Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык - Лидия Бердяева

Суббота, 9 ноября

Была на исповеди у о. Ав<густина>. После исповеди он сказал мне, что окончил свою новую книгу «Мысль и свобода воли»[274]. Хотел бы приехать к нам прочесть введение в книгу. Но мне пришлось отложить это чтение ввиду болезни мамы.

Воскресенье, 10 ноября

К чаю у нас: И. И. Фондаминский, Pierre Pascal (бывший коммунист), Н. А. Тургенева, Е. С. Муратова[275], П. К. Иванов, Ф. И. Либ. И. Фондаминский недавно вернулся из Германии и рассказал много интересного. По его словам, 3/4 немцев уже против режима Гитлера, но власть все усиливается, опираясь на полицию и штыки.

Говорили о России, о том, что там нарождается новая интеллигенция, которая придет на смену с новыми духовными запросами. «Улита едет, да когда приедет», — думала я. Впрочем, в России все совершается как-то не органически, а катастрофически, а потому никакие пророчества о ней невозможны.

Вечер прошел очень оживленно.

Понедельник, 11 ноября

День заключения мира[276]. Всюду военная музыка, речи, шествия... Почему все официальные праздники всегда носят такой специфически скучный и холодный вид? Праздник должен рождаться изнутри, а не извне, по указу, по календарю.

Вторник, 12 ноября

Погода опять весенняя, солнечная. Только что в нашем дворе можно было наблюдать смешную сцену: я, сестра и проф<ессор> теологии Фриц Либ выбивали ковер из кабине-

123//124

та Ни. Ни ушел, и мы воспользовались его отсутствием для уборки его комнаты, т. к. благодаря болезни нашего постоянного помощника в этих делах мы с сестрой решили делать все сами, а деньги посылать ему на лекарство. Однако ковра мы не осилили. И тут на помощь нам явился милейший Фриц или (как он любит, чтоб его звали, из любви ко всему русскому) Федор Иванович.

Вытаскивая ковер, он говорит: «Я заметил, что все мои приятели к 40 годам делаются буржуазными, даже Барт. Я этого не понимаю. Мне все это так чуждо, весь этот дух мне противен». Это верно. В нем такое отсутствие этого духа, такая свобода от всего условного, внешнего. С ним так легко, так просто, как бывает только с детьми, с цветами, с зверями. Мы очень его полюбили и рады, что он как-то незаметно уже вошел в нашу жизнь. Почти ежедневно к концу завтрака появляется его милое, ласковое лицо с детски-светлыми глазами, взъерошенным чубом на голове, в широком скорее кафтане, чем пиджаке, наполненном брошюрами, каталогами всех издательств мира. Пьет кофе, беседуя с Ни, а затем практикуется, разговаривая по-русски с сестрой или с мамой, или со мной. Говорит уже довольно бегло, но акцент плохой.

У Ни вчера был молодой швейцарец, кот<орый> пишет диссертацию о понятии свободы у Ни по сравнению с Кальвином и Лютером. Очень симпатичный юноша, социалист-христианин, член рабочего союза в Швейцарии.

Вечером 3-я лекция Ни. Тема «О человеке» — основная тема его философии[277]. Читал с одушевлением. Я с горечью думала: «Такую лекцию нужно было бы читать перед тысячной аудиторией. Она так насыщена глубокими мыслями, так богата содержанием, так много дает всякому, кто обращен к основным вопросам человеческого существования, к основным проблемам жизни».

Четверг, 14 ноября

Два года тому назад у меня была страшная встреча в вагоне трамвая с одной француженкой — Laurent. Она вдруг заговорила со мной так, как будто давно меня знает: «Мне кажется, что

124//125

я знаю вас лучше, чем вы знаете себя», и т. д. и т. д. И странно: я почувствовала к ней какое-то влечение и поняла, что встреча наша не случайна. Она дала мне свой адрес (недалеко от нас), и мы решили встретиться. Я была у нее. Она — вся вибрирующая, тонкая, слегка экзальтированно-религиозная... Культуры мало, но есть очарование утонченности всей ее натуры. Напоминает хрупкую, изящную японскую статуэтку, вазу, скульптуру... Наши встречи продолжались около года, а затем как-то непонятно оборвались, но я знала, что опять возобновятся. И вот через год она, узнав о болезни мамы, пришла, но сестра ее не приняла — маме было в тот день хуже. Я, узнав о ее приходе, написала, <чтобы> поблагодарить за внимание и сказать, что хотела бы увидеть ее и жалею, что не могли принять. На другой день она опять пришла и пригласила меня на прогулку с ней. Вместо прогулки зашли к ней и долго говорили. Связь вновь образовалась, но странно как-то, будто на каком-то ином плане... Расстались духовно близкими... Отношения с ней для меня лишнее подтверждение связи душ в предсуществовании. Иначе понять их нельзя, настолько они непонятны и необычны.

Пятница, 15 ноября

У Ни утром два англичанина. Приглашают на будущую в Англии конференцию христиан против войны. Один из них ведет дела лиц, отказывающихся от воинской повинности. Рассказывал о жестокости, с кот<орой> их осуждают. После отказа — три года тюрьмы. Затем вновь призывают, и если отказ — вновь три года, и так до тех пор, пока не согласится... Новый вид мученичества, куда более утонченный, чем костры и звери... И это век, гордящийся своей культурой, цивилизацией и прочими добродетелями!!

Ни вечером у своей переводчицы княгини Ирины Павловны... Она — редкий экземпляр великосветской дамы, интересующейся серьезными вопросами. Читает книги по философии, свободолюбива, правдива, проста, никакой условности, светской фальши. Работать с ней Ни очень приятно, он с ней очень дружен, очень расположен к ней.

Суббота, 16 ноября

Полдня уборка дома. Натирала полы, т. к. наш бедный А<лександр> В<икторович> все еще болен, и мы с сестрой работаем за него.

125//126

Ни уехал после обеда на собрание у Фондаминского (Пореволюционный клуб). Мама сегодня опять слаба. Тяжело видеть ее медленное угасание. Ее еще молодая душа борется с дряхлым телом так мучительно!

Воскресенье, 17 ноября

Утром письмо Ни от В. Н. Лосского[278] с просьбой напечатать указ мит<рополита> Сергия и объяснения Фотиевского братства[279] по поводу указа о ереси о. Булгакова. Ни в негодовании и волнении. Я, вернувшись из церкви, застаю его в состоянии гнева и возмущения. Хотя письмо и весьма почтительно по адресу Ни, но это, конечно, притворство и лицемерие самое отвратительное.

К чаю у нас: Гордин — мрачно-ортодоксальный еврей, Ф. И. Либ и пришедший с ним в первый раз проф<ессор>, изгнанный из Германии, Соломон, очень приятный и живой собеседник. Беседа шла у Ни в кабинете, чтоб не беспокоить маму.