Норвежская новелла XIX–XX веков - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

В то лето жил на пасторском дворе то ли пасторов, то ли пасторшин родственник. Был он человек образованный, но учился дальше и метил высоко. А Берита и боялась и радовалась. Видела она, что студент между ними затесался, видела, что сестра ласково с ним переглядывается. Она и спросила Вальборгу, как у них дело. А Вальборга только засмеялась, но, видно, от счастья.

— А ты вправду думаешь заполучить его? — спросила Берита.

— Быть того не может, но думаю, что все равно так оно и выйдет, — ответила Вальборга.

— Вот бы уж я запрыгала от радости, заплясала бы! Да боязно мне, как бы все это дымом не развеялось, — сказала Берита.

А Вальборга ответила:

— Уж будто нам на доброе и надеяться нельзя!

По осени студент уехал в город. И ничего удивительного в этом не было. Но однажды в зимний вечер воротилась Вальборга домой, уселась в углу и сидела как неприкаянная. Не сразу Берита с ней заговорила, выждала, покуда они остались в избе вдвоем. Тут она и спросила ласково-преласково:

— Ну как, бросила верить, сестрица?

Ничего не ответила Вальборга, а Берита чуть не плакала.

— Но я все-таки рада, — сказала она. — Рада, что быстрый конец пришел. Я ведь знала, что то, чего быть не может, редко сбывается. И не надо никогда этому верить. Да ведь можно же забыть про него, как про все другое забывается?

А Вальборга все так и сидела в углу. Берита спросила, не сможет ли сестра побыть несколько дней дома. Стала спрашивать про то да про се. Взяла сестру за голову. Лицо было холодное, как у покойницы. Потом Берита говорила, что никогда этого не забудет.

— Тут я все и узнала, и словно земля подо мной расступилась, — говаривала она после. — Все я про Вальборгу узнала, а до того ничего такого и не ведала. II дивно мне — будто я сама при том была. Слова не могла вымолвить.

— Ну, теперь ты про все знаешь, — сказала Вальборга. — Прогнали меня нынче с пасторского двора, а теперь и отец из дому выгонит. Да то мне все едино.

— Тебе, да не нам с тобой, — сказала Берита. — Теперь и я могу тем же ходом из села податься.

А Вальборга и говорит:

— Обругай меня лучше — легче станет.

— Да ты ли это говоришь? — закричала Берита. — И надо же, родная сестра — дрянь гулящая!

— Сама не знаешь, что мелешь, — сказала Вальборга. — Лучше бы не говорила так. Теперь я решилась рассказать батюшке, что со мной сталось, а потом пойду куда-нибудь и нынче же уйду ночевать в издольщичью избу.

Ничего не ответила Берита, рухнула на лавку и зарыдала. Она отбивалась от сестры, когда та перед уходом хотела погладить ее по голове.

Потом Берита рассказывала:

— Обозвала я ее дрянью гулящей, и она в тот час для меня и вправду такая была. Да и долго была. Тошно было мне ее видеть, думать про нее было тошно.

А о том, как принял все это Ула Равалссон, не сказывали. Вальборга отыскала его у лодочного сарая. Были они там наедине. Но он на другой день пошел к пастору. Вошел громадный и добродушный и спросил, когда быть свадьбе. А пастор выложил ему про другое, про что Ула Равалссон и слыхом не слыхал: срам, дескать, венчать ученого человека с деревенской девкой, образованного — с простолюдинкой.

— Ну, стало быть, и я нынче про это знаю! — сказал Ула. А под конец осерчал и пропесочил и пастора и всех образованных. Сказывают, что домой он шел плачучи.

А Вальборга пошла на один хутор близ Хоберга, в Брейстранну, потому как тамошняя баба работала прежде в Вике и полюбила Вальборгу. Осталась Вальборга у нее, там же и родила. Оно, правда, ребеночек-то недолго пожил. А дурная молва о Вальборге не утихала. И до того дошло, что явился к ней с хутора какой-то нищий полудурок и посватался.

Лишь на третий год пришел Ула Равалссон и уговорил ее воротиться домой.

— Можно теперь, ворочайся! — сказал он. — Так и тебе будет лучше и нам. Мало-помалу все это быльем порастет. Как короста на язве, как мох на камне, так и это зарастет. А будешь сидеть здесь на хуторе, все так и останется.

Вальборга воротилась домой. А Берита была уже замужем. Вышла она за мужика крепкого, за хозяйского сына в Бьерланне, звали его Халл. За все это время Берита почти никогда не поминала про Вальборгу, а теперь пришла в родной дом и разговорилась с ней.

— Давай-ка станем опять, как прежде, сестрами да подружками! — сказала Берита. — А то мне уж невмоготу стало.

— Да будет ли прок-то? — сказала Вальборга.

— Будет! Я ведь тебе простила, сестрица, — сказала Берита.

Засмеялась тут Вальборга и молвила:

— Хоть и говоришь — простила, а заноза-то все равно сидит. Ты на меня свысока глядишь, и поделом! Да не смирюсь я с этим. Слишком я тебя люблю.

Ничего больше не сказала Берита, но на прощанье заплакала. Не часто сестры с того дня виделись. Но друг о дружке не забывали.

Долгим показалось то время Вальборге, долгим, как непогожая ночь. Но мало-помалу все пошло в гору.

Пригожа была Вальборга, как и прежде, и прежние у нее были наряды и обхождение. В церковь она ходила смело — никого не совестилась, стала якшаться с молодежью, плясала и дурачилась, как в былые дни. Не посватался бы к ней больше никакой парень-издольщик, и держала она себя так уверенно, что мало кто к ней подступался. И выходило, что не оступилась она, а вроде как совсем наоборот.

Однажды на осенней ярмарке разговорились Севал Странн с Улой Равалссоном, и малость спустя Странн спросил, не знает ли Ула толковой девки — управляться у него в доме.

— Есть одна, — сказал Ула Равалссон, — да не знаю, пойдет ли в работницы и поглянется ли тебе. Может, ты людской молвы боишься.

Севал спросил, кто же она, и Ула сказал, что это его дочка Вальборга.

— Не сыскать тебе бабы с такой хваткой! — прибавил он. — А уж она будет блюсти себя, коли в такое болото залезла. Ежели есть от жизни наука, так науки этой отведала она вдоволь. Да ведь опять же ты, поди, людской молвы боишься.

Оба они уже подвыпили, а возле них был народ. Севал хватил ладонью по столу и сказал:

— Что мне пересуды! Люди брешут — ветер носит. Вот уж не думал, что меня народ за такого считает! Однако мне показалось, что ты себе на уме, коли о дочке так говоришь. По бабской-то части у меня помехи нету, да вот не думал я, что люди меня за такого считают.

Помрачнел тут Ула Равалссон. Глянул он на народ вокруг, на всех по очереди, но слова не молвил.

— Не серчай на меня, что сбрехнул я малость, Ула Равалссон! Дело ярмарочное! — сказал Севал. — А уж тебя-то подымать на смех я и не думал, потому как знаю — нелегко тебе приходится. Беру к себе девку, и толковать больше нечего.

Тут все и закричали, что так тому и быть, что от Севала Странна они того и ждали.

— Потому как я ведь не женюсь, — сказал Севал Странн.

— И то правда! — закричал народ.

— А жениться тебе — раз плюнуть, — сказал кто-то.

А тут и заходит Вальборга в эту самую ресторацию.

Слышала она, о чем они столковались, и усмехалась. Ее-то, дескать, забыли спросить.

— Ладно! Теперь я тебя и спрашиваю, — сказал Севал Странн.

— Так вы, стало быть, не знаете, кто я такая, — говорит Вальборга.

— Да уж знаю! — отвечает тот. — И не посовещусь из-за этого держать тебя в дому.

Обернулась она к отцу, смеется этак и спрашивает, не хотят ли ее из дому сбыть.

— Упаси меня боже, дитятко! — сказал Ула Равалссон. — Только думал я, что надо бы тебе еще раз в люди пойти. А потом, глядишь, и домой честь по чести воротишься.

Тут она и молвила Севалу:

— Не стану я в девки наниматься за батрацкие деньги.

А Севал Странн встал и ответил, что будет платить по всей совести. Гоже ли так ей будет? И сказала она, что гоже.

Так вот и попала Вальборга в Оммюнстранну и стала заправлять хозяйством ни мало, ни много — у самого Севала Странна, ленсмана. Угощала начальство, суд ли собирался или просто гости наезжали. И никогда не бывало в доме ленсмана такой щедрости, как теперь. Севалу Странну это в честь вменяли. И в шутку и взаправду говорили, что ленсмана словно подменили.

С год времени прошло. И поехал как-то ленсман к судье, и толковали с глазу на глаз. Об чем столковывались, никто не знает, а только, видать, столковались, потому что Вальборга вскоре уехала домой, и ленсман сам отвез ее. Долго он пробыл в Вике. А в воскресный день в церкви было оглашение о помолвке ленсмана Севала Странна с Вальборгой, дочерью Улы Викского. Сказывали, что хозяин Вики просил ленсмана семь раз отмерить, прежде чем один раз отрезать на такой манер, потому что ему, Уле, и не спилось, что его дочка залетит так высоко. А ленсман ответил, что он все обдумал и что поздно теперь на другое поворачивать. Да и не таков он мужик, чтобы девка еще раз в боду попала, нет!

— И не чаял я, когда нанимал ее в девки, что я еще молодой да дурной.