Бухта Анфиса - Лев Правдин

— Если оттолкнула, значит, все это мне без интереса. И я не хочу так. — Алла обняла подругу, прижалась к ее щеке своей горячей щекой. — Наденька, милая, потом тебе все объясню, когда сама хорошенько пойму. И у меня к тебе просьба: сходи туда, приведи Леньку.

Надя притихла, пригорюнилась и поглядывала на подругу скорее сочувственно, чем осуждающе. Да за что ее судить-то? Вон она какая: раскраснелась, расцвела от слез, как цветок после дождя. И глаза, как промытые окна: большие и яркие. Даже похорошела и слова говорит красивые, хотя и осуждающие неудачную любовь.

— А я было и поверила, что любовь пришла. Счастье мое. А оно вот как обернулось. Я ведь жадная, ни с кем не хочу делиться. Любовь-то, она только моя. И я хочу, чтобы меня любили такой, какая есть, и только меня одну. И не за что-нибудь любили, а просто так, за то, что я такая, за то, что и сама хочу полюбить без памяти. Надя, нельзя же любить за хорошую работу, за отличия, за выгоду. Да и не любовь это, если за что-нибудь. Ты что? — спросила Алла, увидев, что Надя плачет, зажав рот ладонью. — Что с тобой?

— Ты дура, — сказала Надя. — Какого человека оттолкнула!

— Это он меня оттолкнул.

— На словах-то ты остра, а в делах овца. Ох, дуракам счастье! Доведись мне, я бы такого ни в жизнь не упустила бы. В глаза бы глядела, каждый намек бы угадывала, все бы делала: «Миленький, сейчас… Миленький, как ты хочешь…» И был бы он, миленький, у меня, как в саду, а я бы у него, у миленького, как в раю. Уж я бы сумела, я бы его так обиходила, что он без меня как и дышать-то позабыл бы. Вот как надо с такими смирными.

— Да не нужна я ему, пойми!

— Нужна. Он только сказать этого не умеет.

— Ну и выходи за него.

— А ты не шути этим. Жалко и глядеть-то на вас. Я и в кино, когда плохой конец, всегда плачу. И в книжке чтобы всем хорошо было. Молодость-то пройдет, а ты так все и будешь трепетать да замирать в ожидании. Не пойму я тебя и не пойму…

Но Алла не слушала подругу. Она еще раз заглянула в зеркало и вышла. Даже, наверное, И не услыхала последнего, что выкрикнула Надя вдогонку:

— Господи! Глядеть на вас и то сил никаких нет. Надо что-то с вами делать!..

А если и услыхала, то не придала ее словам никакого значения.

Она совсем забыла, какое у Нади доброе сердце и как она беспощадна в проявлении своей доброты. Зоя Петровна, ни о чем не расспрашивая, передала Алле обе группы и пошла по своим делам. В коридоре налетела на нее Надя — пальто вразлет, клетчатый легкий шарфик на шее развевается, глаза нареванные, заполошные.

— Куда это ты наладилась?

— Ох, Зоя Петровна! К вам. Ленька же там.

— Знаю. Еще что?

— Адрес у вас записан? Не могу я на такие терзания смотреть. Сил нет!

Пока ехала в трамвае да разыскивала квартиру Свищевых, прошло много времени, так что она немного успокоилась, но у самой двери снова разволновалась и даже до слез. Вошла, увидела Леньку: сидит на коленях у пожилой женщины. Он обернулся, помахал руками.

— Смотрите-ка, это за мной приехали.

Женщина крепче обхватила Леньку.

— Нет уж, теперь — нет! Теперь я его из рук не выпущу. А ты, девонька, скажи там всем, пусть не тревожатся. И сама тоже успокойся.

— Да не оттого я, — всхлипнула Надя. — Не за Леньку. Ему что.

— Знаю я, отчего ты встрепенулась. — Маргарита Ионовна погладила ее крепкое плечико. — Все я вижу. С Андреем сама поговорю: как же он такую хорошенькую да заботливую посмел обидеть?

Тут только Надя поняла, что ее приняли за другую.

— Вы подумали, что я — Алла? Ох, нет! Она гордая — сама не придет. Да на ее месте и я бы не пришла, вы не думайте. Не побежала бы. Он, Андрей-то ваш, ее очень любит.

— Так в чем же дело?

— Любит, да не так, как ей хочется.

— А как ей хочется?

— Ох, да разве их поймешь!.. — Даже, если бы и понимала, не сказала бы. Разве можно подругу выдавать? Да и не затем пришла.

Одного Надя хотела всей душой — свести их вместе, усадить рядышком, пусть поговорят и все между собой уладят, всем на радость.

Пока Надя раздумывала, а Маргарита Ионовна ждала ее ответа, Ленька подал свой звонкий голос:

— Я знаю, — неодобрительно проговорил он, — это у них игра такая.

— А ты бы не слушал! — прикрикнула на него Надя. — Не твоего ума тут заботы.

И тут же поняла, что покрикивать на Леньку уже не имеет никакого права, есть у него теперь свой дом и в доме свои люди. Видно по всему: нашел Ленька свою долю. Это Надя только теперь заметила, увидав, как новоявленная мать в него вцепилась. Заметила и подумала еще и о той, которая когда-нибудь войдет в душу этой женщины и тоже будет счастлива.

— В самом деле, — ворчливо, как имеет право сказать только родимая мать, подхватила Маргарита Ионовна, — иди-ка ты во двор. Видишь, какие там цветы?

— Я знаю, это мальвы.

— Все ты знаешь… Вот там и поиграй. Да, смотри, никуда не ходи. Ребятишки сами к тебе сбегутся. Вон ты какой приманчивый.

— Приманчивый. Только и знает, что убегать. Измучились мы там все с ним. А больше всех Алла.

Ленька ушел. Маргарита Ионовна придвинулась поближе к окну, чтобы он все время был на глазах, и потребовала:

— Скажи-ка ты мне, что это за Алла у вас и какая у нее любовь такая особенная? Только ты мне все подряд говори. Мне знать надо, я — мать. Сам-то он ничего не скажет. И не потому, что гордый, нет, он не такой. Он заботливый и не хочет меня расстраивать. Думает, мне так легче — ничего не знать. А я от такой заботливости покой потеряла. Да разве ему объяснишь?.. Ну, вот и рассказывай.

Но ничего Надя рассказать не успела, потому что пришел Андрей Фомич. Увидав Надю, он шарахнулся назад к двери, словно его ушибло, да так, что он с трудом удержался на ногах. А за ним в дверях показался Ленька.

— Ах! — вырвалось у Нади, и она вспыхнула, а потом сразу же и побледнела.

— Зачем явилась? — спросил Андрей Фомич, со страхом и надеждой оглядывая комнату.

Надя поняла: Аллу ищет. Надеется. И сказала с неожиданной твердостью:

— Я одна.

— Да вот за мной пришла, — объяснил Ленька и широко развел руки. — Смех один!

И это звонкое выступление сразу успокоило Андрея Фомича. Он сказал:

— Этот номер у вас не пройдет…

— Иди-ка, что я тебе покажу, — проговорила Маргарита Ионовна, подталкивая Леньку к выходу. — А вы тут все обсудите, обговорите. — Ушла.

Мальвы, розовые и красные, заглядывали в окно, покачиваясь от ветра и негромко постукивая по стеклам. Нежные и гордые цветы. Андрей Фомич спросил:

— Ты, что ли, первая говорить будешь?

Присел к столу и начал разглядывать свои руки с таким интересом, словно впервые их увидел. Аккуратные руки, ладони обветренные, в застарелых рубцах, пальцы длинные, хваткие. Красивые, сильные руки. Как это он не сумел такими руками удержать зазнавшуюся девчонку! Надя давно подозревала, что Алла зазнается, заносится — красоте своей не рада, хотя, если по-честному, красоты у нее не так-то уж много. И за что ей такое счастье, которого она не оценила, не поняла? Это так почему-то разобидело Надю, что она вспыхнула, разгорелась и наговорила совсем не то, что надо. Отчитала Андрея Фомича, будто он один во всем виноват. Такой он ладный да сильный, и человек почетный, и работник хороший, а ходит — шарахается в стороны, как слепой. Ничего вокруг не видит, только сам с собой носится, эгоизм разводит.

Совсем не то говорит, а остановиться не может. А он хоть бы что: сидит и руки свои разглядывает. И только когда она совсем уж зашлась от злости, от беспомощности и от жалости к себе и разревелась во весь голос, он как бы проснулся. Улыбнулся и убрал со стола руки. Сквозь слезы увидела Надя, какая у него улыбка необыкновенная, трогательная, несмелая до того, что ей стало так нехорошо, будто она сдуру на малого ребенка набросилась.

— Ну и что? — задыхаясь от слез, спросила она.

— Я? Да я ничего. А ты вон какая! Хорошая ты девчонка… Слушай, ответь мне на один вопрос. Только сразу, не думавши. Устал я от думанья — вот до чего!

— Какой еще вопрос?

— Есть у нее кто-нибудь? Ну! Руби сразу!

Зная наверное, что никого у Аллы нет, что все это она выдумала, пошла на ревность, Надя ответила:

— Ее спросите.

— Эх ты! Еще вопрос: а меня… она..?

— Нет. — Надя даже руками замахала. — Этого я совсем не могу сказать.

— Не хочешь?

— Не могу и… не знаю. — И это была правда. Она не знала, потому что, наверное, и сама Алла тоже не знала.

— Значит, я тут, выходит, совсем ни при чем. — Он все еще улыбался печально и обиженно. — Нет так нет. Сам виноват. Хотел как лучше, а что надо — не знал. Не так давно мне одна старуха сказала: «Без ума и в лес не ходи по дрова — не столько нарубишь, сколько зря погубишь». Правильная старуха.

Ничего Надя не поняла: при чем тут старуха и дрова? А он изумил ее новым вопросом: