Норвежская новелла XIX–XX веков - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

По хозяйству она немного помогает — ну, там пыль стереть, цветы полить, а то возьмет из рук Андрины миску с горошком да начнет его лущить. Интересуется, не нужно ли куда сходить, и всегда сходит, это пожалуйста. А вот когда надо залатать штаны Ингве — видит же, что без этого не обойтись, что поделаешь, приходится, — так тут ее нету. Вскочила и ушла себе в лес.

Однажды фру Исаксен все же увидела ее за штопкой чулок и прямо-таки облегченно вздохнула и сделалась даже, наверное, чересчур любезна. Фру Арнольд обнаружила нормальные человеческие черты и, пожалуй, обрела некоторое право на существование. Но вот чулки были починены, и фру Арнольд слова пошла шляться по лесу, такая же компрометирующая особа, как и до штопки.

Вот именно компрометирующая, больше уже невозможно закрывать на это глаза. Как ни крути, иначе не назовешь эту даму, которая бродит по лесу, там, где никто не ходит, таскается за своими письмами невесть куда, вместо того чтоб вместе со всеми нормальными людьми в час дня стоять у лавки Флогена и кричать почтальону: «Мне что-нибудь есть, Карлсен?», которая купается, когда на берегу никого нет, иными словами — вообще дичится и будто в прятки со всеми играет. Разве же фру Исаксен и Кайя не замечают, что люди удивляются? Их со всех сторон спрашивают — и верхние дачницы и в очереди: «У вас, я вижу, гостья? Родственница? А кто же? Я слыхала, что замужняя. И как это так — взять и уехать из дому? Наверное, ей нужно немного отдохнуть? Ох, это всем нам нужно, да только не все могут такое себе позволить. Ах, детей нет? Ну, тогда дело другое!»

И так далее и тому подобное…

Другая бы наверняка наплела с три короба, но фру Исаксен не такая, она терпеть не может врать, просто органически этого не выносит. А когда она напрямик заявляет, что это дочь покойного друга ее дяди, люди думают бог знает что, это же у них на лицах написано. Если б можно было хоть добавить про тяжелое положение, про то, что фру Арнольд пришлось много пережить, но какое там! Расхаживает себе, чудно одетая, вежливая, подтянутая, ни капли не похожа на бедняжку, у которой ни кола ни двора, и хоть бы еще разок взялась за иголку.

Фру Исаксен ломает себе голову и ничего не может понять. У нее просто отказывают нервы, она стала даже плохо спать по ночам.

Бог знает и где только таскается эта фру Арнольд? Она пропадает часами. Почти всегда что-нибудь приносит — грибы или там цветы, ягоды. Оно бы неплохо, фру Исаксен готова это одобрить, неприятно только, что фру Арнольд может подумать, что таким образом она себя оправдывает и может жить тут, сколько ей заблагорассудится.

И вот однажды Кайя прибегает совершенно запыхавшаяся. Она видела в лесу — фру Арнольд сидит на пне и плачет.

— Что такое? Где? Когда?

— Да недавно. В лесу, вон там.

— И она тебя не заметила?

Именно что нет: Кайя шла по мху, а потом спряталась за деревом.

— Плакала? Это точно?

— Плакала! Было даже слышно.

Фру Исаксен немного посидела молча, прикидывая, потом она сказала:

— Н-да! Теперь, видимо, ко всему прочему пойдут еще сцены. Надо же! Только этого нам не хватало! Ну ладно, спасибо тебе, Кайя. Хорошо, что ты мне все рассказала, дружок.

Через час, когда фру Арнольд явилась к обеду, в семействе Исаксенов замечалось известное напряжение.

Она, однако ж, вовсе не казалась несчастной и заплаканной, наоборот, была веселей и общительней, чем обычно.

А вечером опять исчезла. Фру Исаксен сидела, сложа руки на коленях, и вздыхала, как она последнее время вздыхала все чаще: «Она для меня загадка. Просто загадка».

Потом как-то Кайя принесла известие, что фру Арнольд сидела на камне, терла глаза и ела гусиную печенку… Гусиную печенку! Фру Исаксен прямо подпрыгнула на стуле: «В своем ли ты уме?»

Кайя была абсолютно в своем уме, она прекрасно разглядела банку, такая продолговатая, с золотым ободком, у Флогена они стоят в витрине. Она лежала на земле рядом с пачкой галет. А фру Арнольд сидела — Кайя уже говорила — на камне, мазала печенкой галеты — у нее такой складной ножичек — и ела ужасно быстро. То ли очень голодная была, то ли хотела поскорее разделаться с печенкой. Пожует-пожует, потом вынет платочек из кармана и глаза утирает.

— Я буквально слов не нахожу! — сказала фру Исаксен. — Стыд-то какой! Вместо того чтоб прийти и по-человечески попросить кусочек хлеба с маслом. Ведь если кто увидит, подумают, что ее тут голодом морят. Конечно, гусиной печенки у нас не подают!

— Конечно, — сказала Кайя, — но ей-то что! Пошла себе и купила все, что понравится.

После чего фру Исаксен, поджав губы, отправилась за ватрушками и лимонадом, которые последнее время обычно подаются в этот час, когда в семье нет посторонних.

Вечером фру Арнольд хотела было рассказать какую-то историю. Но из этого у нее ничего не вышло. Когда она появилась, Ингве ковырялся в цветочном горшке. И вот она подходит прямо к нему, отодвигает от него горшок и говорит:

— У тебя же свежая царапина.

— Ну и что? — сказал Ингве.

— В земле могут быть опасные микробы, — объясняет фру Арнольд. — Микробы столбняка. Надо поскорее смазать ранку йодом.

А Ингве ей опять, еще грубее:

— Вот еще, йодом мазаться!

— Никогда не знаешь, от какой рапы ждать беды, — говорит фру Арнольд. Тут она начинает свою историю, и видно, что ей очень хочется ее рассказать.

В Германии она слышала об одном случае; там был такой певец, пел на похоронах. И вдруг как-то раз, ему уже начинать, а он сделался какой-то странный и сказал, что ему не по себе. Но отказываться не захотел. Начал петь и не может рот закрыть — судорога! Так и остался с открытым ртом. А через несколько часов умер в страшных мучениях. И оказалось, в тот день возился со своими розами — он был большой любитель цветов, — а на руке у него была ранка, так себе, почти незаметная ранка, царапинка на пальце…

Дальше фру Арнольд говорить не могла. Можно было подумать, что у нее у самой рот свело судорогой. Действительно, не очень-то разойдешься перед слушателями, которые и бровью не ведут в знак того, что слышат тебя и понимают. А наоборот, обмениваются громкими замечаниями о совершенно посторонних предметах: в данном случае речь шла о катушке белых ниток.

— Подай-ка мне белую катушку, Кайя, мне тут надо получше закрепить пуговицу, — произнесла, в частности, фру Исаксен.

— Пожалуйста, — сказала Кайя.

— Спасибо, дружок, сейчас я тебе ее отдам. Не забудь купить еще, сороковую, когда пойдешь к Флогену, — сказала фру Исаксен, после чего на некоторое время установилось общее молчание.

— Простите, вы, кажется, что-то рассказывали, фру Арнольд? — Фру Исаксен рассеянно подняла глаза от шитья.

— Я? О нет!

— Подумайте… А мне показалось….

Фру Арнольд вскоре исчезла. Видно, опять в лес пошла. Фру Исаксен пожала плечами.

— О господи, уж как-нибудь с нашими царапинами мы сами справимся. Поди-ка сюда, мальчик, дай я взгляну…

Выяснилось, что в лесу фру Арнольд попеременно поглощала крабов, сыр и шоколад. Семейство Исаксен, из-за нее вынужденное обречь себя на лишения, вознегодовало. Как Ингве, так и Кайя пронзали ее злобными взглядами и нередко позволяли себе довольно громкие замечания опасного свойства. Исаксен относился ко всему спокойнее. Зря, что ли, он каждый божий день таскался в город, уж ему-то известно, где какие подают закуски.

Потом — шел как раз тринадцатый день с приезда фру Арнольд — стало известно, что в ход пошли рыбные котлеты. Прямо из банки, холодные. Но всей банки фру Арнольд не одолела. Съела три штучки, потом передернулась, словно ее тошнило, вздохнула и прикрыла банку мхом. Кайя может показать место происшествия, пожалуйста, хоть сейчас. Фру Арнольд теперь долго не вернется, она пошла бродить по лесу. Ингве, если хочет, может тоже пойти посмотреть.

Ингве тоже пошел.

Когда часа через два фру Арнольд отворила калитку, банка с рыбными котлетами стояла на самом видном месте посреди двора. Вдова с верхнего этажа тут же раскрыла окно и прокричала:

— Вы подумайте! Посреди двора банка с котлетами! Андрина, что ли, здесь ее позабыла? Я хотела только предупредить, как бы кошки не сбежались, ох, да они, кажется, уже тут были!

Фру Арнольд остановилась, красная как пион. Но это тут же прошло, и она сказала спокойно, да, совершенно спокойно, даже с улыбкой:

— Надо спросить у Ингве и Кайи, они, наверное, знают. Они оба стоят за дверью.

И прошла мимо банки, мимо Кайи с Ингве, мимо фру Исаксен, взяла в руки книжку и уселась читать. И все это с улыбкой.

Но в тот вечер к ужину у Исаксенов подали жареного мерлана — как хотите, так и понимайте. Фру Исаксен сказал что-то такое:

— Уле Гальтерюд привез свежую рыбу! Можно же иногда позволить себе что-нибудь питательное…