История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

Абрантеса, они погрузились на лодки, которые и доставили их по Тахо в Лиссабон. Сильно задержавшаяся артиллерия также была погружена на лодки и таким образом быстро прибыла к месту общего сбора. Кавалерия прибыла без лошадей.

Однако Португалия могла предоставить армии всё, чего ей недоставало. В Лиссабоне имелся великолепный арсенал, служивший равным образом для снаряжения сухопутных и морских армий, в котором трудились три тысячи весьма искусных рабочих, только и мечтавших продолжать зарабатывать на жизнь, – даже работая на французов. Жюно использовал их для ремонта и починки армейского снаряжения и для изготовления лафетов многочисленной имевшейся в Лиссабоне артиллерии, которую надлежало поставить в батареи против англичан.

Португальская армия численностью 25 тысяч человек располагалась неподалеку от столицы, ожидая решения своей участи. Большинство ее солдат Жюно отправил в увольнение, так что осталось не более 6 тысяч человек. Он забрал всех лошадей кавалерии и снарядил французскую конницу, а затем распорядился подобным же образом и артиллерией. Через несколько дней его воссоединившаяся армия, вновь снаряженная и одетая во всё новое, отдохнув от тягот походной жизни, предстала в наилучшем виде. Генерал Жюно расположил первую дивизию и половину второй в Лиссабоне, другую половину второй дивизии – перед Абрантесом; а третью – на обратной стороне гор, у подножия которых располагается Лиссабон, от Пениши до Коимбры. Кавалерию во главе с генералом Келлерманом он отправил в долину Алентежу, чтобы повсюду обеспечить присутствие французов. В Сетубале Жюно расположил сопровождавших его испанцев генерала Карафы и устроил хорошо охраняемую дорогу через Лейрию, Коимбру, Альмейду, Саламанку и Байонну. Испанский генерал Таранко с 7–8 тысячами человек занимал Опорто, а генерал Солано с 3–4 тысячами – Алгарви.

В то время как французская армия занимала Португалию, Наполеон, располагавший при входе на Иберийский полуостров еще двумя армиями, приказал Дюпону, командующему Вторым корпусом Жиронды, выдвинуть одну из его дивизий на Виторию, под предлогом оказания помощи генералу Жюно против англичан. Еще прежде выступления этой дивизии подкрепление в 3–4 тысячи человек, которому назначалось влиться в армию Португалии, уже выступило на Саламанку. Вошло в обыкновение считать испанскую границу упраздненной разграничительной линией, а саму Испанию – открытой дорогой, которой пользовались, даже не предупреждая монарха. Первая дивизия генерала Дюпона, в самом деле, успела прибыть в Виторию прежде, чем Богарне уведомил об этом движении мадридский двор. Князь Мира сам с видимой тревогой заговорил об этом с послом, принеся по этому поводу извинения за недостаток приготовлений на дороге, пройденной генералом Жюно, и объяснив подобное нерадение важными заботами, возникшими вследствие судебного процесса.

Из-за этого-то процесса и несмотря на дарованное принцу Астурийскому прощение, волнение в Испании продолжало нарастать – как при дворе, так и в народе. Принц Астурийский, которого должны были обесчестить его гнусная покорность и трусливая выдача друзей, напротив, был обожаем народом, предпочитающим извинить ему двусмысленность поведения, вменив ее в вину его врагам. Предложение о браке с французской принцессой, адресованное Фердинандом Наполеону, обратило взоры нации и самого принца к высокому покровителю, который в ту минуту вершил судьбы мира. Французские войска, вступившие на испанскую территорию, вместе с теми, что скапливались между Бордо и Байонной, намного превышали силы, необходимые для оккупации Португалии, и подтверждали мнение, что этот могущественный покровитель подумывает о вмешательстве в дела Испании. Всей нации хотелось верить, что оно будет отвечать ее пожеланиям, что фаворит будет низвергнут, королева сослана в монастырь, Карл IV – в охотничий домик, а корона вручена Фердинанду VII, соединившемуся с французской принцессой.

Напрасно наиболее сведущие люди говорили, что для низвержения ненавистного фаворита не понадобилось бы столько солдат, что и одного кивка всемогущего Императора Французов хватило бы, чтобы отправить его в небытие, что скопление войск, вероятно, есть орудие куда более значительного решения прогнать Бурбонов со всех тронов Европы; напрасно проницательные люди указывали на это – их никто не слушал, потому что их слова противоречили страсти, владевшей всеми сердцами.

Однако королеве и фавориту страх открыл глаза на опасность их положения. Оба чувствовали, – и королева с большей ясностью, чем ее любовник, – какое презрение они внушают великому властелину Европы, до какой степени их трусливая бездарность ниже его великих замыслов. Хотя Наполеон подписал договор Фонтенбло, признав Мануэля Годоя правящим князем Алгарви, оба не чувствовали себя спокойно. Ведь Жюно уже полностью завладел управлением Португалией, не исключая и провинций, занятых испанскими войсками, а Наполеон требовал отложить обнародование договора Фонтенбло. Но к чему тайны, когда Португалия уже во власти союзных войск, а дом Браганса отбыл за океан, оставив пустующий трон? К этим тревожным вопросам прибавлялись письма от Искуэрдо, который не скрывал начинавшие терзать его страхи. Правда, страхи эти основывались не на фактах, ибо Наполеон никому не говорил о своих замыслах относительно Испании, да и не мог говорить, так как и сам не был уверен в том, что собирается предпринять. Однако проницательные люди угадывали его роковую склонность повсюду заменять семью Бурбонов его собственной, склонность, завладевшую его душой до такой степени, что она заставила его забыть всякую осторожность. Молчание Наполеона, не прекращавшего вести слишком явные приготовления, особенно поразило Искуэрдо, человека весьма искусного в разоблачении того, что хотели от него скрыть. Он непрестанно писал князю Мира, что, несмотря на отбытие Наполеона в Италию и отсутствие каких-либо слухов и разговоров среди его министров и доверенных лиц, во всем, что он видел, крылась некая весьма тревожная тайна.

Князь Мира и королева были чрезвычайно обеспокоены. На публике королева выказывала удвоенную привязанность к князю Мира, находя удовольствие в подобном вызове целомудрию присутствующих и отвращению врагов. Двор опустел, все честные люди оставили его. Когда королевская семья показывалась из садов Эскориала, народ хранил молчание, делая исключение только для принца Астурийского, которого бурно приветствовал, так что королева приказала полиции запретить всякие возгласы.

Каждый вечер князь Мира отправлялся к Тудо[6] изливать муки своей души, весьма страдающей, хоть и легкомысленной. Страх преследовал и его, и этих интересовавшихся его участью женщин столь отличного от него положения. Страх побуждал их принимать меры предосторожности того рода, какие принимают на Востоке против фортуны или тирании. У князя Мира копили золото и драгоценные камни, разбирали великолепные уборы, извлекая из них бриллианты, которые свозили к нему вместе со значительными суммами наличных денег. Всякий мог видеть, как по ночам груженые мулы отправлялись от его жилища в Кадис и Ферроль. Народ, по обыкновению, всё преувеличивал и безмерно раздувал: поговаривали о том, что князь Мира собрал пятьсот миллионов наличных денег и отправил их несколькими караванами в неизвестных направлениях. Эти фантастические рассказы, в соединении с