Знак шпиона - Андрей Троицкий

Лифтом трупы спустили вниз, на пустой темный двор, и загрузили в машину. За руль сел Дьяков, выехали из города, докатили до Подольска, долго петляли по каким-то проселкам, наконец, свернули в лес. В свете автомобильных фар до утра копали яму. Тараскин старался не поворачиваться спиной к своему приятелю, боялся нарваться на пулю и навсегда остаться в этом проклятом лесу. Когда забрезжил серый рассвет, сбросив вниз трупы, снова взялись за лопаты, обложили рыхлую землю квадратиками дерна, затоптали ногами.

Не доехав до Москвы десятка километров, Дьяков остановил машину, вытащил бумажник и отсчитал полторы штуки баксов сотенными купюрами. «Хороший гонорар за одну бессонную ночь? – спросил он. – Правда? Теперь выходи. До города доберешься на автобусе». Тараскин вылез из салона и направился к остановке, возле которой, постелив на землю тряпку, дремал нетрезвый старик. «Вольво» скрылась из виду, Тараскин долго не мог придти в себя, не веря в чудесное спасение. Из оврагов поднимался туман, мимо мчались машины. Он стоял на остановке, курил сигарету за сигаретой, пока не вспомнил о визитной карточке, которую нашел на полу в кухне в то время, когда Дьяков спускался во двор подогнать тачку. Карточка, видимо, выпала из кармана убитого мужчины. Она, забрызганная кровью, лежала у плинтуса под кухонным столом. Тараскин протер свою находку тряпкой и сунул в карман. На всякий случай.

Тогда, стоя на остановке, он прочитал темную вязь букв на белом картонном прямоугольнике: «Адвокатская контора „Гарант-Полис“. Георгий Иванович Юрлов, член Московской коллегии адвокатов». Тараскин разорвал карточку на мелкие части и пустил их по ветру. Теперь он знал имя, место работы и телефон убитого мужчины. Вероятно, женщина, лицо которой превратилось в месиво из кожи и костей, была женой Юрлова или его любовницей.

Спустя месяц после той страшной истории Тараскин набрал телефонный номер квартиры, откуда вывозили тела, но незнакомый женский голос ответил, что никакой Юрий Ильич Дьяков здесь не живет и не жил никогда. Прошла неделя. Набравшись смелости, Тараскин позвонил по телефону с визитки: ответили, что Юрлов долго не показывается на работе, возможно, он тяжело заболел или куда-то уехал. Когда спросили, кто и по какому делу звонит, абонент положил трубку. Через полтора месяца Тараскина прихватили менты на оптовом складе ширпотреба, откуда он по фальшивым накладным пытался вывезти фуру с женскими трусами и бюстгальтерами корейского производства. Судья были строги и отмерили Тараскину шесть лет строгого режима с конфискацией, поскольку это судимость была уже третьей. Дьякова он больше никогда не встречал, ни на воле, ни в тюрьме. Это человек просто исчез, растворившись в водовороте, утонул в омуте жизни. Но навсегда запомнилась та ночь, запомнилось имя – Юрлов Георгий Иванович.

И теперь, на зоне, это информация спасает Тараскину шкуру. В заявлении, три недели назад составленном на имя кума, он подробнейшем образом описал все события того страшного вечера и ночи, указал адрес съемной квартиры Дьякова, дал словесное описание убийцы и в самых общих чертах объяснил, как найти место захоронения трупов, хотя прекрасно, во всех деталях, его запомнил. Расчет был на то, что эта информация, как положено по закону, уйдет по месту совершения преступления. Московские сыщики поднимут дела трехлетней давности о пропаже людей, переворошат тонны бумаги и вытащат на белый свет розыскное дело Юрлова. Ведь на всех людей, пропавших без вести, заводят такие дела. И неповоротливая бюрократическая машина закрутится.

На зону из столицы придет соответствующая бумага с предписанием этапировать Тараскина в Москву, ведь только он один может показать место захоронения Юрлова и его женщины. А дальше – автозак, поезд, следственный изолятор, откуда Тараскина выдернут в тот лесок под Подольском, чтобы он нашел место захоронения. Его, как телезвезду, станут снимать на видеокамеру. Когда трупы эксгумируют, возбудят уголовное дело, а Тараскина поместят в СИЗО. Дело же в отношении Дьякова, жестокого убийцы, не совести которого, видно, ни одна загубленная жизнь, выделят в отдельное производство. Его объявят в розыск, и не закроют дело до тех пор, пока не обнаружат эту сволочь живой или мертвой. Но шансов найти Дьякова, честно говоря, у ментов мало, слишком уж он тертый опытный субъект.

Поэтому, пока исполнитель убийства находится в бегах, судить будут соучастника преступления. По всем расчетам заседатели не могут напаять больше двух-трех лет к тому сроку, что Тараскин уже имеет. Это в пиковом случае. При благополучном стечении обстоятельств судьи зачтут чистосердечное признание, помощь в проведении следственных действий и, главное, то, что соучастником преступления Тараскин стал не по своей воле, а под угрозой физической расправы. Он выйдет сухим из воды. К тем четырем годам, что остались до звонка, вообще ничего не добавится, ни дня, ни минуты. После суда он белым лебедем полетит в пересыльную тюрьму, за затем его заткнут на какую-нибудь зону досиживать срок. Шансы попасть обратно Мордовию, где свирепые лаврушники ждут долга и процентов по нему, практически равны нулю. Колоний в России, слава богу, ещё множество.

– Я тебе не верю ни на грош, – Лысенко шумно отхлебнул из стакана. – Потому что знаю, что у тебя на уме. Знаю, что ты проиграл Дато сто баксов с хвостиком. А срок расплаты подходит через неделю. Поэтому и прибежал ко мне, вспомнил то, что хотел давно забыть. Ты решил дернуть с этой зоны, ты все просчитал. Так или нет?

Тараскин захлюпал мокрым носом, выражая покорность жестокой судьбе и справедливому хозяину. Обманывать Лысенко он не посмел. Кум имел репутацию человека крутого, но справедливого.

– Так точно, гражданин начальник.

– Я слышал, ты играешь в шахматы?

– Второй разряд, гражданин начальник. Только второй.

– Да, мозги у тебя шурупят, – в голосе Лысенко послышалась человеческая нотка. – А не боишься, что те два трупа прокурорские на тебя и спишут? Ну, для отчетности.

– Не спишут, – помотал головой Тараскин. – На мне никогда человеческой крови не было. Я хищник, не мокрушник. Это каждый знает.

– Хищник, – передразнил Лысенко и прикурил сигарету. – Немного же ты наворовал за тридцать пять лет своей жизни. Так и остался с голой задницей. Люди, которые воровали по крупному, у которых есть большие деньги, на зонах не парятся. Какое бы преступление они не совершили. Понял?

– Понял, гражданин начальник.

– Может, ты верно все рассчитал, но одного, дурак, не учел. Если твои слова окажутся туфтой, считай себя покойником. Предположим, ты говоришь правду. Ты никого не мочил, просто с неким гражданином закопал трупы в лесу. Но где гарантия, что тела остались на месте? Об этом ты не думал?

– Не думал, гражданин начальник, – ответил Тараскин глухим потускневшим голосом. Ему и вправду не приходило в голову, что трупы могли перепрятать. – Но мои показания – чистая правда. У меня не та масть, чтобы гнать фуфло, ну, то есть врать.

– Но это не будет иметь для тебя значения: правду ты сказал или солгал. Если твой подельник перепрятал тела, сжег их, закатал в бетон, порезал на куски бензопилой и скормил свиньям, твое дело – труба. Показания не подтвердятся, и через пару недель после их проверки на месте, тебя этапируют обратно. Именно сюда, а не на другую зону. И ты знаешь, что с тобой тут сделают блатные? За эти твои фокусы? А если вдруг они что забудут, что маловероятно, так я им помогу вспомнить.

– Я не соврал, гражданин…

– В Москве разберутся. Короче так. Завтра с утра тебя машиной повезут в Темников, оттуда в Саранск. А там на поезде по железке. Через сутки будешь в столице. Собери монатки и будь готов. Все. Свободен.

Тараскин вышел в приемную, закрыл за собой дверь, едва волоча ноги, побрел к лестнице. От радости, переполнявшей душу несколько минут назад, не осталось ничего, ни тени, ни легкого облачка.

Подмосковье, Домодедовский район,

санаторий «Сосновый бор». 16 октября.

Жалкий огрызок двухнедельного отпуска, испорченного неожиданным недомоганием жены алкоголички, Медников провел в средней полосе. Погода поднесла нежданный подарок, потеплело, будто возвратилось бабье лето, дни стояли безветренные и ясные. Сегодняшним утром после завтрака он зашел в номер, поверх тренировочного костюма надел хлопковую куртку, спустился в холл и, купив пару газет, вышел на воздух. Отдыхающих было совсем немного, в основном скучающие дамочки средних лет, пожилые люди, старики с орденскими колодками, приколотыми на лацканы старомодных пиджаков. Бывшая правительственная номенклатура, и сегодня не потерявшая возможностей получать льготные путевки по символическим ценам. Медников сразу решил не ставить любовных опытов с заезжими дамами и местными девушками из обслуги, он почему-то пришел к выводу, что столичные цацы и эти провинциалочки так же холодны в постели, как рыба в осенней Москве реке.