доложился?

– Ну неужели! В первую очередь. Поскольку он ведет дело об убийстве Барсукова, ему в самый раз пригласить девушку Леру на беседу, официально изъять у нее колечко и предъявить для опознания мужу дамочки, убитой десять лет назад. И самое главное, теперь можно с чистой совестью и ясными глазами разговаривать с дедушкой, которым ты всех нас запугала до полусмерти. Дескать, ваша внучка носит на пальчике «мокрое» колечко и водится с плохими мальчиками, которые ей такие колечки презентуют. Куда, мол, смотрит старшее поколение? И нет ли среди ее знакомых еще каких-нибудь подозрительных личностей?

– Да, – согласилась Настя, – самое главное, у нас есть возможность замкнуть наш интерес к кольцу строго на Барсукова и Леру, ни сном ни духом не давая понять, что мы за всем этим видим еще и дедушку. Юр, а ты откуда узнал, где меня искать? Ты мне домой звонил?

– А что, нельзя? – ответил он вопросом на вопрос. – Всегда было можно вроде.

– Значит, Чистяков дома?

– Боюсь, что уже нет, я его у самого порога поймал. По крайней мере, он так заявил. Не отвлекай меня, Аська, у меня и без того с мыслями напряженка, а ты меня сбиваешь.

– Извини. Что ты хотел сказать?