Никто не заплачет - Полина Дашкова

Первые ночные гастроли прошли неудачно. Нервная дамочка лет сорока отдала им сумку без всяких разговоров, даже кольца с пальцев сняла, лишь бы не били. В сумке оказалось триста тысяч. А два колечка они утром продали скупщику золота на площади Белорусского вокзала за сто баксов. И тут же все потратили, даже сами не поняли на что.

Однако вторым их «клиентом» оказался Сквозняк. Они уже подумали было, что им не повезло, нарвались на каратиста, который может запросто оказаться ментом или вообще спецназовцем. Обычный человек так драться не умеет. Вот возьмет сейчас и потащит их обоих в ментовку. Такой может, если захочет.

Но смешливый каратист повел их не в милицию, а в ночной ресторан.

— Квартиры надо брать, пацаны. На улице много не возьмешь, — говорил он тихо и рассудительно, — но только свидетелей оставлять нельзя. Все домушники горят на свидетелях.

— Это чего ж, мочить всех? — шепотом спросил Вадик Кашин.

— Нет, сушить. Для гербария, — усмехнулся Сквозняк.

Он выбрал этих двух потому, что они были еще не блатные, но очень жадные. Каждому он устроил экзамен. Первым прошел его Рустам, которому дали прозвище Гундос. В качестве экзаменационного билета ему досталась женщина шестидесяти лет.

— А почему пушкой нельзя? — робко спросил он Сквозняка. — Проще пушкой-то.

— Потому и нельзя, что проще, — ответил Сквозняк, — давай, не тяни.

Женщина была одна в квартире. Взяли много. Примотанная к стулу скотчем, она рассказала, где спрятаны деньги. В полированной стенке, в зеркальном баре, стояла яркая жестянка из-под французского печенья. Там, под кучей лоскутков и клубков, нашли две тысячи баксов. Было еще кое-какое золотишко.

Но куда важнее для Сквозняка оказался острый кайф, когда девятнадцатилетний Гундос полоснул ножом по горлу женщины.

Возможно, занимаясь уличными мелкими грабежами, этот подольский парень мог бы в конце концов прирезать кого-то в азарте драки. Но совсем другое дело убить беспомощного человека, пожилую женщину, примотанную к стулу и глядящую на тебя глазами, полными ужаса. Убить хладнокровно, чтобы не оставалось свидетелей. Что-то очень важное надо в себе переступить.

И Гундос переступил — по приказу, по воле Сквозняка. Значит, Сквозняк все может.

Сирота, отбракованный при рождении, настолько никчемный, что даже родная мать отказалась от него, может все. Младенец из Дома малютки, обреченный глядеть в казенный потолок, орать до посинения, нюхать хлорку и чужое дерьмо, олигофрен в стадии дебильности, ребенок десятого сорта, попавший в лопасти холодной равнодушной машины под названием «государство», может все.

Его с младенчества пытались выкинуть из мира нормальных людей, чтобы он сгинул где-нибудь в психушке, сгнил тихим бессмысленным «овощем». Не вышло. Он вырос, стал сильным, он может убивать сам и заставляет убивать других.

Этим нормальным людям, которые живут в своих уютных отдельных квартирах, любят своих счастливых, неказенных детей, никуда теперь от бедного сироты не спрятаться.

Лицо Гундоса стало зеленым, он озирался по сторонам шальными, пустыми глазами. Каша тоже застыл, только кадык судорожно двигался на тощей шее.

— Молодец, — сказал Сквозняк, — ты прошел экзамен. На четверочку. Ну, заснули, что ли? Линяем, быстро…

Они шли за ним как вареные. Оба молчали. Однако когда в руках Гундоса оказалась тысяча баксов и тяжеленькая горсть качественных, дорогих ювелирных изделий, глаза подольского юноши оживились, щеки порозовели.

Каше он дал пятьсот и пятьсот взял себе. Он решил, так будет справедливо и педагогично. Гундос заслужил свою награду, а у Каши должен быть хороший стимул.

Потом экзамен прошел и Каша. На троечку. Ему пришлось еще сложнее. Сквозняк приказал замочить ребенка двенадцати лет, девочку. Квартира опять попалась небедная. Каша получил большую долю и быстро утешился. Он ведь именно этого хотел, шляясь в тоске по тихому Подольску, трясясь в переполненных электричках и дежуря в ночных московских подворотнях. Он хотел денег, сразу и много. Вот и получил. Если оставлять свидетелей, даже маленьких, оглянуться не успеешь — сядешь. Тогда кайф кончится очень быстро.

Потом новые члены бригады проходили обязательный экзамен. Они по-разному переступали через самих себя. Кто-то ломался, их потом приходилось убирать, в назидание другим и для безопасности. Тоже ведь свидетели.

Сквозняк называл это естественным отбором, бригада в итоге сколотилась совсем небольшая, но крепкая, надежная, с железной дисциплиной.

Третьим вошел в бригаду Чирик, Вася Чиркин, москвич, двоюродный брат Каши. Он работал грузчиком на макаронной фабрике в Сокольниках и мечтал о лучшей жизни. Экзамен он проходил тяжелее, чем Гундос и Каша. Но прошел все-таки.

В квартире было трое, дед с бабкой и пацан десяти лет…

— А теперь мочи его. Ну! Сквозняк не держал в руках никакого оружия, он просто смотрел в глаза белобрысому длинному Чирику.

— Я не могу… Это, слышь, он же маленький совсем. Не скажет ничего.

— А если скажет? И мы все из-за этого погорим? — Сквозняк говорил спокойно и рассудительно, словно объяснял нерадивому ученику, как правильно решить задачку.

— Не могу я… — Чирик чуть не плакал. Сквозняк смотрел на него холодными насмешливыми глазами. Ему было интересно, сможет в конце концов или нет. Именно это было ему интереснее всего, именно это доставляло кайф — наблюдать, как человек сам в себе переступает черту, за которой все можно.

Мальчишка был не такой уже и маленький. Десять лет. Такие все прекрасно понимают и запоминают. Только что он видел, как убивали его бабку и деда. Дед сразу вырубился, когда примотали к стулу и залепили рот. Перед этим успел сказать:

— Славика не трогайте… не трогайте… И вырубился. Однако сердце еще билось, и Гундос по приказу Сквозняка перерезал ему горло.

А старуха продолжала извиваться и мычать. Это раздражало. Вообще настроение было поганое. Оказалось, что брать в доме нечего. Кроме старого черно-белого телевизора и дюжины серебряных ложек, ничего. Верилось с трудом. Слишком уж здесь чисто и красиво. Должно быть что-то еще.

— Ну, колись, бабка, где у тебя чулок с деньгами? Гундос несильно вмазал старухе в челюсть. Сквозняк спиной чувствовал, как трясется Чирик. Ему поручено было крепко держать пацана, чтоб не рыпнулся. Чирик держал и трясся. Сквозняк решил: не пройдет он экзамен, надо будет его убирать. Слабачок, кисель. И зачем полез в бригаду?

Десятилетнему Славе Кравченко казалось, что он смотрит ужастик по видику. В жизни так не бывает. Вот сейчас фильм кончится, можно будет выйти на свежий воздух.

Славик любил ужастики. Родители не разрешали смотреть, бабушка с дедушкой — тем более. Но у них и видика не было, только черно-белый телевизор. И он смотрел редко, в гостях у кого-нибудь из одноклассников.

Славик сам не мог понять, почему ему нравится, когда на экране оживает труп, с него капает вода, он медленно идет с выпученными глазами и растопыренными руками, а какая-нибудь симпатичная блондинка орет как резаная. А ты сидишь затаив дыхание, и тебе тоже хочется заорать: «Беги, дура! Ну беги!» Или вампир с длинными клыками спрыгивает с потолка прямо в постель. Спит себе парочка, обнявшись, и вдруг люстра начинает покачиваться, окно хлопает, ворона влетает, а потом бац — вампир. Или про маньяков: какое-нибудь мирное семейство ужинает, им хорошо, спокойно, они шутят, едят спагетти — мама, папа, ребенок, и вдруг дверная ручка медленно поворачивается… Даже мурашки по спине. Вроде жуть, гадость, а все равно нравится.

Как-то мама одноклассника Сереги Берестова вошла в комнату, увидела, что они смотрят «Полуночного мертвеца», выключила на самом интересном месте, вытащила кассету и спросила:

— Вы можете мне объяснить, почему вы это смотрите? Ведь вам потом будут кошмары сниться. Есть лее хорошие фильмы.

— Мам, ну ты что? Дай досмотреть! — чуть не заплакал Серега.

— Объясни мне, зачем тебе это? — спокойно попросила мама — Объясни, сформулируй. Ты ведь разумный человек. Может, я пойму?

Они оба, Славик и Серега, задумались: а правда, почему так интересно смотреть, как кого-то душат, режут, кровь пьют?

— Потому, что не тебя, а другого, и не в жизни, а понарошку, — сказал Серега.

— Потому, что очень страшно, но на самом деле — не правда, в жизни так не бывает, — добавил Славик. Серегина мама вздохнула и отдала им кассету, разрешила досмотреть классный ужастик. Они досмотрели и пошли во двор играть в футбол.

И вот сейчас все случилось почти как в ужастике. Бабушка, дедушка и Славик поужинали и легли спать. Все было очень хорошо, спокойно, обычный вечер сменился обычной ночью. И вдруг почему-то закричала бабушка, потом зажегся свет, и четверо людей непонятно откуда появились в комнате, где спал Славик. Он даже не испугался сначала. Они были живые, с виду вроде нормальные. Ни на зомби, ни на вампиров не похожи. И только потом, когда бабушку с дедушкой стали бить, приматывать скотчем к стульям, а его схватили и потная большая ладонь зажала ему рот, стало страшно. Очень страшно. Но все равно не верилось, что это правда, все казалось — понарошку, как бы на экране. Вот сейчас войдет кто-нибудь взрослый, например Серегина мать, выключит видик, вытащит кассету, и все кончится.