Некровиль - Йен Макдональд

тектопластика. Большую часть пространства занимали огромные растения в горшках, между которыми втиснулись элегантные чугунные столики, выкрашенные в белый цвет. Тропические птицы попискивали и издавали длинные трели, макаки спускались по стволам или хорошо скрытым колоннам, чтобы порыться под столами и набить защечные мешки. Голубой ара поднял хвост, хихикнул и нагадил в двадцати сантиметрах от носка поврежденной туфли Тринидад. Стены были украшены любопытными фресками со скелетами в сюртуках и свадебных платьях; пеоны, бегущие с zócalos в невнятном ужасе от странных огней в небе.

Каждый квадратный сантиметр свободной площади был занят теми, кто скрылся от ночи веселья и грандиозного разврата, которая с катастрофической внезапностью сделалась опасной. Кто-то прикрепил рулонный экран к поперечине между двумя опорами крыши; встревоженные симулякры-ведущие новостного канала пытались не утонуть в потоке событий.

Молодая женщина – почти подросток, как предположила Тринидад, – подбежала к Саламанке, сияя от возбуждения. Копна вьющихся черных волос, симпатичное лицо (первый номер в любом каталоге теломодов), но кое-где проглядывал подкожный жир, с которым ей предстоит бороться до конца своей мясной жизни.

– Саламанка! Саламанка! – взвизгнула она. – У них корабли! Я слышала по новостному каналу, разве это не фантастика?

Саламанка, так она его называла. Кем она была – другом, возлюбленной или потерянной и одинокой? Или просто еще одной бедняжкой-беспризорницей, нуждающейся в спасении?

Ведущий на экране растворился в сияющем синевой изображении фрагмента земной поверхности. Океаническая часть: под спиралями облаков виднелась расплывчатая эмблема «Кока-колы», образованная морскими текторами, выделяющими краситель.

Внезапная вспышка сверхновой озарила экран в правом верхнем углу. Послышались вздохи и разрозненные одобрительные возгласы. Что-то состоящее то ли из тени, то ли из драгоценных камней, но в основном из изящных солнечных парусов кувырком пролетело через кадр. За первым объектом последовали другие.

– Истребители, – сказал Саламанка. – Разгоняются при трех g до сверхскоростей и пытаются внедрить дефрагментаторы в системы самовосстановления хлопушек. Двадцать миллисекунд боевого времени, три месяца сенсорной депривации в ожидании, пока орбитальная механика доставит их домой кружным путем. – Казалось, его заворожила павана огней на экране. – В основном это дети лет двенадцати. Подключенные к виртуализаторам в режиме реального времени. Они могут выдержать ускорение и развить нужную скорость. Их хватает на восемь, максимум десять месяцев. Им устанавливают помпы с усилителями миелина, из-за скорости. Я помогал разрабатывать боевые проги… было дело.

«Когда?» – подумала Тринидад.

Фотохимическое мерцание быстро перешло в инфракрасный диапазон.

– Однако одним ублюдком меньше, – сказала высокая женщина средних лет с безжалостно зачесанными назад волосами.

– Сомневаюсь, – сказал Саламанка. – Эти корабли – немногим больше, чем электромагнитные катапульты, встроенные в сердечники изо льда и железоникелевого сплава; они должны были переработать сырье в ореол приманок и отклоняющих устройств задолго до того, как достигли дальней околоземной орбиты. Я бы не ставил деньги на «Диких ласок»[132].

Вторая короткая вспышка сверхновой осветила небо. Третья, четвертая, пятая – они распределились пологой дугой, пересекающей светящийся терминатор Земли.

– Господи, – выдохнул Саламанка. – Истребители. Их сбили. Им крышка. – Он стоял, уставившись на экран, где картинку поспешно сменили на свежие кадры из Парижа: снятые с воздуха беспорядки в некровиле Ла-Дефанс. Оставалось лишь воображать крики детей, сгорающих на границе с космосом. В небесах нельзя воскреснуть. Даже Адам Теслер не в силах зачерпнуть пригоршню плазмы и вылепить из нее человека. – Самоубийство. Гребаное самоубийство…

– Эй, Саламанка. – Малышка с вьющимися волосами осторожно потянула его за руку. – Не ляпни что-нибудь, из-за чего у нас у всех будут проблемы.

Девушка – Саламанка представил ее как Розальбу – подвела их к столику под высоким рожковым деревом, увитым фикусом-душителем. Розальба встала позади престарелой женщины с такими голубыми глазами, каких Тринидад еще ни разу в жизни не видела. Рука девушки покоилась на спинке кованого стула, на котором сидела женщина, в собственнической манере, говорившей о защите, признательности, уважении. Мать, бабушка, возлюбленная? В обществе серристос столько же гендеров, сколько холмов в округе.

– Монсеррат, позвольте представить вам Тринидад, мою подругу. Тринидад, я хотела бы представить Монсеррат Мастриани.

Малькопуэло считали себя достойными La Crescentistas[133], но отец Тринидад признался, что верхом его мечтаний было приглашение на коктейль на террасе с кем-то из Мастриани. Они были первыми латиноамериканцами с итальянскими корнями в Старом Лос-Анджелесе, по-настоящему разбогатевшими до Рывка, и поэтому их положение считалось завидным. Почувствовав, что климат становится более теплым и влажным, они вложили средства в генетическое улучшение тропических фруктов, которые теперь росли на крупных агропромышленных фермах в восточных долинах. Естественная склонность биотехнологов к работе с чем-то малым и структурно безупречным привела их к инвестированию в развивающиеся нанотехнологические корпорады. Они наняли Адама Теслера в свой научно-исследовательский центр в Калвер-Сити. Пожизненный президент Марчелло Мастриани осудил исследования Адама Теслера на тему Постулата Уотсона как не имеющие коммерческого применения и отменил финансирование. Адам Теслер расторг свой контракт с «Мастриани СимуЛайф» с огромным скандалом, занял шесть миллионов долларов у консорциума Тихоокеанских банков и венчурных капиталистов и открыл собственное дело. Через три года Марчелло Мастриани умер от рака гортани. Еще через два года Адам Теслер воскресил пятидневный труп шимпанзе Роналду и открыл вечную жизнь.

Таким образом, Мастриани вошли в ту же категорию, что и голливудский агент, сказавший про Фреда Астера, что он «не умеет играть, не умеет петь, немножко умеет танцевать», и конструктор «Титаника», который думал, что спасательных шлюпок хватит, а потом угодил в Вальхаллу Раскаявшихся-в-последний-момент[134]. Тем не менее, в Ла Крессенте они были ближе всех к понятию «королевская знать».

Что-то подняло сеньору со стула. Что-то протянуло руку сеньоры.

Экзоскелет представлял собой прозрачную оболочку, охватывающую все части тела Монсеррат Мастриани, кроме головы и ладоней. Он блестел от нейросхем и выглядел как виртуальный комбинезон на максималках, как спасатель из Силикон-бич, напичканный полупрозрачными тектопластическими мышечными усилителями и пестрящий прожилками, по которым толчками передвигалась прозрачная жидкость с чем-то вроде песка. Конечно, Тринидад слышала о таких вещах. Она никогда раньше не встречала людей настолько больных, чтобы в них нуждаться. Сами Мастриани были среди тех, кто вострубил о чудесах, которые нанотехнологии могли предложить медицинской науке. Реальность заключалась в том, что лечение текторами оказалось чудовищно дорогим, а продление жизни, которое они предлагали, – настолько мимолетным по сравнению с фактической вечностью воскрешенных, что в случаях неизлечимой болезни общепринятой медицинской практикой стала молчаливая эвтаназия. Для Монсеррат Мастриани отказаться от порции «Успокой-чая» и смириться с унижениями экзоскелета было либо проявлением невыразимой смелости, либо неподражаемой трусостью из-за процесса воскрешения – так, по крайней мере, казалось Тринидад.

Она взяла протянутую руку, обменялась любезностями и постаралась не думать о гниющем гамбо[135]. У