Кровавый приговор - Маурицио де Джованни

Часть образа — внешний вид; его Гарцо недавно улучшил, отпустив тонкие усы, которые были его гордостью. Но он помнил, что, кроме внешности, в образ входят составные части общественного статуса. Во-первых — семья, которая должна увеличиваться; у него было двое уже больших детей и скоро должен был родиться третий. Во-вторых, красивая жена, которая постоянно бывает в свете и в безупречности поведения которой нет никаких сомнений. К тому же она была племянницей префекта Салерно, а это тоже было неплохо в смысле продвижения по службе. Его забота о выполнении своих светских обязанностей стала почти манией: на каждом светском событии, театральном представлении или концерте его можно было увидеть во втором ряду, с ослепительной улыбкой на лице, одетого всегда соответственно случаю. С начальником управления он вел себя почтительно, но на самом деле ненавидел его от всей души и втайне надеялся занять его место.

Но его главным искусством и сильной стороной было умение угадывать соотношение борющихся сил. Он всегда оказывался по нужную сторону баррикады и в итоге оказывался среди победителей, но на удобном месте второго плана, с которого он, при необходимости, мог, не слишком пострадав, перейти на другую сторону.

Гарцо проверил длину своих усиков, за ростом которых следил, как цветовод за ростом орхидей, положил зеркало обратно в ящик и, довольный, бросил взгляд вокруг. Его кабинет был похож не на рабочее место чиновника, а на кабинет хозяина в роскошном особняке и сильно отличался от остальных комнат управления полиции. Здесь стояли кожаные диваны и кресла, а остальная мебель была из темного дерева. В шкафах стояли книги с неразрезанными страницами, но в красивых кожаных переплетах, по цвету идеально сочетавшихся с мебелью. На стенах семейные фотографии, каждая — в приличествующей случаю рамке. На почетном месте, как предписано, висят фотографии короля и дуче.

Гарцо отлично понимал, что как полицейский он очень далек от совершенства, но считал, что необходим как посредник между полицией и государственной властью, которую очень уважал. Он знал многих способных полицейских с хорошей логикой, и все они до сих пор барахтались, как в мелких лужах, в маленьких провинциальных управлениях. А он обогнал их всех. Главная и единственная способность, которая необходима для успеха, — умение обращаться с подчиненными. И чем сложней подчиненный, тем больше заслуга начальника.

Он вспомнил о Ричарди и вздохнул. Этот комиссар — лучший его сотрудник: молодой, умный, способный. Лучше всех умеет разгадывать загадки. Но у него совершенно нет дипломатических способностей. За последние три года Гарцо часто был должен восстанавливать отношения с видными жителями города, которым этот комиссар-интроверт наступал на ноги. Но еще чаще он наслаждался выдающимися успехами комиссара. В сущности, он и Ричарди созданы друг для друга. Комиссара, кажется, интересует только расследование и раскрытие преступлений. А для него главное — признание, награда, уважение начальства; чем меньше он пачкает руки в дерьме, тем для него лучше.

Если бы только Ричарди не вызывал у него такого беспокойства. Гарцо не мог определить, что за человек этот комиссар. Ричарди отгораживался молчанием, ироническими полуулыбками, манерой держать руки в карманах даже при Гарцо и, главное, этим своим непроницаемым взглядом.

Но работал Ричарди хорошо, это Гарцо должен был признать. За раскрытие убийства тенора Вецци, заколотого в театре Сан-Карло, заместителю начальника была даже лично объявлена благодарность по телефону из Рима. Гарцо до сих пор дрожал, когда вспоминал об этом. Он три раза произнес: «Так точно, ваше превосходительство». А пока телефонисты и секретари соединяли одну телефонную линию с другой, чтобы добраться до Самого, Гарцо успел поспешно причесаться и вытянулся по стойке «смирно», словно его можно было видеть через микрофон. Его имя оказалось на столе дуче! Мечта начала сбываться.

Именно поэтому он должен быть особенно осторожен. Пусть Ричарди работает согласно своим догадкам, но не будит спящих львов из высшего общества, которое живет в приморских кварталах.

Гарцо посмотрел на свой телефон. Аппарат был еще горячим: один «приморский лев» проснулся и только что закончил рычать.

42

Первое воскресенье весны не похоже на другие.

Оно начинается с колокольного звона, как все остальные воскресенья, но дает много разных обещаний и быстро начинает претворять их в жизнь.

У него неповторимый запах. Об этом своем новом запахе оно рассказывает тем немногим людям, которые просыпаются на рассвете и выходят на балконы верхних этажей. Вы можете увидеть, как они по-собачьи нюхают воздух и улыбаются без причины.

У него особый вкус. Это скажет вам любой, кто завтракает свежим молоком, которое продает мальчик на улице. Мальчик тот же самый, который был вчера, но молоко — удивительно свежее.

Но главное, у этого воскресенья новые звуки. Это языческий праздник со своими обрядами и песнями. Еще до восхода солнца вы услышите этот праздник в голосах голубей, которые воркуют в водосточных желобах. А потом праздник звучит в песне прачек, которые направляются к фонтану, и в криках уличных торговцев, приходящих в город из соседних деревень. Сегодня у них будут весенние товары — фиалки, зерно для выпечки, свежая рута и другие пряные травы. Даже куры, которые бродят по переулкам, кудахчут громче.

Сегодня — первое воскресенье весны, которая опоздала почти на месяц.

В это утро Ричарди решил пройтись по берегу моря. Он иногда делал это, если воскресенье заставало его врасплох в разгар расследования.

И вот он, выросший в горах, пришел к морю, чтобы успокоиться и сосредоточиться.

Он спал очень мало — всего около двух часов: целый рой мыслей кружился в его голове. Эти мысли было крайне необходимо упорядочить.

И Ричарди пришел думать на маленький уединенный пляж у подножия холма Позилипо, недалеко от того места, где женщины рыбаков чинили сети. Они смотрели на него издалека, но необычная для этих мест одежда защищала Ричарди от их любопытства, и никто его не беспокоил. Он сидел на одной из маленьких скал, выступавших из воды, молчал и спокойно ждал ветра. Но ветра все не было. Ни движения воздуха, ни брызг. Только его собственное дыхание и ритмичный плеск зеленой воды на расстоянии метра внизу.

Месяц назад зима, словно армия перед отступлением, бросилась в последнюю отчаянную атаку. Сильная буря два дня подряд непрерывно хлестала берег, заливала водой улицы, примыкавшие к пляжу. Многие бежали подальше от берега, спасаясь от наводнения.

Какие-то рыбаки, которых толкали нужда и голод, в последний раз вышли на своей лодке в море, надеясь, что успеют вернуться до бури, но не успели. Когда море успокоилось, много лодок ушли искать их тела, чтобы привезти женам и матерям, но трупы так и не были найдены.

Теперь Ричарди видел, кроме женщин в черном, зашивавших разрывы в длинных сетях, на том же расстоянии от себя, но с другой стороны, трех мертвых рыбаков, чьи души вернул на берег прибой. Двое были уже не молоды, третий почти мальчик. Одежда мертвецов была разорвана в клочья, тела — обглоданы рыбами. На этих телах сохранились следы переломов и ушибов, причиненных морскими волнами, которые били их о доски лодки перед тем, как унести на глубину. Ричарди ясно улавливал мысли погибших. Один хриплым глухим голосом ругал святых, другой поручал себя Богородице. А мальчик губами и языком, которые распухли от удушья, отчаянно звал свою мать.

Ничего нового, подумал Ричарди. Сидя между живыми с их трудом и мертвыми с их болью, комиссар думал о том, что должен следить, чтобы его собственные чувства не мешали ему расследовать убийство Кармелы Кализе. Мысль о закрытых ставнях в доме напротив не может лишить его хладнокровия, которое необходимо для анализа известных ему элементов картины. Он должен вернуть на место то, что было раньше, — образ забитой насмерть старухи, который в квартале Санита, в ее комнате взывает к справедливости, непрерывно повторяя старинную поговорку.

Ричарди посмотрел на прозрачную фигуру мертвого мальчика. «Мама, где же вы! Обнимите меня, мама!» — говорил тот посиневшими губами. «Для тебя я не могу сделать ничего, — подумал Ричарди. — Но я могу еще что-то сделать, чтобы восторжествовала справедливость в отношении Кармелы Кализе».

Внезапно, без видимой причины, он вспомнил о двух женщинах из семьи Иодиче.

Лючии пришлось испытать не только грусть, но и беспокойство, и гнев. Она ждала, ждала, ждала, пока не уснула за столом, накрытым на двоих. Ее разбудил стук закрывающейся ставни в соседнем доме. Она посмотрела на часы, висевшие на стене: одиннадцать часов.

В прошлом, сто лет назад, Рафаэле предупредил бы ее, если бы опаздывал к ужину. Он нашел бы способ это сделать: прислал бы полицейского или мальчика или позвонил бы бухгалтеру с первого этажа, который гордо выставляет напоказ в комнате, в центре стола, огромный телефон. А теперь он даже записку ей не присылает. Неизвестно почему, но Лючия только сейчас осознала, что муж уже больше года не предупреждает ее о своих опозданиях.