Кайтусь-чародей - Януш Корчак

Кайтусь снял с его лица отклеившуюся бороду и закрыл ему глаза. Сложил на груди руки.

Глава 17

Кайтусь дважды арестован. Трижды избежал смерти. Улучшенная шапка-невидимка. Унесён вихрем

Знаменитый сыщик Филипс погиб в железнодорожной катастрофе.

– Скверно, весьма скверно. Печально, крайне печально, – сказал начальник уголовной полиции. – Мы потеряли лучшего сыщика. Никто не заменит его.

– Хорошо, просто великолепно. Радостно, чрезвычайно радостно, – говорили международные преступники, мошенники и грабители. – Никто не заменит его.

Двадцать лет Филипс упорно выслеживал и вылавливал преступников. Он брал наитруднейшие дела. Работал в одиночку. Из города в город, из гостиницы в гостиницу – поездом и самолётом, яхтой и мотоциклом. Порой целыми неделями никто понятия не имел, где он, что с ним. Давал о себе знать Филипс, только когда раскрывал всю шайку и её главаря.

Дело иногда оказывалось страшно трудным, и тогда завистливые сослуживцы толковали:

– Филипс не показывается, потому что ему стыдно. На этот раз у него не вышло.

И вдруг – хлоп! – телеграмма:

«Выслать пять метров полотна и десять метров сукна по такому-то адресу».

Это значит, что для ареста нужно пять полицейских в форме и десять агентов в штатском.

Когда преступников арестовывали, Филипс всегда стоял в сторонке, переодетый женщиной. Стоял с пистолетом, готовый в любой момент выстрелить. Однако ни разу он так и не выстрелил.

Он любил повторять полицейским:

– Ваше дело быстро схватить, кого следует, и не дать убежать. Моё – следить, чтобы никто из зевак не получил пулю.

Зеваки – это любопытные прохожие, сбегающиеся толпой, когда на улице что-то случается. Они-то больше всего мешают.

Филипс гордился, что при арестах никто никогда не был даже легко ранен.

Здоровая полиция должна вылавливать здоровых преступников среди здоровых зевак. Арестовывать нужно людей, а не рубленые бифштексы.

Не нравилось сослуживцам, что Филипс вечно тянет с арестом. Уже всё знает, знает преступника, ходит за ним по пятам, а брать не разрешает.

– Их торопливость помогает нам ловить их, а наша тщательная работа не даёт им скрыться. Поторопишься – схватишь мелкого воришку, а тот, кто больше всего виноват, останется на свободе. Нарыв следует вскрывать так, чтобы вышел весь гной.

Однажды полиция разыскивала двоих грабителей в Берлине. Филипс же поймал не двоих, а целых девять, и не в Берлине, а в Вене. И так всегда: он ловил больше, чем предполагали, и не там, где думали.

Страшно опасен был «франт с чемоданчиком», главарь шайки мошенников. Он всегда носил с собой чемоданчик, где лежала бомба огромной взрывной силы, и похвалялся:

– Я свою жизнь дорого отдам.

Два месяца ходил и ездил за ним Филипс. Наконец всего лишь с одним полицейским он подошёл в театре во время представления к «франту».

– Наденьте этому человеку наручники.

– Мне наручники? – удивился «франт» и указал на чемоданчик.

– Я подменил чемоданчик. Ваша бомба у меня, а от моей вреда никому не будет.

– Врёте!

– Проверьте. Я не обманщик и не мошенник. Я даже свою визитную карточку положил в этот чемоданчик.

«Франт» побледнел.

– Прекратите болтать, мешаете, – возмутился сосед Филипса.

– О, извините, – ответил Филипс.

И они просидели до самого конца представления. «Франт» тоже прослушал его до конца, только хлопать не мог, потому что был в наручниках.

Филипс послал в Варшаву такую телеграмму:

«Вторник. Продать жеребёнка. Сто метров атласа, сто шёлка, сто бархата».

А расшифровывалось это так:

«Арестовать мальчика. Сто полицейских должны встретить его на вокзале, сто – конвоировать, сто – охранять в тюрьме».

В полиции удивились:

– Наверное, какая-то ошибка. Подождём следующей телеграммы.

Они надеялись получить более точные указания: Филипс обычно посылал несколько телеграмм. Если одну перехватят, то особой беды не будет.

Но больше телеграмм не было. А уже вторник. Люди удивляются, с чего это на вокзале столько полиции. Подходит поезд. Полицейские ждут, присматриваются к приехавшим.

Филипса всё нет, а из вагона первого класса выходит Кайтусь с повязкой на лбу.

– Стой! Кто тебя ранил?

– Никто. Поезд потерпел крушение, и я поранился.

– А где отец и мать?

– У этого поезда не было отца и матери.

– Давай без шуточек. С кем ты ехал?

– С Филипсом. Он едва успел мне представиться.

– Почему?

– Потому что отбросил копыта.

– Надеть ему наручники!

– Пожалуйста.

Начальник охраны в бешенстве.

– Что всё это значит? Пусть жеребёнок отчаянный и наглый, но сто человек на одного мальца – не слишком ли?

Отослал он своих людей обратно в казарму, а сам вместе с Кайтусем сел в тюремный фургон.

Поехали.

– Садись, чего стоишь?

– Да нет, я слежу через решётку, чтобы не слишком далеко меня завезли, – отвечает Кайтусь.

– Куда это ты собрался?

– Да уж не в тюрьму – домой. Что-то вы чересчур любопытничаете.

Кайтусь вроде и шутит, но на душе у него тревожно.

«Какое прощание, такая и встреча с родным городом», – грустно улыбнулся он.

– Ну хватит.

Глубоко вздохнул Кайтусь, глянул себе на руки, на руки конвоиру. Нахмурил брови. Прошептал веление.

– Чего ты на меня пялишься?

– Сейчас узнаете.

Повторил Кайтусь веление.

– Приятного путешествия, – произнёс он и открыл дверь тюремного фургона.

Начальник охраны в наручниках и с кляпом во рту на рысях едет в тюрьму, а жеребёнок ускакал.

Только теперь самонадеянный зазнайка понял, что Филипс был прав.

В Варшаве ничего не переменилось. Те же магазины и кинотеатры, так же на тумбах висят афиши, так же спешат прохожие.

Ничего не переменилось, только Кайтусь стал другим.

Проходит он мимо своей школы. Остановился у ворот, послушал.

Надел шапку-невидимку, заходит во двор.

Смотрит на одноклассников. Подросли. Дети, что они знают! Играют, бегают друг за дружкой, толкаются, беззаботно смеются.

«Неправда! У них свои – детские – печали, горести, обязанности».

Скривился Кайтусь: увидел своего двойника, тот играл в классы. Какой жизнью живёт этот странный морок, которого он сам создал? Почему так раздражает и тревожит он его? Ведь Кайтусь же сам так захотел.

«Пойду. Нечего мне тут делать».

Отворил Кайтусь калитку.

– Эй, кто там? – удивился сторож.

Невидимый Кайтусь вышел на улицу, а сторож за ним.

А улицу как раз переходил какой-то мальчик.

– Ты чего тут шляешься? Зачем калитку открываешь?

– Я вовсе не открывал. Чего вы ко мне прицепились?

– Поговори ещё, враз уши надеру. Марш отсюда!

Кайтусь заметил, как возмущённо блеснули глаза мальчика. Вспомнил, сколько раз вот так же несправедливо и его обвиняли.

Что нужно сделать, чтобы люди верили друг другу? Необоснованные подозрения толкают отомстить, а недоверие убивает в человеке откровенность.

Вот если бы можно было всё говорить всем!

На глазах у Кайтуся даже слёзы сверкнули.

Он тут же перескочил через ограду, вернулся в школьный двор. А тут как раз и звонок на урок. Пользуясь суматохой, Кайтусь уничтожил двойника. Снял шапку-невидимку. Стал снова собой.

– Теперь я опять Антось!

И Кайтусь побежал в свой класс. Погладил, словно верного коня, парту. Встал, когда вошёл учитель. Вынул из портфеля учебник и тетрадку. Внимательно слушает. Он словно забыл обо всех своих приключениях. И урок, обычно такой скучный, пролетел, как одна минута.

Конец занятий. Кайтусь сбежал по лестнице, внизу встретил воспитательницу.

– Антось, что у тебя на лбу?

– Да так, ничего.

И вот он уже на улице, вот уже дома, вот уже мама. Кайтусь бросился к ней на шею, крепко обнял.

– Мама! – только и смог воскликнуть он.

– Что с тобой? Что случилось? Что у тебя на лбу?

– Да ничего.

Но мама не отстаёт.

– Да ничего особенного. Ударился.

– Антось, скажи правду.

– Ну поезд сошёл с рельсов. Не читала разве в газете?

– Какой поезд? Что ты несёшь?

– Да шучу я, шучу. Когда папа вернётся? Опять мы будем вместе. Так мне плохо, когда с вами расстаюсь.

– Подумать только… А кто же тебя гонит, что ты и минуты дома не посидишь?

– Что нового у нас?

– А нового только то, что утром я готовила кофе, а сейчас варю суп.

Мама ведь не знает, что утром в школу пошёл двойник, а вернулся настоящий Кайтусь.

– Мам, а тебе не хочется поплыть в дальнее путешествие на пароходе?

– А кто тогда будет штопать тебе чулки? Вон какую дыру продрал.

– Это не я.

– Известное дело, не ты, а твои ноги. Ох, Антось, когда же ты посмирнее станешь?