Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

В этот момент все присутствующие женщины, которые все это время безуспешно пытались разнять соперниц, были внезапно поражены тем, что гадалка вдруг рухнула и разжала руку на горле противницы. Она прыгнула с живостью молодой девушки и укрылась за спиной старухи-долгожительницы, которой было больше ста лет, черный цвет ее кожи побледнел, помутнел и на глазах стал белеть. Она вся дрожала как малое дитя, бормоча заклинания. И не успокоилась, продолжала цепляться руками за священное покрывало долгожительницы, пока женщины не вернули ей ее таинственный клинок и не приступили к уговорам и посредничеству, чтобы урегулировать ссору с ее жестокой соперницей.

С тех пор перестала Тимит носить с собой свое оружие в широком рукаве одежды и стала подумывать с того самого дня, как бы понадежнее спрятать заветный ножик и уберечь его от злых рук.

24

Он украл масло у своей старой негритянки. Подождал, пока она не выйдет доить овец в загоне и проскользнул в ее угол и отлил немного чистой горной жидкости во флягу. Оливковое масло. Легенды говорят, оно капает с очень старых фараоновских деревьев, священных дерев, растущих на остроконечной горе в черных звездах. Темно-коричневые плоды в четках пророка. Их отжимают пальцы притягательных красавиц. Караванные торговцы везут его на юг и производят обмен в Томбукту или Кано на вес золотой пыли. Его старуха-негритянка обменяла его на сахарское масло — отдала по весу в три раза больше. Масло Сахары издает запах цветов испанского дрока, а горное масло пахнет как черные фараоновы звезды, как сандаловое дерево и мускус, как благословенные четки пророка…

Он собрал вещи и к вечеру отправился прочь.

Набрал дров и развел огонь. Ветер стих. Тьма заволакивала все вокруг. Он пошел и притащил три камня, положил их треугольником вокруг костра, поставил глиняный горшок на камни и отлил в горшок масла из фляги. Раздался чистый приятный запах. Благоуханный аромат легендарного масла заполнил темное, мертвое, мрачное пространство вокруг. Запах этого масла напомнил ему об обрезании. Ножик тоже напоминал ему об обрезании. Мать родила его больным, худым, бледным. Недуг рос вместе с ним, сопровождал его все детские годы, и имам отказывался проводить операцию, боясь, что он умрет от кровотечения и истощения. Ему уже исполнилось одиннадцать лет, когда имам вдруг согласился и подал знак. Приготовили все, что требуется, соорудили палатку. Возвели для него холм из песка внутри, как делают для новобрачных. Вокруг этого возвышения понатыкали ножей, лезвий, мечей, чтобы отпугнуть джиннов, не дать им проникнуть внутрь и завладеть жертвой. Набежали женщины, толпа за толпой, били в барабаны перед палаткой, кричали и кликушествовали, оглашая всю округу своими воплями. В углы палатки забились парни, а к возвышению приблизилась африканская старуха, лопотавшая на непонятном языке языческие заклинания — то ли на хауса, то ли еще на каком. Затем на запястье ему прикрепили кожаный браслет с подвешенным к нему мешочком, полным полыни — чтобы отпугнуть злых духов потустороннего мира. Когда старуха вышла, появился имам и привязал ему на горло ожерелье из амулетов, завернутых в шкуру газели. Поднял высоко вверх правую руку и рассек воздух страшными ножницами, предназначенными для стрижки козьей шерсти и волос на головах завшивевших подростков. Вошла какая-то глупая баба, которую он видел впервые в жизни, принесла отполированный шест из дерева акации, трясла им у него перед глазами, он видел на верху у этого шеста связку кожаных ремешков, кусков меди и разноцветных бус. Имам залез своей грубой рукой ему под пупок и схватил его за мускул. Он закричал. Злая баба махала шестом возле его головы, раздавался странный звук — словно голос умирающего и хрипящего от удушья, а потом вдруг — смех! В этот самый момент лезвия ножниц коснулись его тела, он почувствовал острую боль от укола и что-то горячее, липкое, текущее по коже его бедер вниз…

Он закричал — и в ответ раздались клики женской толпы, они поглотили его крик. А злая баба схватила его, затрясла и заорала благостно:

— Плачь! Плачь, дервиш, ты сегодня — ангел чистый!

25

Однако очищения не получилось. Отрезанный клочок плоти грешного тела, шайтанов корень, оказался недостаточен, чтобы отсечь все грехи и греховные побуждения. Тлеющий огонек желаний проникал внутрь, вонзался в череп, делал из него полую тыкву, тек по жилам, съедая сердце горечью, превращая его в шар полыни, уносил разум прочь, в невидимый оазис снов и мечтаний, который мог соперничать с самим Вау по богатству, роскоши и красоте, сотворяя из земной женщины бронзового цвета, живой, дышащей, справляющей обычные свои дела, чисто небесного ангела!..

Великая богиня, гордо высеченная в камне.

Шайтанова плоть… Грешное тело…

А игра его с этими знатными глупцами еще более ужасна. Шайтанов корень внедрился в их головы, заставил кутаться в жуткие маски — не только вокруг головы и лица. Они и разум свой, и сердце в маски оборачивают. Глупцы окутывают свое несчастное сердце маской и называют это благородством. Сахара сотворила их свободными, так они предпочли изобрести цепи, потому что не обнаружили во всем бескрайнем божьем пространстве той единственной цепи, что связывает их воедино. Они не нашли основы для поклонения и придумали обряды благородного происхождения и отнесли их к заветам утраченной книги Анги. Этих цепей им не хватило, и они стали поклоняться иному идолу: опустились на колени перед женщинами и поползли на животах под ноги девушек. Ввергли себя в племенные войны и стали совершать жестокие набеги на соседей, объединяясь в непомерные военные союзы, чтобы покорить бескрайние джунгли, захватить и привести с собой пленниц — чернокожих негритянок и мулаток из Эфиопии. Глупцы. Они разожгли в Сахаре это пламя, повинуясь веленью шайтана, проникшего им в кровь. А победы тем не менее не добились, потому что так и не узнали, чем заполнить пустоту. Даже мудрецы забыли, что грешная плоть — это пропасть и бездна, которую не заполнят все женщины племени. Не насытят ее все женщины Сахары. Не утолят этой жажды никакие пленницы джунглей. Потому что эта ненасытность… Потому что эта вечная бездна — в самой плоти людской, и не будет благоденствовать ни один из рабов земных, если не найдет в себе мужества и не вырвет ее с корнем, как рвут траву пастухи в каменной пустыне аль-Хамада.

Вот в чем мужество, Уха. Вот где благородство, Удад. Вот она, истина, Ахмад.

Знатные, они — кастраты! Ха-ха-ха! Чистые, непорочные. Благородство все — в обрезании…

26

В Сахаре воцарился покой предпоследнего дня творения. Непорочная тишина — неведомое, за которым следует то ли гибель, то ли начало всего. На конце каменного зубца, тянущегося к заколдованному Идинану, стояла одинокая акация — странная, потерянная и несуразная в этих перипетиях дня и ночи, тьмы и неподвижности. Силуэт ее склоненной к земле кроны в свете костра походил на чалму таинственного пришельца с того света. По соседству с ней Муса чувствовал себя легко и покойно.

Огонь негромко потрескивал, пожирая иссохшие кости дерев и только чуть-чуть нарушая установившуюся в округе божественную тишину.

Вот, где-то на юге, со стороны гор, раздался протяжный вой голодного волка.

Он потянул за рукоятку над ножнами — и наружу, из своей тайной норы выползла прожорливая змея. Лесной колдун показался из своего языческого храма. В тусклом, неприглядном на вид лезвии он почувствовал силу заклятья. Заклинания тысячелетия. Крики племен джунглей.

Он сорвал штаны.

Тишина сгустилась. Время словно замерло — ни песчинка не шелохнется. Время можно только почувствовать, его не измеришь разумом. Утраченное время, которое он вечно искал. То время, когда Ева еще была нераздельна с ребром Адама, а Адам не покидал еще лона земли. Время, которое никогда не вернется, если не покончить с той грешной связкой плоти, не вырвать с корнем жилу шайтана, точно так, как вырывают пастухи последнюю зелень в камнях Красной Хамады…

Он опустил колени на мелкие камни. Ноги погрузились в песок и в землю, родившую всех. Он почувствовал утешение, а за ним — прилив смелости. Поднял непокрытую голову вверх, вперил взгляд в темное небо, сжал, что есть силы, колдовскую рукоять. Приблизил жало сказочной алчной змеи к дьявольскому корню, что кружил головы детей адамова племени, делая из них глупых кукол в руке из какого-то бессмысленного ребра!

Он видел звезды. Белые оливки. Собеседники одиноких. Указчики пути вечно блуждающим в Сахаре земной и в Сахаре небесной.

Зажмурил глаза и пустил кровь. Затаив дыхание провел жадным лезвием по горлу шайтана. Вздрогнула земля. Он увидел толпы женщин, одетых в черное. Злая баба потрясала своим стволом, увенчанным медью и бусинами, орала свою благую весть: «Плачь! Плачь, дервиш, ты сегодня — чистый!»