Кайтусь-чародей - Януш Корчак

– Антось, уже близко!

Опустила голову, нюхает след на дороге.

– Мы пришли. Тут проезжала наша бричка. А вот следы нашего Сивки.

Не терпится ей. Хочется помчаться стрелой. Но Кайтусь останавливается, лижет пораненную камнем лапу.

– Беги одна.

– Нет.

Иногда длинная дорога кажется короткой, а иногда короткая – бесконечной. Лишь поздним вечером добрались они до Зосиного дома.

Сидит на крыльце мама Зоси, а на коленях у неё детская шапочка и туфелька. Встала Зося передними лапами на крыльцо, заглядывает маме в глаза. Лижет ноги, скулит, прыгает.

– Ты откуда? Чего тебе?

А в голосе тревога, словно мама что-то предчувствует.

«Узнает», – подумал Кайтусь.

Нет, не узнала. Ведь люди верят только своим глазам.

Не узнала мама родную дочку.

– Иди ко мне, собачка. Люди не могут найти мою Зосю, так, может, ты найдёшь. На, понюхай её шапочку. Будем искать вместе.

Обняла мама Зосю, а та лижет её в глаза, в лицо.

Снова отдых. Снова тёплое молоко. Перевязанная рана быстро зажила.

– Останься ещё, – просит Зося.

Грустно расставаться после стольких совместных приключений. Но пора в дорогу.

Одному легче отыскать пропитание, но тяжко одиночество.

Узнал Кайтусь за время этого одинокого путешествия, что чувствуешь, когда тебя продают, осматривают и прицениваются.

Познакомился с цепью. Узнал, что значит иметь хозяином капризного мальчишку, которому для забавы подарили собаку. Не избавила судьба Кайтуся и от самой страшной собачьей беды: поймал его петлёй живодёр. За что? За то, что он живёт и хочет жить?

Вырывался Кайтусь, но потом по-человечьи притворно присмирел, а когда решётка раз и навсегда готова уже была закрыться за ним, по-собачьи вцепился зубами в руку живодёра, выскочил из клетки и убежал.

Вот разве что хороших два дня провёл он у бедного пастуха. Голодно было, но это ничего. Здесь он был не игрушкой и даже не животным, а – равным, близким – другом, братом. И когда расставались Кайтусь и пастух, то долго с грустью смотрели друг на друга, понимая, что не скоро забудут про эту встречу.

Когда силы иссякли, Кайтусь снова испробовал счастья на железнодорожном вокзале. Дважды не удалось. Один раз двери в вагон были закрыты, а другой раз сбросили его пинком уже на ходу. На третий раз заметила его девушка, ехавшая в город на работу.

Бросила она Кайтусю под скамейку кусок чёрного хлеба.

– Поешь. Ты один, и я одна. Хоть в пути будем помогать друг другу.

И вот наконец Варшава.

Родной город с его неповторимыми запахами и воспоминаниями. Боковыми улочками без приключений добрался Кайтусь до своей квартиры.

Но здесь его ждала неприятная неожиданность.

Стоит он под дверью, нетерпеливо скребётся, втягивает запах родного дома. Замерев, приникает к дверной щели носом и тоскующей душой.

Слышит мамин голос:

– Посмотри, кто там царапается.

Не узнали его родители.

– Собака какая-то. Нечего тут… Ступай себе. Был бы жив Антось, был бы у тебя товарищ…

– Папа, папочка… – проскулил Кайтусь.

– Может, она голодная? – сказала мама.

– Ладно, покормлю тебя…

Не хочет Кайтусь. Да, он изголодался, но только по ласковому слову, по родительской ласке.

– Ну, раз есть не хочешь, ступай, пока я не потерял терпения.

Прыгнул Кайтусь, опёрся лапами отцу на грудь и смотрит ему в глаза.

– Пошла прочь!

– Может, она бешеная?

Ушёл Кайтусь. Дворник прогнал его со двора.

Куда идти? Зачем он сюда вернулся?

«Как огромен мир! В нём столько городов и деревень, людей и зверей, и у каждого есть дом или нора и кто-нибудь любящий его».

Нет, Кайтусь не станет возвращаться к Зосе. Стыдно ему. Да и сил нет. Бредёт Кайтусь, сам не зная, куда и зачем.

Вспоминает старика с вязанкой хвороста, вспоминает пастуха и школьника, который кормил его в вагоне, вспоминает лесника и девушку. Вспоминает тех, кто помог, и тех, кто обидел. Вздыхает. И тут он почуял знакомый запах. Поднял голову. А, так он возле своей школы…

Лёг Кайтусь в арке дома на другой стороне улицы, положил голову на лапы и смотрит в окна.

Ждёт. Собачья жизнь научила его терпению.

Он ждёт свою добрую воспитательницу.

Ждёт. Дремлет. Кто погладит его, кто толкнёт. Кто ласковое слово скажет, а кто буркнет, что вот, мол, лежит псина, проходить мешает. И вот вышла воспитательница.

Кайтусь по пятам за ней.

Оглянулась она. Он остановился. Пошла дальше, вошла в магазин. Кайтусь сидит и ждёт.

Заметила она его только у своих дверей.

– Ты ко мне? Ну, входи, раз пришёл.

Отнеслась она к нему, будто он не собака, а её ученик.

Кайтусь вошёл, осматривается в бедной комнатке.

«Почему я всегда думал, что учителя – это богачи и богачки?»

А она словно угадала его мысли.

– Да, бедно у меня. Что поделать, на учительских хлебах не разжиреешь.

Поели они.

– Да, собачка. Я-то думала, будет всё не так. Обольщалась, что дети будут дружны со мной, будут мне помогать. Что поделать, они ведь не понимают. Я не могу так, как хочу я и хотят они. Мне не разрешают. Директор следит, инспектор проверяет. Говорят, что у меня на уроках шумно, что плохие успехи в учёбе. Слушаются тех, кто умеет наказывать, а я хочу по доброму, лаской.

Кайтусь увидел розу, которую когда-то подарил ей. Страшно давно это было. Роза увяла, но всё равно стоит в вазе – учительница сохранила её на память.

– Да, собаченька. Мне хотелось заниматься с детьми, быть учительницей, но сейчас я просто тяну лямку. Теперь я радуюсь воскресеньям и праздникам и не скучаю по школе. Что толку, что я стараюсь, если дети не хотят? Антося вот жалко, я любила его, очень хотела ему помочь, чтобы он исправился. Но человека трудно переделать. Вот так-то, псина. Раньше я была весёлая, а теперь грустно мне.

Прижала она голову Кайтуся к груди, и он понял, что она плачет.

А есть такой старинный закон чернокнижников, который гласит: «Если человек, превращённый в животное, выпьет человеческую слезу горькой обиды на людей, он вновь обретёт человеческий облик».

Так велит старинный закон 1233 года, которому уже семьсот лет.

Глава 20

Кайтусь превратился в вербу. В дальних странах. На морском дне. На полюсе. Будь дисциплинированным

Старинный закон гласит:

«Если человек, превращённый в животное, выпьет человеческую слезу горькой обиды на людей, он вновь обретёт человеческий облик».

И вот когда учительница прижала к груди голову Кайтуся и заплакала, он поймал языком жаркую, горькую слезу обиды на детей.

Он тут же почувствовал, как выгибаются и меняются его кости, как вытягиваются жилы, по-другому бьётся сердце и дышат лёгкие, разрывается шкура.

Сжался он, рванулся, вырвался – прыгнул к двери, толкнул её лапой и выскочил на площадку.

Стремительно сбежал по лестнице и спрятался за заборами.

И свершилось превращение.

Стоит Кайтусь, пошатываясь, – уже человек, а став человеком, он обрёл чародейскую силу.

Первым делом он утолил голод.

Затем добыл шапку-невидимку.

А потом, исполненный тревоги, захотел узнать судьбу Зоси.

«Хочу, желаю, повелеваю…»

И уже перед ним необыкновенный посланец феи.

Из-за забора выглянул настоящий гном, неловко вскарабкался на доску и, потрясая седой бородою, сообщил:

– Зося, о великий кудесник, ждёт спасения.

– Почему ты называешь меня кудесником?

– Потому что не для себя ты всё делаешь.

– Не понимаю тебя.

– Поймёшь после суда.

Ах да. Ему же предстоит суд.

Кайтусь уже позабыл о нём. Его и Зосю ожидает суд повелителей чернокнижников.

Нет. Зося на суд не пойдёт.

– Я один буду отвечать.

И тут же Кайтусь произнёс четвёртое повеление:

– В Затишье. В сапогах-скороходах.

Только произнёс, как Варшава исчезла из глаз.

Вмиг проделал он тот путь, который недавно потребовал от него стольких усилий.

Стоит Кайтусь возле знакомого дома. Смотрит.

В кресле сидит Зосина мама, держит в руках газету, но не читает, глядит куда-то вдаль.

А на коленях у неё Зося – беспокойно принюхивается и стрижёт ушами.

Она почуяла Кайтуся.

– Ступай, собачка, побегай, – говорит ей мама и открывает дверь.

– Я здесь, – говорит взволнованный Кайтусь.

– Знаю, – отвечает Зося.

– Это я, Кайтусь.

– Я узнала тебя.

Идут они: Кайтусь – человеческим шагом, Зося – семеня на собачьих лапках. Прошли через сад, вышли за калитку – по полевой тропинке до леса.

Оглядываются: нет ли вокруг кого. Снял Кайтусь шапку-невидимку.

– Антось, как это произошло?

Кайтусь впился в Зосю взглядом, очистил мысль и лёгкие лесным воздухом, троекратно глубоко вздохнул, скрестил на груди руки.