Завещание императора - Александр Старшинов

«Если дождь тут идет, то наверняка только золотой», – подумал Приск.

Он со своими людьми выбрал гостиницу наугад. С дороги надобно отдохнуть, а поутру он встретится с Адрианом и уж потом попробует отыскать Филона, который после окончания Второй Дакийской войны жил в Антиохии. На то, чтобы снимать приличное жилье на долгий срок в этом городе, у Приска средств, разумеется, не было.

«А если Филон меня не приютит, придется быстренько собирать вещички да отправляться в лагерь», – подумал трибун.

Но в лагерь категорически расхотелось. Мысль о военных трудах в Антиохии казалась почти кощунственной. Напротив, как-то сразу сделалось легко, весело, все заботы отступили, будто к воздуху этого города был приправлен особый состав, прогоняющий беды, заставляющий забывать тревоги. Даже мысль о Кориолле и детях перестала тревожить. Письмо вскоре придет… и не о чем беспокоиться. Совершенно не о чем.

Всю дорогу до Антиохии Приск раздумывал, как представить украденный свиток Адриану, как исхитриться и устроить себе страховку вроде той, что планировали друзья отыскать у Плиния, но которой в Вифинии не оказалось.

Но так ничего и не придумалось – выходило, что, предъявив завещание Адриану, Приск отдавал себя на милость наместника Сирии. Поутру, посылая Максима во дворец наместника с известием о своем прибытии, Приск ощущал себя как человек, которого вот-вот выпустят безоружным на арену, где на песке разлегся голодный лев. А защиты на нем… да почитай никакой. Разве что пара скудных тряпочек под названием: былые заслуги клиента и преданность. Но опять же легкомыслие Антиохии подействовало на Приска самым благотворным образом, тревога отступила, и явилась уверенность, что лев глупого бестиария не тронет, они отлично поладят… почему? Да потому, что это Антиохия.

Максим вернулся после полудня и сообщил, что Адриан ждет Приска у себя во дворце. Причем одного. Времени до назначенного часа оставалось совсем чуть. Приск, уже с утра обрядившийся в доспехи и новый военный плащ, дабы не мешкая «выступить в поход», тут же отправился во дворец, по пути повторяя придуманную накануне краткую речь. Главное, говорить твердо, убедить Адриана в своей искренности и преданности. И еще в том, что Приск наместнику чрезвычайно необходим. Как и все его друзья из славного контуберния. Все будет хорошо…

Кажется, единственным местом, которое настраивало в Антиохии на мрачный лад, был дворец наместника. Он пользовался дурной славой с той поры, когда известная смесительница ядов Мартина по наущению Кальпурния Пизона и его жены отравила наместника Сирии Германика. Патриций и племянник принцепса Тиберия, Германик, любимец легионов и народа, которого все мечтали видеть правителем, но который так никогда и не стал императором, умер в одной из этих комнат – Сирия умела хоронить надежды. То были времена спокойные для провинциалов и плебса, но мрачные и тревожные для Сената, и наверняка каждый из шестисот восклицал постоянно знаменитое цицероновское: «О, времена! О, нравы!» Подозрительность, доносы, процессы над неугодными, сжигание книг. Что до Германика, то против него в дело пускался не только яд, но и все средства, пригодные для ведовства, – не до конца сожженный прах, еще сочащийся гноем, останки трупов, прибитые к стенам или брошенные на пол. Свинцовые таблички с проклятиями, на каждой из которых непременно было процарапано имя Германика, находили и поныне, хотя с тех пор миновал целый век.

Сравнивал ли Адриан себя с блестящим Германиком? Опасался ли, вступая под эти своды, что и ему Сирия положит предел?

То было известно одним богам.

Прием посетителей в этот день из-за учений и маневров перенесли на более позднее время.

Однако, чтобы попасть на прием, надобно было получить вызов от одного из вольноотпущенников наместника.

Стража только следила, чтобы к дверям люди приходили без оружия. Впрочем, досматривали посетителей мельком. Куда внимательнее оглядывал входящих Зенон. Цепкий взгляд вольноотпущенника буквально ощупывал лицо и руки, складки одежды. А если Зенон считал нужным, то требовал побеспокоить складки тоги или греческого плаща – чтобы удостовериться, не несет ли посетитель что-то недозволенное, помимо свитка с прошением. Когда Приск в доспехах и в полном вооружении подошел к дворцу, стражники уставились на него в некотором недоумении. Приск был человеком незнакомым. Но доспехи военного трибуна – начищенный анатомический панцирь с белоснежными птеригами [70] и яркий, ниспадающий складками новенький плащ – говорили сами за себя. Плюс кинжал и спата на наплечной портупее.

– Гай Осторий Приск, военный трибун, к наместнику Сирии Публию Элию Адриану, – отчеканил Приск.

Зенон услышал.

– Пропустить! – приказал кратко.

Приск вступил в атрий. Адриан в окружении четырех писцов и секретаря разбирался с какими-то документами. Парочка просителей топталась подле его кресла. Судя по потерянному виду и кислым минам, ничего хорошего этим двоим не светило.

Увидев Приска, Адриан на миг задумался, потом легко поднялся и шагнул навстречу.

– Ага! – воскликнул он радостно. – Военный трибун Приск. Вид бравый! Будет мне с кем охотиться на львов!

Приск странно улыбнулся – охотой он вообще не увлекался. И уж меньше всего мечтал поразить ударом копья такого опасного хищника, как лев. Не то чтобы он был трусом – просто честно оценивал свои возможности: физической силой Адриана он никогда не обладал. И если охотился, то лишь по необходимости, как во время дакийской войны. Адриан же, как и его дядюшка, император, слыл заядлым охотником.

– Запиши все, как я сказал, – оборотился Адриан к писцу, – и пусть похищенное вернут, всё, до последнего сестерция.

Двое, что стояли как потерянные возле кресла наместника, грохнулись на колени.

– До последнего сестерция… – повторил Адриан. – А мне надо передохнуть и угостить моего друга Гая Остория.

Приск так и не понял – обрадовал этих двоих приговор наместника или опечалил. Скорее, опечалил – судя по шелковой одежде и перстням, что украшали каждый палец, эта парочка украла немало, а потратила – и того больше.

Адриан тем временем увел Приска в таблиний и самолично закрыл массивную дверь. Дверь новенькая, наверняка поставленная по приказу Адриана: императорский племянник всегда отличался подозрительностью.

Здесь всё было устроено для работы – несколько шкафов для хранения свитков, стол, на котором секретарь разложил пергаменты, несколько стульев и каменных скамеек с подушками. Здесь же за занавесом стояла походная кровать – чтобы Адриан, если работал ночью, мог немного вздремнуть. У окна маленький круглый столик на резных ножках в виде львиных лап, истинно антиохийский, позолоченный, на котором стояла серебряная ваза с фруктами – темный с легким седым налетом виноград, крупные сливы, янтарные груши.

Рядом – кувшин с вином и несколько украшенных самоцветами серебряных кубков.

– Из Лаодикеи привозят отличное вино, – заметил Адриан. – Занятно, не правда ли: эти два города враждуют, злые на язык антиохийцы высмеивают и ругают обитателей Лаодикеи, а вино у них покупают и пьют с удовольствием. – И тут же без всякого перехода добавил: – В чем дело? Что за спешка с прибытием? Траян уже выступил из Рима? – И добавил с некоторой неуверенностью: – Я о том известий не получал.

– Я привез завещание императора, – так же без всяких вступлений объявил Приск, поразившись собственной смелости и легкости, с которой произнес эти слова.

– Что?

Адриан страшно оскалился, будто увидел перед собой не военного трибуна, а самого царя Парфии Хосрова, размахивающего отравленным кинжалом.

– Завещание императора, что прежде хранилось в храме Весты, – Приск старался говорить как можно тверже, но в голове будто стучали молотки медников. И голос сипел и хрипел, будто не свой.

– А-а-а… – пробормотал Адриан.

Кажется, до него только сейчас дошло, о чем идет речь.

Приск вновь, как прежде перед Плинием, вынул фальшивый кинжал и вытащил из ножен изрядно уже измятый свиток: путешествие в ножнах без скалки, на который полагалось накручивать пергамент, не пошло ценному документу на пользу.

Адриан взял его осторожно, будто опасался ловушки, поглядел на сломанную печать, потом развернул свиток.

Читал медленно, как будто старался запомнить каждое слово.

– Кто еще это видел? – спросил наконец, сворачивая пергамент и глядя куда-то мимо Приска.

– Все знающие будут молчать, – уклончиво ответил военный трибун. Перечислять имена товарищей у него не было никакой охоты.

Адриан хмыкнул и подозрительно прищурился.

– Боишься?

– Я просто осмотрителен. – Волнение давно отступило, вместо него явилась странная легкость. И еще – горело лицо, будто Приск выпил полный бокал горячего вина с пряностями.