Узница гаргульи - Кэти Роберт

– Надеюсь, ты заказал цистерну этого волшебного зелья.

У него вырывается сдавленный смешок.

– И уже повторил заказ. – Он обнимает меня, а потом окутывает крыльями, закрывая от всего мира. Возможно, от этого должна возникнуть клаустрофобия, но я чувствую себя в безопасности.

Мы двигаемся неспешно, без прежнего исступления. Но оно где-то близко, ждет искры, чтобы разгореться вновь. Но пока… одно только ленивое удовольствие. Я двигаюсь на его члене, а он держит меня в объятиях. В какой-то момент осознаю, что он что-то шепчет мне на ухо так тихо, что не могу разобрать слов. Но это и не нужно. За него говорит его нежность.

И это похоже на любовь.

Когда я достигаю оргазма, он выходит таким же нежным, как и все остальное. Но Брэм не кончает вслед за мной. Он укладывает меня на живот и накрывает своим телом. Его рука оказывается под моими бедрами, он приподнимает меня, чтобы войти глубже. Второй рукой он ласкает мой клитор. Но так и не ускоряет темп. Не выходит из меня больше, чем это необходимо. Неспешный фантастический секс снова подводит меня к краю. И когда я теряю всякое представление о времени, пространстве и всем, кроме Брэма, он позволяет себе кончить.

И это безупречно. Все безупречно.

Мы продолжаем еще очень и очень долго.

Я лежу в объятиях Брэма, испарина остывает на наших телах, а сердцебиение возвращается в норму. Трусь носом о грудь Брэма и улыбаюсь, когда он притягивает меня ближе. Вот что такое счастье. Я не хочу быть больше нигде, я больше не слышу голосов, твердящих мне, что я делаю недостаточно. Я просто… существую. И это прекрасно.

Нежно целую Брэма в грудь.

– Фиолетовый – мой любимый цвет. У меня мало вещей такого цвета, потому что это непрактично, он слишком выделяется, привлекает взгляды, поэтому охотнику его носить не стоит. Но я люблю фиолетовый за его легкомысленность.

Брэм проводит пальцами по моей спине.

– Мне нравится розовый. – Когда я с удивлением поднимаю голову, он улыбается. – Не ярко-розовый. А цвет насыщенного румянца.

На меня медленной волной накатывает понимание. Ярко-розовый – цвет страсти. А цвет, который он описывает? Это любовь. Я редко видела его в своей жизни. Бабушки и дедушки меня не любили. Видели во мне только продолжение их наследия. Родители любили, но зачастую это чувство затмевали другие, грубые.

– Красивый цвет. – Именно его… я сейчас и вижу. Брэм не говорит этого вслух, но нужно ли это, если я вижу правду в его ауре?

Нужно ли говорить мне, когда он видит правду в моей?

– Да, красивый.

Правда, которую я скрывала, вырывается на волю.

– Во мне течет кровь гаргулий. Или, по крайней мере, была у моих предков. Я могу читать твою энергию, как и ты мою. Знаю, что означает этот цвет.

– Спасибо, что сказала. – Он смахивает мои волосы. – Я тоже не хочу ничего от тебя скрывать. Рассажу все, что захочешь знать. Только спроси.

Мне так много хочется узнать, но я вспоминаю то его мимолетное замечание в кабинете, что мы почти ничего не знаем о прошлом друг друга.

– Расскажи побольше о членах твоей семьи. Как их звали?

Брэм делает глубокий вдох.

– Да, конечно. Одного из близнецов звали Рэй. Ему только исполнилось двадцать два. Еще совсем ребенок. Он любил заниматься лепкой и гончарным делом. И получалось у него очень хорошо. Феликс, его брат-близнец, был лучшим охотником из всех. А еще мог рассмешить любого своими нелепыми шутками. – Он замолкает, но потом продолжает: – Амелия была всего на год младше меня. Та еще заноза в заднице. Что бы я ни делал, она спешила доказать, что может лучше – и правда могла. Не знаю, хотела ли она управлять этими землями, но, скорее всего, и в этом оказалась бы лучше. Она была умной и амбициозной, а если вела себя порой как маленькая мерзавка, то, думаю, это нормально в отношениях братьев и сестер.

Сердце разрывается за него. И хотя Брэм пережил такую ужасную утрату, отчасти я даже завидую, что у него вообще была такая большая семья. Я-то единственный ребенок. Не знаю, это ли повлияло на мой характер или атмосфера в нашей семье. Моя мать была охотницей, и ее беременность протекала нелегко. Она решила, что меня достаточно для продолжения семейного наследия. Когда была младше, мне нравилось, что родители уделяют внимание мне одной. Только став старше, я осознала истинную цену одиночества.

Брэм поглаживает меня, будто утешает, хотя утешать, наверное, надо его.

– Отца звали Артур. Говорят, моя мать была главной любовью его жизни, но не думаю, что это правда. Сомневаюсь, что он был способен любить. Вел себя всегда очень отстраненно. Не скажу, что он был плохим, но и хорошим его тоже не считаю. Он утверждал, что привел человека, чтобы увеличить силу нашей территории, но я видел, как он относился к ней. Это была одержимость, простая и очевидная. Эгоистичное желание.

– Заводить детей стоит не ради власти или семейного достояния, а потому, что ты хочешь ребенка и семью. – Мне давно стала ясна эта простая истина. У нас с Брэмом разное прошлое, но мне очень хорошо знакома боль, которую я испытывала, когда меня воспринимали, как винтик в устройстве, а не как самостоятельную личность.

– Ты права. Даже если отец не лгал о своих мотивах, все равно его поступок скотский. Мы не обязаны жить, как они. – Сердце Брэма размеренно бьется под моей щекой. – Расскажешь мне о своих родителях.

Это меньшее, что я могу сделать.

– Моего отца звали Джеральд. До встречи с моей матерью он ничего не знал о монстрах, но потом увлекся охотой, словно она была у него в крови. Во всяком случае, мама так говорила. Его убил оборотень, когда мне было четырнадцать. Зверь воровал женщин из их постелей. Отец отрубил ему голову, но тот успел нанести смертельный удар до того, как папа его прикончил.

Убить того оборотня, безусловно, было необходимо. Полиция была права лишь отчасти, когда сочла, что действовал серийный убийца. Даже если бы им удалось загнать преступника в угол, он бы разорвал их в клочья. А поскольку оборотни умеют исцеляться и обладают невероятно быстрыми рефлексами, единственный способ их убить – обезглавить. Насколько мне известно, копы не бегают с мечами и не отрубают головы.

– Сожалею.

Я улыбаюсь, хотя глаза щиплет.

– Мы говорим это друг другу снова и снова, хотя нашу боль не унять