Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс

class="p1">– В прошлом месяце исполнилось одиннадцать лет после нашего переезда сюда. Кажется, тогда вы еще были студентом.

– Так и было. Помню, я думал, каким взрослым человеком выглядит Кэл после того, как он женился на вас и завел собственный бизнес, пока я учился в Кембридже.

– Я и забыла, что вы называли его Кэлом.

– Я называл его еще и похуже.

Я была рада, что мне удалось отвлечь его от тяжких мыслей. Мы смотрели, как горят и потрескивают остатки дров в камине. Занавески были плотно задернуты от холода, и, сидя в каюте моего маленького корабля с полузакрытыми глазами и ощущая присутствие другого человека, я могла вообразить, будто Дэниэл находится рядом со мной. В отсутствие мужа мне не хватало именно мужского общества. Женщины разговаривали друг с другом о домашних делах, о тканях, о слугах и служанках. Мужчины говорили о бизнесе, о кораблях и о дальних берегах. Я не могла поддерживать такие разговоры, но когда Дэниэл приводил в дом своих знакомых, то я восхищенно слушала их. Мы провели вместе четыре года, и это была самая короткая эпоха в моей жизни. Но за эти четыре года я узнала больше, чем за все предыдущие и последующие годы моей жизни. Четыре зимы и четыре лета. Если бы я знала, что на этом все закончится, то стала бы я выходить в большой мир вместе с ним? Гулять под руку на площади теплым весенним вечером? Заказывать экипаж для поездки в театр? Подниматься по узкой лестнице на Стрэнде, чтобы показать ему слона, закованного в цепи?

– Миссис Каллард?

Я вздрогнула. Доктор Мид подался вперед и сократил расстояние между нами; его щеки разрумянились от тепла. Что-то промелькнуло между нами, прежде чем я отвернулась.

– Ваш бокал пуст; как небрежно с моей стороны. – Я снова подлила бренди. – Скажите, похоронная церемония вашего деда состоится в часовне госпиталя? Он очень любил это место.

– Да, я знаю. Но в соответствии с его последней волей церемония пройдет в Темпл-черч. Вы придете?

С величайшим трудом я покачала головой.

– Ну, разумеется. Прошу прощения, это бы слишком расстроило вас.

Я представила, как он поднимается по лестнице в свою спальню сегодня ночью, задувает свечу и натягивает одеяло; представила пустое место рядом с ним. Он в шутку говорил, что женат на своей работе, но работа не могла подставить ему плечо в трудный момент, принести ему чашку какао или обнять его, когда он будет горевать об утрате близкого человека. Наряду с работой в госпитале он обслуживал беднейшие кварталы, посещал кофейни в Холбурне и Сент-Джайлсе, помогая тем, кто не мог заплатить пенни за вход, и даже заходил в их убогие и промозглые жилища, если там болели женщины и дети. Он не брал денег, но они все равно платили ему – мукой, свечами и прочими мелочами, от которых он не мог отказаться, чтобы не обидеть их. Его дед делал то же самое даже в преклонном возрасте и пользовался глубоким уважением за это.

– Вы устали, – сказал он. – Спасибо за бренди.

– Нет, я еще не устала. Расскажите мне о вашем деде. Расскажите о другом докторе Миде.

Он переместил свой бокал из одной руки в другую и посмотрел на янтарную жидкость, поблескивавшую в граненой хрустальной оправе.

– Что бы вам хотелось узнать?

– Можно начать с самого начала. Прежде всего, мне интересно узнать, где он родился.

– Как ни странно, в Степни[14].

– Тогда он прошел долгий путь до Блумсбери.

Доктор Мид улыбнулся.

– Так оно и было. Вы знаете, что он жил в Италии? Он получил ученую степень в Падуанском университете. Поэтому я тоже учился там. И еще, – продолжал он, оживившись от воспоминаний, – он находился у смертного одра королевы Анны.

– Не может быть!

– Но так и было! Ближе к концу она испытывала сильнейшую жажду, и никакое питье не могло утолить ее. Тогда он посоветовал виноград, и во время следующего визита в ее будуаре стояли десятки тарелок с виноградом.

– И он был врачом короля, не так ли?

– Да. Хотя, если откровенно, меня больше впечатляет его работа в кофейнях[15], чем при дворе. Там он показывал себя с лучшей стороны. Он был образцом для меня.

– Вы и стали таким, как он, – сказала я.

Последовала задумчивая пауза.

– Один из его друзей сегодня пришел на Грейт-Ормонд-стрит, чтобы отдать дань уважения его памяти. Он писатель. Что он сказал, сейчас припомню… – Он прищурился и задумчиво облизнул губы. – «Ваш дед дольше прожил в солнечном сиянии жизни, чем любой другой современный человек», – сказал он мне. Я никогда не забуду его слова.

Мы сидели, размышляя о своем, и я вдруг осознала, что больше не думаю ни о чем, кроме настоящего момента и его словах. Это было незнакомое ощущение. Мария должна была готовить ужин на кухне, Агнес должна была греть одеяла, Шарлотта должна была ложиться спать на следующем этаже.

– Как дела у Элизы? – спросил доктор Мид, как будто мои воспоминания о ней передались ему.

Я подумала о ее тихих шагах по ковру и о ее наивном любопытстве. О том, как она набивала рот картошкой, о ее рассказах насчет слонов и верблюдов. Она провела в моем доме один день, но казалось, что прошел целый месяц, как будто она заполнила пустое место, о существовании которого никто не догадывался. Я решила пока что сохранить ее на прежнем месте… ради моего друга.

– Терпимо, – сказала я.

Он изогнул бровь.

– Терпимо?

– Она еще и одного дня не проработала у меня.

– Надеюсь, она не разочаровала вас?

Я могла рассказать ему. Я могла разочаровать его и еще больше подорвать его расстроенный дух. Облизнув губы, я поставила бокал на стол.

– Мы с вами хорошо знакомы, доктор Мид. Я бы даже у вас нашла недостатки, если бы вы стали работать на меня.

Он довольно улыбнулся.

– Признаюсь, я не уверен, что из меня вышла бы идеальная няня. – Его следующие слова удивили меня: – А как по-вашему, что бы Дэниэл подумал об этом?

– Понятия не имею. Наверное, он бы указал на диспропорцию женского пола в нашем доме. Но с другой стороны, он мог бы счесть это весьма увлекательным.

– Склоняюсь к такому же мнению.

– В конце концов, у него не было близких родственников. Без наследства, о котором можно было бы говорить, он не особенно беспокоился о детях.

– Зато у вас есть Шарлотта, – ласково произнес он. – Он не оставил вас в полном одиночестве. Какая жалость, что ему