Любовь как спасение - Ольга Лобанова

Помогла мама, всю жизнь прослужившая корректором в книжном издательстве. Привела в свою корректорскую, обучила ремеслу, и стала Елена Николаевна исправлять орфографические ошибки столичных мастеров слова. Вскоре стало понятно, что корректор из нее получается не весть какой, а вот редактор весьма даже грамотный — стилистические ляпы и логические нестыковки ловила сходу, и всегда знала, как их поправить. Благодаря маминым стараниям Елену перевели на редакторскую должность — и началась новая страница ее биографии. Интересная работа, интересные люди вокруг, особенно мужчины, закружили ее, завихрили, да так, что неудовольствие мужем перестало иметь значение, а дети уже не изнывали от душной материнской опеки. У Елены Николаевны появилась собственная, отдельная от семьи жизнь, и она ей очень нравилась.

Тогда-то она первый раз изменила мужу. Молодой по тем временам и модный в московской тусовке писатель Чернов вошел в комнату, в которой работали редакторы, остановился посередине, напротив окна, и что-то спросил у Елены Николаевны о своей рукописи. Елена много о нем слышала — и плохого, и хорошего, но видела первый раз. Была зима, низкое тусклое солнце освещало его лицо — умное и порочное. Что именно спросил, Елена Николаевна сейчас уже не помнила, но что внутри у нее все оборвалось, руки и ноги похолодели, а щеки при этом вспыхнули, она помнила прекрасно. Елена Николаевна ответила, Чернов ушел, а она — заболела. Заболела, по сути дела, своей первой взрослой любовью. Или все-таки это была не любовь, а страсть? Когда она встречала его в издательских коридорах или столовой, чувствовала, что теряет сознание, и старалась побыстрее уйти. Если он заходил в их комнату, она выбегала, хотя думала о нем каждую минуту и мечтала увидеть беспрестанно. Это действительно больше походило на болезнь, чем на светлое и окрыляющее чувство, о котором она читала в романах. Так Елена Николаевна промучилась почти полгода, пока, наконец, не позвонила сама и не назначила Чернову свидание на боковой — тихой и неприметной — издательской лестнице между четвертым и пятым этажами. Он пришел встревоженный:

— Что-то случилось, Елена Николаевна? Я могу помочь?

— Случилось… — она была в отчаянии и не могла этого скрыть. — Я устала от вас. Вы так меня измучили….

— Я? — Чернов вытаращил на нее глаза.

— Да, вы. Я знаю, что вы недавно женились в третий раз. Что ваша жена очень красива и вы ее наверняка любите — но я ничего не могу с собой поделать. Скажите мне, вот прямо сейчас, что я вам не нужна. Только скажите прямо и жестко, чтобы у меня не было никаких иллюзий. Хотя их и так нет…

Конечно, сцена походила на многие подобные, описанные в классической литературе, они оба это прекрасно понимали, но какой писатель пройдет мимо такого движения женской души, тем более обращенного в его сторону?

— Ну что вы, Леночка! — тревога в его голосе сменилась любопытством, и таким греховным огнем вспыхнули глаза в полумраке лестничного пролета! — Давайте встретимся где-нибудь и обсудим все спокойно. Здесь как-то неудобно, люди могут увидеть…

Они встретились в его холостяцкой квартире, где он жил до последней женитьбы и иногда работал. Разговоры и объяснения показались лишними. Страсть, которая копилась в ее душе все это время, вдруг вырвалась смерчем страшной разрушительной силы, лишила ее возможности не только думать — даже осознавать, что происходит. Чернов изо всех сил старался соответствовать, но сам — она поняла это позже — на такие сильные эмоции уже способен не был. Да и не нужны они ему были — писателю, наблюдателю жизни, ловцу человеческих страстей. Через год Елене Николаевне поручат редактировать рукопись его нового романа, и она увидит их то — первое — свидание его глазами. И так ей станет стыдно за себя… Но пока она была почти счастлива, хотя растерянности и тревоги тоже было с избытком — как-никак первая измена законному супругу, веха в судьбе любой женщины.

Их отношения с Черновым нельзя было назвать любовью, скорее связью — слово довольно гаденькое, но зато полностью соответствующее такого рода житейским эпизодам. Елена читала на его лице следы пороков, которыми его наградила природа и которыми он, наверняка, уже успел не раз воспользоваться за свои сорок с лишним лет. Понимала, что уважать его не за что, разве что за очевидный писательский дар, но тянулась к нему всем своим существом. А потом болезнь прошла, сама собой, как раз в тот момент, когда и в Чернове стали просыпаться по отношению к ней некие теплые чувства, а не только писательское любопытство и удовлетворенное мужское самолюбие. Проснуться по-настоящему эти чувства не успели, на радость всем, — она прекратила отношения так же резко, как и начала. Чернов, судя по некоторым эпизодам его романа, был такой развязке только рад.

В тот день, после короткого объяснения с Черновым, Елена Николаевна вернулась домой веселой и спокойной. Оказывается, это такое блаженство — чувствовать себя свободной от греховного морока. Во время ужина и потом, до самой ночи, внимательно наблюдала за Кириллом, утром вспоминала проведенную с мужем ночь, прислушивалась к себе и поняла еще одну важную для себя вещь: увлечения увлечениями, но жить — в бытовом понимании слова — она может только с Кириллом, несмотря на все ее претензии к нему. В последующие три года у нее случится еще парочка романов, теперь уже инициированных не ей, но каждый раз, возвращаясь душой к мужу, она будет убеждаться в этой мысли: все-таки тогда она правильно поступила, что согласилась выйти замуж за Кирилла, — судьба это была, не иначе. Более того, Елена Николаевна станет внимательно присматриваться к окружающим ее мужчинам — мужьям родственниц и подруг, коллегам и просто знакомым — с единственной целью: понять, за кого из них она хотела бы выйти замуж. И вынуждена была признать — не встретился на ее пути мужчина, ради которого она согласилась бы бросить Кирилла. Вот и ответ на теперешнее недоумение: почему не ушла от мужа? Потому и не ушла, что найти любовника куда проще, чем человека, с которым можешь сосуществовать изо дня в день, годами, десятилетиями. Ей, чтобы понять эту суть супружеской жизни, нужно было обогатиться опытом на стороне, сравнением типажей и сопоставлением фактов. И вся эта сложная аналитическая работа закончилась признанием существенных преимуществ Кирилла. Тогда он еще не пил.

Редактором Елена Николаевна проработала четыре года, а потом издательство закрыли, как и многие другие учреждения культурно-просветительского профиля. В первые перестроечные годы духовные ценности вдруг утратили свою ценность, государство перестало финансировать книгоиздание, а обучиться вести дела по-новому, приватизировав или акционировав издательство, прежнее руководство не сумело. Тут-то и вспомнила Елена Николаевна о своем педагогическом образовании. Отучилась на курсах переподготовки учителей и пришла в школу преподавать литературу, на двадцать с лишним лет. Сбылась мечта ее юности! Поначалу ученики, родившиеся в СССР, были ей понятны и близки. И учебная программа, по которой она и сама когда-то училась, радовала и вдохновляла. Потом в школу пришли дети перестройки — злые и изломанные, мечтавшие с первого класса купить ларек возле метро или на рынке. Их литература не интересовала вообще, а русский язык они хотели знать ровно настолько, сколько требовалось для оформления нехитрых мелкоторговых документов. Попадались, конечно, и другие, ориентированные на высшее образование, но их одноклассники дразнили ботаниками и унижали ужасно. Дикое время, страшно вспомнить. Тогда же в школе появились наркотики и пьяные старшеклассники на уроках. Последующие поколения учеников были еще сложнее для ее понимания — дети конца века. Возможно, если бы Кира и Стас по-прежнему жили с ней, Елене Николаевне были бы ближе и понятней те перемены, которые так лихо ворвались в повседневную жизнь. Но они к тому времени выросли, получили образование, нашли работу и потребовали размена жилплощади. Жить с сильно пьющим отцом не захотели, и правильно сделали, Елена Николаевна их не осуждала. Взяли кредиты, продали квартиру на Соколе — денег как раз хватило на маленькую двухкомнатную родителям и по однокомнатной детям. Так что спросить про айфоны и айпеды ей было не у кого, она даже компьютер толком не освоила, в отличие от своих учеников. Елена Николаевна чувствовала, что выпадает из современного контекста, отстает от времени необратимо.