Песни китов - Владимир Шпаков

— Здесь же запретная зона, — говорил, развешивая сушиться боровики, — Грибников нет, поэтому дары леса хоть косой коси! А еще тут остатки укреплений финских, ну, линия Маннергейма. Если хотите, могу показать.

А Жарский полюбил удить рыбу с камней. Раздобыв где-то снасти, он прыгал с валуна на валун, чтобы оказаться подальше от берега, закидывал удочку и стоял, как статуя, до темноты. Его трофеи были скромнее, нежели гусевские, но тут важен был сам процесс. Рогов же увлекся фотографированием, причем подпольным. Он давно мечтал сделать несколько эффектных кадров «Кашалота», и вот, наконец, представилась возможность, каковой не было ни на стапеле, ни в Кронштадте. Секретный, как ни крути, объект, а значит, фото нужно делать в таком же секретном режиме.

Рогов прогуливался вдоль берега, швыряя камушки в воду, всем своим видом изображая безмятежную праздность. Когда же убеждался, что за ним не наблюдают, доставал «ФЭД» из-под куртки и, направив объектив на корабль, нажимал кнопку спуска. Он фотографировал от живота, не прикладывая аппарат к глазам (что было бы наглостью), но надеялся на хорошее качество снимков. Хотелось оставить память о своем первом корабле, красавце «Кашалоте», который особенно выигрышно смотрелся именно на берегу. Серая громада, выползшая из моря, выглядела сюрреалистически. Это действительно был морской зверь, улегшийся брюхом на песок, чтобы передохнуть, а завтра опять подняться над землей, вздымая тучи песка, и уйти бороздить родную стихию…

В обеденное время, когда корабль пустел, удалось сделать несколько снимков прямо на борту (жаль, света было маловато). А вскоре ему посчастливилось снять единственную в своем роде сцену.

Пляж, на котором ночевал «Кашалот», с одной стороны ограничивался водой, с другой — плотной стеной хвойного леса. И когда однажды утром из-за елок на желтый песок выехали танки, очевидцам стало не по себе. Вроде технику ждали, даже ругали танкистов, мол, кота за хвост тянут, однако шеренга боевых машин, ощерившихся пушками, пугала: казалось, на морского зверя решила напасть стая зверей сухопутных, и на чьей стороне окажется перевес, было непонятно.

По счастью, фотоаппарат был заряжен: Рогов сфоткал технику на исходной позиции, на пути к кораблю, а «флагманский» танк удалось снять на сходне, когда тот заползал в танковый трюм. Эти звери, по замыслу создателей, должны были жить в симбиозе. Есть рыбы, что вынашивают мальков во рту; вот и здесь наблюдалось что-то похожее: базируясь в чреве корабля, танки могли выползать на берег, но в случае чего имели возможность нырнуть обратно в корабельную пасть.

Когда Рогов взошел на борт, машины крепили тросами к специальным скобам, а экипаж уже знакомился с танкистами. Черные и цвета хаки военные общались с шутками-прибаутками, как и положено представителям разных родов войск.

— Не утонем вместе с вами?

Танкисты озирали темный объем огромного трюма.

— Нет, — отвечали военморы, — не утонете. Разобьетесь — мы же летающий корабль!

За шутками прятались реальные происшествия: на «Косатках», говорили, БМП во время шторма запросто рвали крепления, круша все на своем пути; и людей давили, и обшивку пробивали. А одна на всех беда (пусть пока гипотетическая) сближает, как ничто другое.

Штатские тоже внесли свою лепту в процесс сближения, выкатив спирт, по достоинству оцененный командиром танкового подразделения Корягиным. Коренастый майор с обветренным красноватым лицом крякнул, когда поднесли, и пробормотал:

— Сила…

— Шило, — поправил Гусев. — Еще порцию?

— Ребят моих угостите, они из машин несколько часов не вылезали…

Следующий выход в залив был самым серьезным — «Кашалот» испытывался при полной загрузке техникой. И прошло испытание блестяще. Тяжеленные машины лишь слегка подрагивали, натягивая стропы крепления, ни одна даже с места не сдвинулась. А сам корабль, казалось, и не заметил, что проглотил сотни тонн брони, по-прежнему порхая над волнами и обгоняя несущиеся на полной скорости автомобили.

Этот аттракцион особенно поразил Корягина.

— Сила… — бормотал он, оглядываясь на безнадежно отставшие «Жигули». А Булыгин победно усмехался:

— Это тебе не на гусеницах ездить! Воздушная подушка — не хухры-мухры!

Если в море соблюдали сухой закон, то береговая жизнь сопровождалась возлияниями. Бывало, и двое суток отсиживались на полигоне, и трое, ожидая радиограммы, а чем тогда заниматься? Закуски в окрестных лесах и в заливе водилось немерено, а насчет выпивки просвещали танкисты, благо их часть располагалась неподалеку, и все окрестные деревни были под контролем.

— В Лужках отличный магазин! — утверждал Корягин, маханув очередную порцию спирта. — Водка есть, вино крепленое, даже пиво свежее завозят!

Военные и штатские вроде не страдали от недостатка спиртного, но майору, который был вроде как на подхвате, требовалось вылезти на авансцену.

— Не верите? Щас смотаемся, тут близко!

Во время простоев танки, бывало, выползали на берег, имитируя высадку десанта, да там зачастую и оставались. Нетвердым шагом приблизившись к одной из машин, майор посовещался с водителем, махнул рукой: за мной! — и полез на броню.

— Не хочешь прокатиться? — толкнул плечом Жарский.

— А ты?

— Я накатался в свое время, а тебе в новинку…

— Я хочу! — поднялся громила Зыков. — Внутрь не заберусь, а на броне — можно!

Рогов был нетрезв, да в том-то и задор — по трезвости и майор сидел бы на заднице ровно. А тут прямо комдив Чапаев: высунулся по пояс из башенного люка и машет танкистским шлемом, будто папахой!

Спустя минуту боевая машина была облеплена желающими ехать в Лужки. Майор хлопнул по крышке люка.

— Вперед!

Езда была веселой. Пассажиры перешучивались, когда подпрыгивали и ударялись задами, а Зыков, светя красной физиономией, напевал что-то типа: «Пое-едем, красо-отка, ката-аться…» Рогова внезапно унесло в прошлое, где он догонял плавающую машину и влезал на броню, чтобы распластаться на разогретом металле и вместе с железным чудищем плавать по карьеру. В глубине успокаивающе гудел могучий мотор, а издали за ним наблюдала самая лучшая в мире девчонка. Хорошо бы, чтоб и сейчас наблюдали, конечно же, с восхищением. Только откуда взяться женщине? Здесь воцарилась мужская стихия, в воздухе пахло соляркой, разогретым железом, спиртом, смертью — чем угодно, только не женщиной…

«Т-90» тормознул у одноэтажного дома с вывеской «Продукты». Броня оголилась, башня вздрогнула, начала вращаться влево, чтобы устремить ствол в магазинные окна.

— Заряжай! — прокричал Корягин. — По складу горячительных напитков… Бронебойным… Пли!

Дверь приоткрылась, в проеме мелькнуло испуганное женское лицо и тут же скрылось. Когда ввалились в магазин, там было пусто. На полках теснился немудрящий продуктовый набор: хлеб, каши, килька в томате, маргарин, само собой — водка и портвейн, только людей не было видно.

— Где продавцы, мать вашу?! — стучал майор по прилавку. — Советская армия за провиантом приехала!

— Чтоб эта армия провалилась! — отвечал из магазинных недр визгливый голос. — Не выйду, пока пушку вашу не уберете!

Военные гоготали (шутка удалась!), снимали с полок выпивку-закуску, а Корягин, взяв счеты от кассы, подсчитывал нанесенный торговой точке ущерб. Мы, говорил, не какие-нибудь партизаны, мы регулярное подразделение! А значит, все должно быть по-честному, копеечка в копеечку! Высыпав на прилавок груду мятых купюр и мелочи, майор крикнул:

— Хозяйка, мы в расчете! Не веришь — иди считай!

— Да чтоб вам пусто было с вашими деньгами! Уматывайте отсюда, дармоеды!

Зыков укладывал запасы в сумку.

— Вы не правы, уважаемая! — басил он. — Мы не дармоеды, мы — кузнецы оборонного щита!

— А мы, — вторил Корягин, — хозяева оборонного меча! Щит и меч! Иначе говоря: с чего-о начинается ро-одина?! С картинки в твоем букваре-е-е…

— С хороших и верных това-арищей, — подхватили незваные гости, — живущих в соседнем дворе-е…

На танк взбирались под аккомпанемент задушевной советской песни. По ходу пели «Броня крепка, и танки наши быстры», «Три танкиста, три веселых друга», а еще детскую песенку «Голубой вагон», где слова переиначили на милитаристский лад. Помнилось, Рогов прихлебывал портвейн из горлышка, и тянул козлетоном припев: «Ска-атертью, скатертью хлорциан стелется, и забирается под противогаз. Каждому-каждому в лучшее верится, падает-падает ядерный фугас…»

В тот момент женщина исчезла, растворилась в атмосфере веселого беспредела. Они были чем-то вроде пряжской кодлы, осознавшей свою силу и безнаказанность: вроде взрослые люди, со звездами на погонах, дипломами и степенями, а копни глубже, найдешь того же приблатненного подростка с поджигой или обрезом, готового стрельнуть просто так, забавы ради. А может, потому, что у мужчин так было принято испокон веку…