Дивергент - Вероника Рот

Я ковыряю одним ногтем под другим. Я тщательно вымыла руки после того, как вытерла кровь Эдварда, но все равно ощущаю ее на ладонях. Мы с Уиллом бредем куда глаза глядят. Нам некуда идти.

– Можно навестить его, – предлагает Уилл. – Но что мы скажем? «Я не очень хорошо тебя знал, но сожалею, что тебе выкололи глаз»?

Не смешно. Я понимаю это сразу, но смешок все равно поднимается в горле, и я уступаю, потому что сдерживать его тяжелее. Уилл мгновение смотрит на меня и тоже смеется. Иногда плач или смех – единственное, что нам остается, и сейчас смех кажется лучшим выбором.

– Извини, – говорю я. – Просто это так нелепо.

Я не хочу плакать об Эдварде – по крайней мере, горько, навзрыд, как плачешь о друге или любимом человеке. Я хочу плакать, потому что случилось нечто ужасное и я видела это и не представляю, как все поправить. Те, кто хочет наказать Питера, не обладают нужной властью, а те, кто обладает властью наказать его, не захотят этого делать. У лихачей запрещено подло нападать на других, но когда у власти люди, подобные Эрику, вряд ли эти запреты соблюдаются.

Я говорю, уже серьезнее:

– Самое нелепое, что в любой другой фракции было бы отважным поступком рассказать, что случилось. Но здесь… в Лихости… смелость не пойдет нам во благо.

– Ты когда-нибудь читала манифесты фракций? – спрашивает Уилл.

Манифесты фракций были написаны после их образования. В школе о них упоминали, но я их не читала.

– А ты читал? – хмурюсь я.

Потом я вспоминаю, что Уилл как-то раз запомнил карту города развлечения ради.

– А! Ну конечно, ты читал. Проехали.

– Вот одна из строк, которые я запомнил из манифеста Лихости: «Мы верим в будничные проявления мужества, в отвагу, которая заставляет одного человека вставать на защиту другого».

Уилл вздыхает.

Ему ни к чему что-либо добавлять. Я знаю, что он имеет в виду. Возможно, Лихость была создана с благими намерениями, с достойными идеалами и достойными целями. Но она далеко от них отклонилась. И то же верно для Эрудиции, понимаю я. Давным-давно эрудиты стремились к знаниям и мастерству ради того, чтобы творить добро. Теперь они стремятся к знаниям и мастерству с жадными сердцами. Что, если остальные фракции страдают от той же болезни? Раньше я об этом не думала.

И все же я не могу покинуть Лихость, несмотря на ее развращенность. Не только потому, что мысль о бесфракционной жизни в полной изоляции кажется уделом страшнее смерти. Но и потому, что в краткие мгновения, когда я была счастлива здесь, я видела фракцию, достойную сохранения. Возможно, мы сумеем снова стать отважными и благородными.

– Пойдем в столовую, – предлагает Уилл, – съедим по пирожному.

– Хорошо, – улыбаюсь я.

Когда мы идем к Яме, я мысленно повторяю процитированную Уиллом строчку, чтобы не забыть ее.

«Я верю в будничные проявления мужества, в отвагу, которая заставляет одного человека вставать на защиту другого».

Прекрасная мысль.

Позже, когда я возвращаюсь в спальню, постельное белье Эдварда убрано, а ящики выдвинуты и пусты. Кровать Майры на другой стороне комнаты выглядит так же.

Я спрашиваю Кристину, куда они подевались, и она отвечает:

– Ушли.

– Даже Майра?

– Она сказала, что не хочет оставаться здесь без него. Ее в любом случае должны были отсеять.

Она пожимает плечами, как будто не знает, что еще сделать. Если это так, мне понятны ее чувства.

– По крайней мере, они не отсеяли Ала.

Ал должен был покинуть фракцию, но уход Эдварда спас его. Лихачи решили допустить его к следующей ступени.

– Кто еще отсеялся? – спрашиваю я.

Кристина снова пожимает плечами.

– Два прирожденных лихача. Я не помню их имен.

Я киваю и смотрю на классную доску. Кто-то зачеркнул имена Эдварда и Майры и переправил номера рядом с именами остальных. Теперь Питер первый. Уилл второй. Я пятая. Перед началом первой ступени нас было девять.

Теперь осталось семь.

Глава 17

Полдень. Пора обедать.

Я сижу в незнакомом коридоре. Я пришла сюда, потому что хотела убраться подальше от спальни. Возможно, если принести сюда постель, мне больше не придется возвращаться в спальню. Или у меня разыгралось воображение, или там действительно до сих пор пахнет кровью, несмотря на то что я терла пол, пока не покраснели руки, и кто-то вылил на него сегодня утром отбеливатель.

Я берусь двумя пальцами за переносицу. Драить пол в отсутствие других желающих – поступок в духе моей матери. Если я не могу быть с ней, по крайней мере, я могу время от времени вести себя, как она.

Я слышу чье-то приближение, гулкие шаги по каменному полу, и опускаю взгляд на свою обувь. Неделю назад я сменила серые кроссовки на черные, но серые ботинки все еще лежат в недрах одного из моих ящиков. Я не в силах их выбросить, хотя знаю, что глупо питать привязанность к кроссовкам, как будто они могут отнести меня домой.

– Трис?

Я поднимаю глаза. Передо мной останавливается Юрайя. Он машет неофитам-лихачам, с которыми шел. Они переглядываются, но идут дальше.

– Все в порядке? – спрашивает он.

– У меня была трудная ночь.

– Да, я слышал о том парне, Эдварде.

Юрайя смотрит вдоль коридора. Неофиты-лихачи исчезают за поворотом. Затем он чуть усмехается.

– Хочешь выбраться отсюда?

– Что? – переспрашиваю я. – Куда вы идете?

– На скромный ритуал инициации, – отвечает он. – Идем. Надо поторопиться.

Я быстро взвешиваю варианты. Можно остаться здесь. Или выбраться из лагеря Лихости.

Я рывком поднимаюсь и бегу рядом с Юрайей, чтобы догнать неофитов-лихачей.

– Обычно разрешают приходить только тем неофитам, у кого есть старшие братья и сестры среди лихачей, – добавляет он. – Но тебя могут не заметить. Просто веди себя непринужденно.

– Что именно мы делаем?

– Кое-что опасное.

В его глазах появляется блеск, который можно описать только как манию Лихости, но вместо того, чтобы в ужасе отшатнуться, как я могла бы поступить несколько недель назад, я перенимаю его, как будто это заразно. Свинцовая тяжесть в груди сменяется возбуждением. Догнав неофитов-лихачей, мы замедляем шаг.

– А Сухарь что здесь делает? – спрашивает парень с металлическим кольцом в носовой перегородке.

– Она только что видела, как тому парню выкололи глаз, Гэб, – отвечает Юрайя. – Полегче с ней, ладно?

Гэб пожимает плечами и отворачивается. Больше никто ничего не говорит, хотя я ловлю на себе несколько изучающих косых взглядов. Неофиты-лихачи – как будто стая собак. Если я поведу себя неправильно, мне не позволят бежать рядом с ними. Но пока что я в безопасности.