Иная сила - Вадим Сухачевский

— Да, это, увы, так, — подтвердил князь. — Правда, торгуют тут нашими же, русаками; а вот чтоб итальянцев с торга продавали – такое пока еще как-то у нас не прижилось… Однако ж интересно бы знать, граф, кто именно вас подвигнул на сие приобретение.

— Насколько помню… Да, да, точно! Это был полковник Баловницын!

— Известная личность, — усмехнулся Никита. — Близок был к Обольянинову, к государеву оку. Ловко он к вам своего человечка-то подсунул!.. А человечка, видать, потом господа заговорщики перекупили.

— И давно вы обо всем догадались, князь?

— Да вот как мне Карлуша ненароком сказал, что у вас есть безъязыкий слуга, — сразу же и смекнул. Вполне обольяниновские штучки, я не раз про подобные премудрости слыхал. А как во время потопа на рожу его разбойничью поглядел, — Бурмасов кивнул на пучившего злобные глаза лжеслугу, — так уж не сомневался, что это за птица.

— Так что ж, он и не итальянец? — изумился комтур. — Однако я в Италии не один раз бывал, но разобрать вот так вот, по лицу…

— Я тоже в детстве с покойным батюшкой езживал в Неаполитанское королевство, — сказал Бурмасов. — Рожи там у иных бывают и поразбойничей, чем у наших, а все равно другие, чем тут, — похитрее. А у этого ката одна злоба в очах. Ну а уж когда я увидел, как ему язык укоротили – сомнений не осталось и вовсе: чтоб так чисто клещами выдрать – работа только отечественная. У итальянцев сноровки такой не осталось, а у нас после пугачевского бунта столько этих самых языков поотрывали, что обучились той науке не хуже, чем ваши монахи на латыни изъясняться… Ты еще, Христофор, — обратился он к Двоехорову, стоявшему над поверженным лже-Антонио, — спину его покажи. А то его сиятельство еще сомневается – так чтобы удостовериться мог.

Подпоручик сдвинул халат с плеч распростертого и обнажил спину, покрытую страшными рубцами.

— Фьюй! — присвистнул он. И со знанием дела добавил: – Тут ему не плетью, тут кнутом мясо рвали! Кнутом у нас только за душегубство наказывают, за другие провинности полагается только плеть.

— Понятно, за душегубство, — согласился князь. — Ты по возрасту прикинь – и по его, ката, возрасту, и рубцов этих. Все сходится – поди, с Емелькой Пугачом в оренбургских степях вольничал, немало, думаю, нашего брата, дворян, в тех степях перевешал. Ведь так? — посмотрел в полыхающие злобой глаза безъязыкого. — Да по всему выходит, что так… Другие давно уже на каторгах сгнили, а этот иудством себе выхлопотал жизнь. Даже двойной получается иуда, коли продает и Тайной канцелярии, и заговорщикам. Эх, пристрелил бы его сейчас не жалеючи, да кровь у него больно смердливая, поганиться не хочу.

Некоторое время комтур лишь молча покачивал головой, в недоумении от всего услышанного. Потом, немного придя в себя, сказал:

— Вы, князь, еще, помнится, про какую-то записку изволили говорить.

Бурмасов кивнул:

— Да, вот и она. Уже как раз и подсохла. Ну-ка, поглядим, что там наш синьор Антонио пишет по-италийски… — Присев рядом с фон Штраубе, он развернул записку.

Барон тоже бросил на нее взгляд и поразился тому, что по-русски эдак-то можно написать: «Вашы Благо огородия! Как пересламшы вашыму Благо огородюю запрошлой ниделей…»

— «ВашЫ Благо огородия»… — стал читать вслух Бурмасов, пытаясь передать эту варварскую грамматику. — На огороде, что ль, нашли?.. «Как мы пересламшЫ вашЫму Благо огородию запрошлой ниделей сообчение про Карлу Штраубу и как получимшЫ от ВашЫва Благо огородия за то 50 рублев, то за сообчение прошлой нидели про графа Литова»…

— Подлец! Какого подлеца рядом держал!.. — воскликнул комтур Литта.

— «…про графа Литова, — продолжал читать Никита, — прошу у Вашыго Благо огородия уже 100 рублев, яко они граф, а не барон, што гораздать вышЫ. И жду энти 100 рублев в обусловном месте, а не то, как не дождусь, выдам про ВашЫх Благо огородий воровство противу Царя, за што станите по Государеву делу как я увечны…» Вот вроде и все, — заключил князь. — Особо меня слог восхитил.

— Нет, каков подлец! — все не унимался граф.

Бурмасов согласился:

— Да, эдакого поискать. И братцев своих, Емелькиных разбойников, продал, и Тайную экспедицию; а теперь и заговорщиков, и хозяина своего продать готов. Даже не двойной, не тройной, а четверной иуда!.. Однако – что делать будем с ним, господа? Признаться, тут, на полу у меня в доме, он мне преизрядно надоел.

Теперь, уже раскрытый, негодяй смотрел не со злобой, а насмешливо, и пытался дразнить обрубком языка.

— Предоставьте мне, — сурово сказал комтур, — я что-нибудь придумаю.

— Да уж, придумайте, граф. Только, Христа ради, без убийства. В России несколько странное законоуложение. Убить смерда вы не можете – за то рискуете в острог угодить, а вот запороть его до смерти – сколько душе угодно. Согласитесь, удивительная непоследовательность, во всем мире, пожалуй, свойственная только нам…

Литта поклонился:

— Благодарю, князь. Учту ваши слова. Только как мне его отсюда унести?.. Видно, отца Иеронима придется звать, уж у него сил хватит.

Он поднялся, но Никита остановил его:

— Постойте, граф, еще один вопрос по делу, только недавно для меня открывшемуся…

— Слушаю вас.

— Я узнал, что поступившим в ваш Орден вручают стилеты; это так?

— Безусловно, — подтвердил комтур. — Традиция, берущая начало… Вспомнить бы…

Бурмасов махнул рукой:

— Да Господь с ней, с традицией, не трудитесь вспоминать… Стало быть, и у вас такой стилет имеется?

— Конечно. Он у меня даже с собой. Правда, остался в платье, которое сейчас сохнет.

— Тишка! — позвал князь и, когда слуга торопливо появился на пороге, приказал ему: – Ну-ка, Тишка, быстро принеси сюда платье его сиятельства. — Тот выскочил выполнять приказание, а Бурмасов сказал комтуру: – Вы уж не взыщите, граф, что распоряжаюсь вашими вещами, но дело, клянусь вам, не терпит промедления.

— Напротив, — ответил Литта, — буду весьма вам благодарен. Платье уже должно было просохнуть, и самое время в него переоблачиться.

Тишка быстро принес вещи комтура. Граф взял плащ, достал из него стилет и протянул Никите:

— Вот он. Чем он вас, однако, так заинтересовал?

Бурмасов внимательно оглядел стилет.

— Да тут надпись выбита на клинке, — отчего-то нахмурившись, сказал он. — Ваше имя… И что ж, у всех орденцев тоже на клинке имя?

— Всенепременно… И кроме имени – еще тайные знаки возле рукоятки – во избежание подделки. Вот они, едва различимые восьмиконечные звездочки, — видите?

Бурмасов пригляделся, кивнул.

— Карлуша, — по-прежнему нахмуренный, обратился он к фон Штраубе, — а твой стилет где?

— Не знаю, давно не видел. Наверно, остался там, в доме у покойного Мюллера, — сказал барон.

— Черт!.. — выругался князь. — Душой чувствую, что готовится еще какая-то подлость против тебя! Похоже, нам надо спешить!

— Думаешь, тот стилет… — начал было фон Штраубе.

Бурмасов перебил его на полуслове:

— Думаю, друг мой, думаю… А отсюда – что? Отсюда то, что поскорей нам отсюда надобно… Тишка! — снова кликнул он. — Быстро платье мне и барону!

Однако слуга, на сей раз не так быстро обернувшись, вместе с одеждой принес и известие:

— К вашему сиятельству пришли. Ожидают в прихожей.

— Кто? — спросил князь.

— Не могу знать-с. Требуют господина барона.

— Не успели… — поморщился Никита. — Ладно, что поделаешь, зови.

В залу вшагнули три гвардейца, за старшего у них был старый знакомый, сержант Исидор Коростылев, но он почему-то сделал вид, что ни с кем из присутствующих не знался прежде, и отчеканил:

— Велено взять и заключить под стражу мальтийского рыцаря барона Карла Ульриха фон Штраубе.

Князь вскинул голову:

— Причина? Я у вас как прапорщик спрашиваю!

— И я как подпоручик! — не преминул щегольнуть новым чином Христофор.

Коростылев сначала как-то вовсе без удивления оглядел связанного лже-Антонио, лежавшего на полу, затем обернулся к двум сопровождавшим:

— А ну-ка, ребята, выйдите в прихожую, мне с господином подпоручиком и с господином прапорщиком без лишних ушей надобно потолковать. — Когда те покинули залу, он заговорил уже вполне запросто: – Видишь, Никита, какие дела. После потопа нашли труп этого дьявола Мюллера на мостовой – видно, водой вынесло. А в груди у него торчал стилет, на котором Карлушино имя. Вот он, стилет этот, при мне… Из-за стилета и повелели мне барона доставить. Что поделаешь, служба! Понимаешь сам.

— Дай-ка… — Никита потянулся к стилету и взял его в руки. — Да, имя Карлушино… А знаки?.. Граф, посмотрите. — Он передал стилет комтуру.

— Да, они, — вздохнул Литта.

Фон Штраубе тоже взял стилет и провел пальцем по клинку… Но Боже! Что это?.. Так не могло быть!..