Дикий цветок - Наоми Френкель

Ники был тихим и мягким по характеру парнем, ни разу ни на кого не повысил голос, и в эти мгновения его высокий и мягкий тембр ударил в душу Адас, отделяя и отдаляя ее от Юваля.

«Адас, в эту ночь ты будешь танцевать со мной».

Ники подстерегал ее у входа в столовую после спектакля на горе, схватил ее за руку, и они закружились в танце. Плясали, бесились, веселились. Утром Ники уходил в армию, как и Мойшеле, и Рами. Но он, в отличие от них, не пошел в десантники. Над ним посмеивались, говоря, что он пошел добровольцем в военный оркестр, где будет дергать струны и стрелять звуками. Ники же со свойственной ему мягкостью отвечал всем добровольцам: «Что плохого в военном оркестре?»

Ники и Адас плясали, и радовались, и были опьянены танцем и мелодиями. И во всем этом шуме Ники сказал Адас:

«Знала бы ты, как не хочется мне идти в армию».

«Только не говори этого никому».

«Только тебе я говорю это».

«Нет выбора, Ники».

«Жаль».

«Что бы ты хотел делать?»

«Заниматься музыкой».

«Армия этому не помешает, Ники».

«Кто знает, Адас».

«Все твои мелодии – в тебе».

«Есть во мне еще что-то».

«Что?»

«Мы решили однажды…»

«Что поженимся».

«И сделаем детей».

«Не меньше двенадцати».

«Даже одного не сделаем, Адас».

Грустные эти слова остановили движение их ног в танце. Они покинули зал, где остальные продолжали плясать в самозабвении, и пошли к Ники домой – послушать «Звонящий колокол». Родители Ники купили ему в подарок портативный патефон. Среди набора пластинок на одной из них был записан печальный блюз, исполняемый негритянским певцом. В конце блюза начинал громко и чисто звучать колокол. Звуки текли подобно кристальному источнику, растворяясь в безмолвии. И с окончанием блюза все слушатели какое-то время погружены были в тишину, и Ники, всегда хранящий молчание, сказал:

«Это финал».

«Жаль, что это финал».

«Но это финал».

«Давай, еще раз поставим пластинку».

«Нет, это финал».

И в тот вечер Ники повторил, как обычно, что это финал звучания колокола, и в уши ворвались быстрые ритмы оркестра, играющего в зале столовой. Они сидели на кровати в комнате Ники, и он обхватил голову ладонями, и пальцы казались решетками, закрывающими его лицо. Смолкший патефон, и погруженный в себя Ники – вселили в Адас смутную тревогу. Она положила руку на плечо Ники и сказала:

«Не будь таким печальным».

«Давай, выйдем к лунному свету».

Они сидели на скамье под пальмой, и кусты защищали их ароматной стеной. Ночь окружала их цепочками огней, но и била по слуху громкими голосами, несущимися из столовой. Обнял Ники плечи Адас и стыдливо спросил:

«Можно?»

«С удовольствием».

«Мечта».

«Что это такое – мечта?»

«Сидеть с девушкой под луной».

«Ты еще ни разу не сидел?»

«Еще не нашел ту, которая бы согласилась».

«Почему не согласилась?»

«Просто так сидеть на скамье под луной».

«И ты не хотел того, что хотела она?»

«Не так быстро».

«Ты наивный парень, Ники».

«Почему наивный?»

«Потому что луна вышла из моды».

«Но она все же подруга влюбленных, Адас».

Рукой осторожно поднял Ники лицо Адас к небу. Над деревом восходил огромный светлый месяц, и ветер помогал ему, качая ладони ветвей пальмы, и вся ее крона двигалась в медленном танце. Редкие капли лунного света падали сквозь ветви на Адас и Ники. Обнял месяц длинными серебристыми своими лучами скалы горы, и соткал из камней, земли, деревьев и трав широкий многоцветный ковер. И над ними порхали искрами звезды. Адас прижалась к Ники, и смотрела ему в лицо. Если у света есть цвет, именно таким цветом светились глаза Ники. Они были прозрачны, словно некие окна, через которые можно было видеть его душу. Но Адас видела в них лишь собственное отражение: всего-то она – маленький осколок света, который отделился от светящихся глаз Ники. Рука его дрожала на ее плече. Он вдыхал ее запах, как аромат цветов, и сказал:

«Ты красивая».

«Но не умная».

«Еще какая умная».

«Но не добрая».

«Еще какая добрая».

«Не преувеличивай».

«Знаешь сказку о добрых феях?»

«Тех, которые явились к царской дочери, чтобы привить ей добрый характер?»

«К тебе они явились».

«Ну, уж!»

«Именно так, Адас».

«Значит, ты не помнишь ту, которую не пригласили на встречу, и она прокляла их и отомстила им».

«Ну, и что?»

«Это то, что случилось со мной».

«Чем же ты проклята?»

«Может, красотой?»

«Красота есть красота».

«Может умом?»

«Мудрость это – благословение».

«Так, может, добрым сердцем?»

«Если уж так, то скорее взбалмошным сердцем»,

«Давай, оставим в покое фей, Ники».

Склонил Ники голову к плечу Адас, и она увидела отражение своего лица в его глазах, и подумала, что если она доберется до этого отражения, то дойдет до истинной самой себя, успокоится и никуда не захочет больше бежать. Пальцы ее прикоснулись к его глазах, задрожали и отпрянули. Глаза Ники слишком сильно светились, и она с теменью, которая угнездилась в ней, боялась попасть в ловушку этого света. В отчаянии она поцеловала его в губы так, как не целовала никого, ни Мойшеле, ни Рами, и никогда никого не поцелует, и Ники понял, что творится в ее душе, и ощутил истинность этого порыва. Они обнялись и сжали друг друга в объятиях, словно боялись потерять друг друга и знали, что это и случится. Так и сидели они молча, пока не достигли их ушей новые мелодии из столовой. Начались салонные танцы, ритм кружил голову, и Ники встал и предложил: «Давай, потанцуем». «Эти танцы?» «Но с моей мелодией».

Танцевали на лужайке, около пальмы. Ноги их наступали на лунные пятна. Ники шептал Адас на ухо сочиненную им песню на стихи итальянского поэта четырнадцатого века Франческо Петрарки, посвященные любимой, госпоже Лауре. Ники вел в танце Адас вокруг пальмы в ритме этой мелодии. Кружились они медленно, остерегаясь попасть в сети теней от дерева:

Благословенны – день, и мгла ночей,И год, и век, чей бег безмолвно вечен,В стране желанной, в миг внезапной встречиСразил меня огонь ее очей.

И они замерли, и прислушивались к словам поэта, которые продолжали эхом звучать в их сердцах. Ники улыбался, и лунный свет проливался на Адас сквозь зрачки его глаз. Она не могла больше выдерживать вид его мечтательного лица, она вдруг самозабвенно потянулась к нему, ощущая в душе сильное чувство, увлекла его в танец в ритме, доносящемся из столовой. Ритм был подобен треску швейной машины, ноги их неслись в бешеном темпе, Адас подпевала мелодиям рок-н-ролла, голова у нее кружилась, волосы развевались в воздухе и обвевали Ники. Она заставляла его трясти телом, и он пытался подражать ее движениям. Губы их сжались, лица покрылись потом. Адас витала в своем мире, не обращая внимания на Ники, и сумела сбежать от возникшего к нему горячего чувства. Осталось в ней только все более нарастающее жестокое желание вымотать Ники в своем диком ритме. Его шепот она словно слышала издалека:

«Как ты летаешь!»

«И порхаешь».

«Как птица».

«Давай, Ники. Не разговаривай, танцуй!»

Ники растянулся у ног Адас. Она протянула ему руку, но он не ответил, Волосы его упали на лицо, он сидел на лужайке, обняв руками колени и положив на них голову. Дикая пляска Адас оборвалась, сменившись почти презрением, которое послышалось в ее голосе:

«Споткнулся о камень».

«Споткнулся о собственные ноги».

«Запутался в них?»

«Оказывается, я не только встаю, но танцую с левой ноги».

«Ну, хватит, Ники, вставай».

«И голова у меня пробуждается тоже с левой ноги».

«Ники, надоело».

«До этой ночи я считал, что и обе руки у меня левые».

Присела Адас рядом с Ники, и весь азарт ритма мгновенно выветрился из нее, и она вернулась к Ники, очистившись от всех странных ощущений, что проснулись в ней во время танца. Сняла сандалию с ноги, и Ники взял в руки ее ногу, разглядывая ее, и улыбаясь:

«Жаль, Адас, что мы родились в этом столетии».

«А оно не очень романтично, Ники?»

«И не поют в нем серенады».

«И не говорят о любви, как о святом чувстве».

«Мы не живем в век любви, Адас».

«Мы живем в век дешевой любви, Ники».

Убрала Адас ногу из рук Ники, опрокинулась навзничь, потянула почти силой Ники на себя, положила его руку себе на грудь. Ники склонил голову ей на грудь, коснулся губами сквозь ткань к ее соскам, Она почувствовала это прикосновение, и груди ее увеличились и отяжелели. Руки его, казалось ей, легли грузом на ее душу и чудились продолжением рук Мойшеле и Рами. И тут стало ей ясно, что не она преподаст урок этого века Ники, и она сняла его руки со своей груди. Ники покраснел, встал и сказал:

«Извини».

На тропах слышалось множество шагов. Вечеринка кончилась, и участники ее расходились, оглашая ночь радостными голосами. Адас и Ники продолжали стоять под пальмой, и Ники сказал:

«Это конец».

«Конец чего?»

«Вечеринки».