Полная иллюминация - Фоер Джонатан Сафран

«ЖОН-ФАН, — сказал я, — Жон-фан, пробудись! Посмотри, кто у меня!» — «А-а?» — «Посмотри», — сказал я и указал пальцем на Августину. «Как долго я спал? — спросил он. — Где мы?» — «В Трахимброде. Это Трахимброд!» Я был до того гордый. «Дедушка», — изрек я и двинул Дедушку с избытком насилия. «Что?» — «Посмотри, Дедушка! Посмотри, кого я нашел!» Он сдвинул руки с глаз. «Августина?» — спросил он, и было похоже, что он не уверен, окончился ли его сон. «Сэмми Дэвис Наимладшая! — сказал я, сотрясая ее. — Прибыли!» — «Кто эти люди?» — спросила Августина, упорствуя в рыданиях. Она осушала слезы платьем, что знаменовало подтягивание его вверх, отчего экспонировались ноги. Но она не стыдилась. «Августина?» — спросил герой. «Давайте сядем насестом, — сказал я, — и мы все проиллюминируем». Герой и сука удалили себя из автомобиля. Я не был уверен, выйдет ли Дедушка, но он вышел. «Вы голодные?» — спросила Августина. Герой, должно быть, начинал немного понимать по-украински, потому что положил руку на живот. Я двинул головой, чтобы сказать: «Да, некоторые из нас очень голодные люди». «Идем», — сказала Августина, и я зафиксировал, что она была вовсе не в меланхолии, а в радости без границ. Она взяла мою руку. «Идем в дом. Я устрою полдник, и мы поедим». Мы поднялись по дереву ступеней, на которых я впервые засвидетельствовал ее сидящей насестом, и вошли в дом. Сэмми Дэвис Наимладшая околачивалась снаружи, нюхая одежду на земле.

Сначала я должен описать, что у Августины была необычная походка, которая шла туда-сюда с тяжестью. Она не могла двигаться быстрее, чем очень медленно. Было похоже, что одна из ее ног никуда не годилась. (Если бы мы тогда предвидели, Джонатан, все равно бы вошли?) Во-вторых, я должен описать ее дом. Он не был схож ни с одним домом, который я когда-либо видел, и я не думаю, что стал бы обзывать его домом. Если хотите знать, как бы я его обозвал, то я бы его обозвал две комнаты. В одной из комнат была кровать, небольшой письменный стол, комод и множество вещей от пола до потолка, включая дополнительные стопки одежды и сотни пар обуви различных размеров и фасонов. Стены не было видно, так много на ней было фотографий. Они выглядели так, как будто попали на нее из множества различных семей, хотя некоторые люди, я видел, встречались больше чем на одной или двух. Вся эта одежда, и обувь, и фотографии привели меня к умозаключению, что в этой комнате проживает не меньше ста человек. Вторая комната также была густонаселенной. В ней было множество коробок, которые переполнялись предметами. Белая ткань переполнялась из коробки, помеченной СВАДЬБЫ И ДРУГИЕ ТОРЖЕСТВА. Коробка с пометой ЛИЧНЫЕ ВЕЩИ: ЖУРНАЛЫ/ДНЕВНИКИ/БЛОКНОТЫ/НИЖНЕЕ БЕЛЬЕ переполнялась так, что выглядела готовой к разрыву.

Была еще одна коробка с пометой СЕРЕБРО/ДУХИ/ВОЛЧКИ, и одна с пометой ЧАСЫ/ЗИМА, и одна с пометой ГИГИЕНА/КАТУШКИ/СВЕЧИ, и одна с пометой СТАТУЭТКИ/ОЧКИ. Если бы я был сообразительным человеком, я бы записал все названия на листке бумаги, как это сделал герой в своем дневнике, но я не был сообразительным человеком и многое с тех пор позабыл. Некоторые из названий не поддавались умозаключению, вроде коробки с пометой ТЬМА или коробки СМЕРТЬ ПЕРВЕНЦА, написанной спереди карандашом. Я заметил, что на вершине одного из этих коробковых небоскребов помещалась коробка с пометой ПРАХ.

В этой комнате была миниатюрная плита, полка с овощами и картофелем и деревянный стол. За этим деревянным столом мы и расселись. Трудно было удалить стулья, потому что со всеми этими коробками места для них почти не было. «Позволь мне чтонибудь тебе приготовить», — сказала Августина, адресуя все свои слова и взгляды ко мне. «Пожалуйста, не делайте усилий», — сказал Дедушка. «Это ничего, — сказала она. — Но должна вам сказать, что у меня нет так много валюты, и по этой причине я не располагаю мясом». Дедушка посмотрел на меня и закрыл один из своих глаз. «Вы любите картошку с капустой?» — спросила она. «Это идеальная вещь», — сказал Дедушка. Он улыбался так много, и я не совру, если скажу, что я никогда не видел его так много улыбающимся с тех пор, как была жива Бабушка. Я увидел, что когда она развернулась, чтобы выудить капусту из деревянной коробки на полу, Дедушка организовал свой волос расческой из кармана.

«Скажи, что я так рад с ней познакомиться», — сказал герой. «Все мы так рады с вами познакомиться, — сказал я и по случайности двинул локтем коробку НАВОЛОЧКИ. — Вам никогда не уразуметь, как долго мы вас искали». Она развела на плите огонь и стала варить еду. «Попроси ее рассказать нам все, — сказал герой. — Я хочу услышать, как она встретила дедушку и почему решила его спасти, и что стало с ее семьей, и разговаривала ли она с дедушкой хотя бы раз после войны. Узнай, — сказал он потихоньку, как будто она могла бы понять, — были ли они влюблены». — «Неспешность», — сказал я, потому что не хотел, чтобы Августина наложила в штаны. «Вы очень добры, — сказал ей Дедушка. — Пригласить нас в свой дом, готовить для нас еду. Вы очень добры». — «Вы добрее», — сказала она, а затем исполнила вещь, которая меня удивила. Она оглядела свое лицо в отражении окна над плитой, и я думаю, что она жаждала увидеть, как она выглядит. Это не более чем мое понятие, но я уверен, что правильное.

Мы наблюдали за ней так, будто весь мир с его будущим случился благодаря ей. Когда она резала на кусочки капусту, герой двигал головой туда и сюда вместе с ее ножом. Когда она перекладывала эти кусочки в кастрюлю, Дедушка улыбался и придерживал одну из своих рук другой. Что до меня, то я не мог отнять у нее своих глаз. У нее были тонкие пальцы и высокие кости. Волос, как я уже упоминал, был белый и длинный. Его концы двигались вдоль пола, прихватывая с собой пыль и грязь. Ее глаза были на такой глубине лица, что проэкзаменовать их было емкотрудно, но когда она на меня смотрела, я видел, что они были голубые и сияющие. Эти глаза и уверили меня, что она была, без всяких запросов, Августиной из изображения. Я был уверен, глядя в ее глаза, что она спасла дедушку героя, а возможно, и многих других. У себя в лобном месте я вообразил, как линия дней соединяет девочку из фотографии с женщиной, которая была с нами в комнате. Каждый день как новая фотография. Ее жизнь — альбом фотографий. На одной она с дедушкой героя, а на другой — с нами.

Когда еда приготовилась после многих минут кипения, она переместила ее на стол в тарелках — по одной для каждого из нас и ни одной для себя. Одна из картофелин спустилась к полу, ШЛЕП, отчего мы засмеялись по причинам, которые утонченный писатель не обязан иллюминировать. Но Августина не засмеялась. Она, должно быть, загорелась стыдом, потому что надолго спрятала свое лицо, прежде чем снова смогла лицезреть нас. «Вы о’кей?» — спросил Дедушка. Она не ответила. «Вы о’кей?» Вдруг она возвратилась к нам. «Ты, должно быть, изнурен усталостью после всех своих путешествий», — сказала она. «Да», — сказал он и развернул голову, как от смущения, хотя я не знаю, что могло его смутить. «Я могла бы дойти до рынка и купить прохладных напитков, — сказала она. — Если вы любите колу или еще чтонибудь». — «Нет, — сказал Дедушка с неотложностью, как будто она могла оставить нас и никогда не вернуться. — В этом нет необходимости. Ты и так очень щедра. Пожалуйста, сядь». Он удалил от стола один из деревянных стульев и по случайности двинул коробку с пометой МЕНОРЫ/ЧЕРНИЛА/КЛЮЧИ. «Спасибо», — сказала она и приспустила голову. «Ты очень красивая», — сказал Дедушка, и я не ожидал от него, что он это скажет, и я не думаю, что он сам ожидал, что он это скажет. На мгновение воцарилось молчание. «Спасибо, — сказала она и отодвинула от него глаза. — Это ты очень щедр». — «Но ты действительно красивая», — сказал он. «Нет, — сказала она. — Нет, я некрасивая». — «Я думаю, что вы красивая», — сказал я, и хоть я и не ожидал, что это скажу, я не сетую, что сказал это. Она была красивой, как человек, которого тебе не суждено встретить, но которого ты всегда мечтаешь встретить, как человек, который слишком хорош для тебя. Я ощутил, что она также очень застенчива. Ей было емкотрудно лицезреть нас, и она хранила руки в карманах своего платья. Но я вам скажу, что когда она жаловала нас взглядом, он был не для всех, а только для меня.