Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Он сорвал штаны.

Тишина сгустилась. Время словно замерло — ни песчинка не шелохнется. Время можно только почувствовать, его не измеришь разумом. Утраченное время, которое он вечно искал. То время, когда Ева еще была нераздельна с ребром Адама, а Адам не покидал еще лона земли. Время, которое никогда не вернется, если не покончить с той грешной связкой плоти, не вырвать с корнем жилу шайтана, точно так, как вырывают пастухи последнюю зелень в камнях Красной Хамады…

Он опустил колени на мелкие камни. Ноги погрузились в песок и в землю, родившую всех. Он почувствовал утешение, а за ним — прилив смелости. Поднял непокрытую голову вверх, вперил взгляд в темное небо, сжал, что есть силы, колдовскую рукоять. Приблизил жало сказочной алчной змеи к дьявольскому корню, что кружил головы детей адамова племени, делая из них глупых кукол в руке из какого-то бессмысленного ребра!

Он видел звезды. Белые оливки. Собеседники одиноких. Указчики пути вечно блуждающим в Сахаре земной и в Сахаре небесной.

Зажмурил глаза и пустил кровь. Затаив дыхание провел жадным лезвием по горлу шайтана. Вздрогнула земля. Он увидел толпы женщин, одетых в черное. Злая баба потрясала своим стволом, увенчанным медью и бусинами, орала свою благую весть: «Плачь! Плачь, дервиш, ты сегодня — чистый!»

Феи радостно заголосили на заселенном духами Идинане. Потерянная акация нагнулась и волшебным прикосновением уняла боль. Он пополз. Липкая жидкость текла по бедрам. Он схватился обеими руками за глиняный горшок. Пролил. Но дикая сила прибавила ему смелости, он сжал зубы и погрузил рану в обжигающую жидкость.

Он рухнул навзничь.

Вдохнул смешанный запах крови и фараонова масла олив.

Слушал, как голосит красавица-фея на Идинане.

Раздался протяжный, мучительный вой волка.

И дервиш канул во мрак и безмолвие.

Часть вторая

Глава 1. Сосок Земли

Вышли два странника из дому парой,Много видали, дошли до Сахары.Первый направил молитву с земли:«Боже! Кувшин золотой мне пошли!»Рядом упал на колени второй.К Господу он обратился с мольбой:«Боже, даруй мне кувшинчик с водой!»В полном безмолвьи Сахара лежала,Солнечный диск испускал свои жала,Адское пламя по дюнам бежало…Первый свалился в песках до заката,Ткнулся челом в свой кувшинчик из злата —Душу однако ж, не вынес из ада!Вышел второй на оазис желанный.В сердце он вынес глоток долгожданный,Правая посох держала рука,В левой — кувшин золотого песка.

1

С приходом осени разгорелся конфликт вокруг колодца.

Простонародье вернулось к своим дрязгам, и вождь приказал прекратить возведение защитных устоев. Уха предпринял попытку урезонить вассалов султана и заставить их остановиться, однако, они обратились к оружию и выхватили мечи против его людей. Вождь вмешался в это дело и направил имама посланником к султану Вау. Потом призвал к себе Уху и уединился с ним в палатке. Вечером вернулся имам из своей миссии в Вау, и вождь созвал совещание старейшин.

Уселся вождь возле опорного столба. Справа от него на корточках пристроился имам. На ковриках по кругу примостились шейхи. В дальнем углу засели негры и вассалы и принялись готовить чай.

Снаружи ветер прекратил свои завывания, ограничиваясь тем, что налетал периодически короткими порывами, как будто пытался замолвить словечко, желая побеседовать с прорицателями, сообщить что-то важное на своем не всем понятном языке — некую тайну о причинах своего упорства в налетах на равнину в течение двух последних лет. Действительно, язык ветра вполне доступен пониманию даже детьми — особенно, когда он становится долгосрочным гостем у жителей Сахары.

Имам сделал глоток чаю из стаканчика. Стащил свою ослепительно белую повязку-литам с изогнутого крюком носа — словно клюва коршуна, подтянул его, но он соскользнул на губы. Имам заговорил:

— Он сказал мне, что Вау не останется без стен. Стены — это щит всех городов. А иначе — нет никакой разницы между ними и простыми оазисами Тарги. Города крепки своими стенами, а оазисы открыты Сахаре со всех четырех сторон.

Шейхи украдкой обменялись взглядами. Вождь продолжал чертить пальцем свои символы на песке рядом со столбом.

Имам глотнул чаю и подтянул за ухо свою повязку из тонкой ткани, болтавшуюся вокруг лица, сказал:

— Я ему доложил, что колодец — как вены в нашей жизни, а он мне ответил, что стены не будут стенами, если колодец окажется вне их. Он на себя обет берет, что они предоставят нам возможность утолять жажду, и верблюдов и скотину поить в любое время, и предложил еще вот… отказаться нам, значит, от гордыни нашей и войти в город.

— Войти нам в город? — произнес вождь.

— Да. Он предлагает нам обосноваться там и жить постоянно в домах и меж стен.

Вождь издал непонятный, нервный смех — и только. В разговор вступил худой, скуластый шейх с набрякшими, морщинистыми веками — он сидел меж двумя стариками, клонившимися головами к земле.

— Если бы мы хотели осесть на земле, — заговорил он спокойно, — мы бы сделали это уже семь тысяч лет назад. Если б мы желали встать на колени меж немых стен, мы бы построили себе города покрасивей Томбукту, настоящие города, с которыми мог бы сравниться только истинный, заветный Вау, а не этот Вау фальшивый, которым он пытается нас соблазнить, чтобы запереть нас в камерах, точно рабов. Он — маг, язычник. Он — огнепоклонник!

Шейх, сидевший с ним по соседству, приободрился, поднял замотанную черным литамом голову и погрозил указательным пальцем:

— Почему бы такому голову не срубить? Приходит себе невесть кто неизвестно откуда, а мы ему и землю и воду предоставляем, так он еще наглости набирается и всем селением завладевает и долиной нашей. Мы чужими стали в собственной Сахаре, а этот Анай стал султаном — и в Сахеле, и в Азгере повелевать. Да я уж тоже стал задумываться — уж не огнепоклонник ли он?

— Я говорил! — закричал другой шейх, сидевший справа от старика. — Я говорил вам с самого первого дня. Я говорил, что мы либо оставим ему равнину и откочуем все в Тадрарт, или в Массак, либо препроводим его в Таргу и дальше — в Хамаду. И то злополучие, которое он навлек на нашу Сахару, не сегодня родилось. С ним к нам такой ветер нагрянул, какого мы никогда прежде не знали. Вот-вот похороним колодец — не сегодня, так завтра! А не завладеет он колодцем полностью, или завладеет — так этот самый ветер довершит все, на что султан, может, и не сподобится. Мы нарушили заветы наших предков, которые нам передают предания Анги. Жители Аира — колдуны, все подчиняют своей воле: и ветер, и дождь, и камни, и дерева.

Вождь поднял вверх руку — с набрякшими венами, всю разрисованную морщинами, шейхи замолкли. Он улучил момент, когда была помянута утраченная народом книга законов, и решил воспользоваться этим предлогом для мудрых высказываний, как обычно бывало.

— Я не знаю точно, против кого предостерегало Анги в действительности — против одних только жителей Аира, или вообще против всех чужеземцев. Но что я знаю наверняка, так это, что Анги говорит: душа чужеземца — потемки! Мы ему все дозволили с его народом — обосноваться здесь на земле, поскольку мы не можем претендовать на нашу полную собственность на бескрайнюю пустыню Аллаха. И, конечно, мы наделили его водой, поскольку само Анги, которое по вашим словам предостерегало нас от чужаков и пришельцев, в первых же полосах своего содержания несет еще более важное предостережение людям: «Если откажешь ты страннику на пути в глотке воды, то и Сахара тебе однажды в ней откажет».

Его голубой литам свесился до подбородка, он поднял его на нос и продолжал:

— Очень часто жертвователи воды становились жертвами дорожных разбойников. Спешат они к ним с водой, когда те умирают от жажды, а когда насытятся, напьются так, что опять жизнь у них по венам побежит, шайтан вновь вселится в их души вместе с этой водой, и рубят они ту самую руку божественную, что им жизнь вернула. Что ж, вредит это тем, кто жертвами и мучениками святыми сделался? Не подумайте, что я призываю вас отдать колодец, однако писание Анги каждой строкой своей призывало людей всегда к переговорам и к разуму обращаться…

Он замолчал на минуту, потом закончил:

— Дайте мне отсрочку, подумать немного. Я потом с ним побеседую — о том, как лучше будет для всех.

Один из вассалов пошел разносить третью порцию чаю. В углу неслышно попыхивали головешки в очаге. А ветер снаружи приумолк — словно силился подслушать, что дальше будет.