Философия освобождения - Филипп Майнлендер

Выше мы признали, что звуки – это не что иное, как слышимые внутренние движения человека или продолжения внутренних колебаний в чужом мире, внутренних вибраций в чужеродной субстанции. Однако следует помнить, что тон не тождественен движению ума, а является объектом, так же как цвет предмета не тождественен природе самой вещи, которая его вызывает.

Завораживающая душу магия человеческой песни состоит в том, что тона приводят волю слушателя в то же состояние, из которого они возникли, но так, что мы скорбим и не скорбим, радуемся и не радуемся, ненавидим и не ненавидим, любим и не любим, и это нельзя объяснить иначе, чем тем, что тона лишь частично забирают наше собственное движение и дают нам взамен свое. Мы трансформируем наше движение, так сказать, только на поверхности, подобно тому, как море спокойно на глубине в самый сильный шторм. Так же действуют на нас и звуки инструментов, если артист, так сказать, вдохнул в них свою душу, свое волевое состояние, ибо в противном случае их воздействие более механическое и не согревает нас..

33.

Поэтому материалом для саунд-артиста является звук. Звучит сигнал и исчезает. Поэтому он имеет длительность, и различают целые, половинные, четвертные, восьмые и т. д. тона. Тона.

Формальная красота времени теперь раскрывается в ритме, который включает в себя удар,

акцент, паузу и темп связанных тонов. Бар – это регулярно повторяющийся период времени, в течение которого движется один тон или несколько тонов, которые, взятые вместе, имеют длительность одного тона. Для того чтобы четко обозначить регулярное повторение, используется акцент, т.е. первая нота бара всегда подчеркивается. Все движение связанных нот может быть медленным, быстрым, растянутым, тягучим, пламенным и т. д. и называется темпом.

Из всего мощного воздействия одного только ритма, барабанный бой является самым убедительным.

Формальная красота вещества раскрывается в чистом звучании тона, в тембрах и в гармонии.

Высота и глубина нот коренится в количестве их вибраций. Одиночный c совершает в два раза больше колебаний чем си минорной октавы, второй 9/8, третий 5/4, четвертый 4/3, пятый 3/2, шестой 5/3, седьмой 15/8 раз больше, или, выражаясь простыми цифрами, составляет

c d e f g a h c

24 27 30 32 36 40 45 48

вибрации в одно и то же время. Хотя звук основан на движении или времени, его колебания не попадают в сознание; они объективируются как единство, которое подчинено времени только своей длительностью и, таким образом, принадлежит ритму. Звук как таковой и его чистота подпадают под формальную красоту субстанции.

Гармония – это одновременное звучание нескольких тонов, т.е. тоны как бы отказываются от своей индивидуальности, и возникает новая индивидуальность, высшее единство, как в химическом соединении. Гармония – это абсолютно чистое созвучие. Если отдельные тона не полностью взвешены в нем, но один или другой все равно с ним ссорятся, возникает диссонанс. Консонанс и диссонанс стоят друг напротив друга, как удовлетворение и желание, эти состояния также должны быть представлены музыкой, и обязательно должны возникать попеременно, так как череда созвучных аккордов была бы невыносима.

Затем возникает мажорная и минорная формальная красота субстанции.

34.

Помимо идеальной и реалистической музыки, музыку можно разделить только на инструментальную и вокальную, поскольку с философской точки зрения она лишь раскрывает состояния человека и поэтому сама по себе неделима. Слушаю ли я простую или многоголосную песню, дуэт, терцет, сонату, кантату, миссу, мотет, великий гимн, реквием, ораторию, симфонию, музыка всегда и во все времена говорит мне о счастье и горе, о печали, любви, тоске, радости, отчаянии, мире человека.

Идеальная или классическая музыка предпочтительно посвящена состояниям прекрасной души: размеренная радость, связанное ликование, размеренная страсть. Поскольку все эти движения воли происходят без спешки, идеальный музыкант способен полностью развить формальную красоту.

Идеальный музыкант может наилучшим образом подчеркнуть формально-красивое. Его композиции будут прозрачными, ясными, простыми, полными благородства и преимущественно мажорными, что является сильным и здоровым.

Реалистический музыкант, напротив, изображает все человеческие состояния: страх, отчаяние, бессильную усталость, безмерное ликование, резкие переходы от удовольствия к неудовольствию, безудержную страсть, разорванные чувства. Чтобы добиться совершенства, он должен очень далеко отодвинуть границы формально-красивого, но гениальный композитор-реалист, как Бетховен, будет приближать их так часто, как только сможет. Он не будет часто разрушать ритм слишком длинными паузами, слишком большим количеством синкоп, чрезмерной задержкой нот, постоянным сбиванием темпа; Он не будет добиваться тонкого эффекта частыми контрастами, не позволит всей буре оркестра внезапно обрушиться на звуки арфы, не создаст почти физическую боль, задерживаясь на нескольких нотах в самых

высоких областях; он не будет беспрестанно затемнять ясность гармонии накоплением седьмых и девятых аккордов, не будет откладывать разрешение диссонансов снова и снова, но позволит прекрасному спокойно и преображающе парить над бурлящим морем ощущений.

В опере музыка решительно служит поэзии, потому что тона освещают, как бы, сердце персонажей, открывают нам источники, из которых проистекают действия, и позволяют эмоциям изливаться на нас сильнее, чем это могут сделать простые слова.

35.

Если мы оглянемся на искусство, то увидим, прежде всего, что оно легко вводит человека в эстетическое состояние, невыразимо счастливое и блаженное состояние. Она позволяет ему вкусить хлеб и вино чистейшего чувственного познания и пробуждает в нем стремление к жизни, полной ненарушимого покоя. И это ослабляет узы, приковывающие его к миру беспокойства, тревог и мучений.

Она пробуждает в нем любовь к мере и ненависть к безграничности страстей, ибо то, что он видит и слышит, что так восхищает его в образе, слове и звуке, – все это лишь тщетная мера и гармония. Формально-красивое развивается в нем все больше и больше, пока не расцветает в совершенное чувство красоты.

Она, наконец, просвещает его относительно истинной сущности идей, ведя его к ним по мощеным дорожкам, усыпанным цветами, со сладкими речами, позволяя завесе их сути упасть перед ним. Она с улыбкой обнимает его, когда он хочет в ужасе бежать обратно из ада, и упорно ведет его к краю бездны, шепча ему: это бездны твоей души, бедное человеческое дитя; разве ты не знал этого?

И с тех пор он это знает. Правда, поток повседневной жизни снова захлестнет знания, и жажда жизни снова вызывающе поднимет голову, но знания оставили неизгладимые следы в его сердце; они горят, как раны, и не дают ему покоя. Он жаждет другой жизни, но где он ее найдет? Искусство не может дать ему это. Она может лишь время от времени вводить его в блаженное эстетическое состояние, в котором нет постоянного пребывания. Этика заботится о нем.

36.

Умственную деятельность человека, стоящего в эстетическом отношении к идеям, можно назвать эстетическим познанием, а поскольку это не только мать искусства, но и науки, ее лучше всего назвать объективным или гениальным познанием.

Искусство готовит человеческое сердце к искуплению, но искупить его может только наука: ибо только она обладает словом, которое утоляет всю боль, потому что философ в объективном познании постигает связь всех идей и судьбу мира, ход мира, который непрерывно порождается их действенностью.

– — –

Этика

Ожидать, что человек будет делать то, к чему у него нет никакого интереса, все равно, что ожидать будто кусок дерева двинется ко мне без каната, за который его можно потянуть.

Шопенгауэр.

Simplex sigillum veri (проста-признак искренности): Чистая правда должна быть такой простой и понятной Чтобы её можно было преподавать в её первичной форме.

Шопенгауэр.

1.

Этика – это эвдемонизм или учение о счастье: утверждение, которое тысячелетиями не поколебать. Задача этики состоит в том, чтобы изучить счастье, то есть состояние удовлетворения человеческого сердца, во всех его фазах,