Сомнительная полночь - Эдмунд Купер

ГЛАВА 10

Сначала мир двадцать второго века казался нелепым сном, но теперь мираж постепенно исчезал, превращаясь в осязаемую реальность.

Яркие сентябрьские дни стали укорачиваться, потом уступили место опустошающему, туманному, волшебному октябрю. Маркхэм заметил, что начал ориентироваться быстрее. То, что раньше шокировало его, теперь вызывало холодное, интеллектуальное неодобрение. То, что он раньше считал гротескным и ненормальным, теперь казалось неизбежным, даже естественным в этом мире, который он только начинал понимать.

Он уже осознал, в чем его основная задача, и пытался экспериментально, на ощупь найти решение.

А символизировала эту задачу Марион-А.

Маркхэм отчетливо помнил то утро в Хэмпстеде, когда он встретился с Проф. Хиггенсом. Он помнил, почти слово в слово, рассказ Хиггенса о том, как в его философской аудитории количество андроидов начало возрастать, пока они полностью не вытеснили людей, а потом один из его бывших учеников, андроид, занял его место, потому что мог делать эту работу лучше и быстрее.

Он помнил, как спросил Проф. Хиггенса, зачем андроидам изучать философию. И он помнил ответ.

- Философия, - сказал Проф., - это жизнь. По крайней мере один из важнейших аспектов жизни - интеллектуальный. Вот почему андроидам необходимо знать философию. Тогда они лучше смогут оценивать проблемы жизни.

Помнил он и вопрос, неожиданно заданный Проф. Хиггенсом.

«Вы когда-нибудь пытались дать определение жизни, Джон?» Это был вопрос, на который, он полагал, может дать ответ - но, как заметил Проф. Хиггенс, он мог ответить на вопрос, что делает возможной жизнь, а не что она есть. Он бойко говорил о необходимости для любой формы жизни потребления пищи, воспроизведения, эволюции, адаптации к окружению или приспособления окружения к себе.

Все это было только функциональными признаками жизни, но не ее сущностью. И Проф. Хиггенс сказал тогда, что андроиды тоже, можно сказать, потребляют пищу, получая энергию; что они воспроизводят себе подобных, развиваются и изменяют окружающую среду. А когда Маркхэм заговорил о стремлении к власти, Проф. Хиггенс напомнил ему о том, как он потерял свою работу, и рассказал о хирурге, который покончил жизнь самоубийством, когда андроид занял его место, и об инженере, в отчаянии пошедшем на Анализ.

Вспомнив этот разговор в Хэмпстеде, Маркхэм снова попытался поймать ускользающее от него определение жизни.

«К черту функции, - сказал он себе, - и к черту метафизику! Какая же правда кроется за всем этим обманом? В чем истинная сущность?»

Ему нужны были образы, а не понятия. Ему нужно было какое-то связующее звено, которое помогло бы ему все понять и сказать: «Вот природа жизни. Вот основа всего сущего».

Образы были четкими и ясными, но некий общий элемент - Х-Фактор оказался, когда он пытался постичь его, еще более ускользающим, чем тайна музыки, и таким же близким и недосягаемым, как секрет поэзии.

В сопоставлении он представил Будду и отдельную бактерию, Леонардо да Винчи и зерно пшеницы, секвойю и грибную спору. Он подумал о малыше Джонни и Саре. И все-таки Х-Фактор ускользал. Затем наконец ему на ум пришел двойной образ. Образ, который представил проблему во всей полноте и простоте. Он подумал о Кэйти и Марион-А.

Кэйти была живой, хотя теперь она давно умерла. Марион-А была смоделирована так, чтобы походить на нее. Но она не была Кэйти, она не была и женщиной. Только машиной.

Только машиной?

Несмотря на все усилия, Маркхэм опять оказался там, откуда начал.

Кэйти была рождена, Марион-А - сконструирована. Кэйти получила образование, Марион-А - программу. Программирование было сложным, ловким и, самое главное, поддавалось адаптации. Но насколько? Это вызывало следующий вопрос: можно ли дать Марион-А программу жизни?

Конечно. В этом и заключалась основная проблема, и она усложнялась тем, что жизнь так и не поддавалась определению, он мог только распознать жизнь.

Марион-А обладала всей информацией, необходимой для успешного выполнения функций, для которых она была создана. Но дело не закончилось тем, что ее электронный микромозг выпустили из отдела кодирования и проверки в центре производства андроидов. Она была устроена так, что ее основная программа могла совершенствоваться, изменяться по мере приобретенного опыта. У нее была синтетическая память, и она могла накапливать опыт. Теоретически, решил Маркхэм, она может быть способна принимать решения, не предусмотренные ее создателями, если только ее не снабдили встроенным набором запретов, чтобы при любых обстоятельствах ее поведение согласовывалось с ограничениями, заложенными в первоначальную программу. Но в живых существах запреты могут быть нарушены, как могут быть созданы и новые. Маркхэм раздумывал, возможно ли нарушить запреты, заложенные в Марион-А, и если это возможно, то удастся ли не создавать новые вместо старых.

Неожиданно он понял, что ставит себе задачу. Нечто вроде теста. Вряд ли это приблизит решение вопроса - можно ли рассматривать андроидов как живых существ, - но хотя бы даст некоторое представление о том, что стоит против него и всего остального человечества.

Марион-А была запрограммирована служить ему до тех пор, пока его поведение соответствует неким принятым стандартам. Другими словами, она запрограммирована действовать в первую очередь в интересах республики и уж потом в интересах самого Джона Маркхэма.

Но вдруг эта очередность может быть изменена? - пришла ему фантастическая и соблазнительная мысль.

С каждым днем Маркхэм все больше и больше времени уделял Марион-А. Во-первых, он решил исследовать пределы ее знаний и был поражен, если не унижен, результатами. Он обнаружил, что она просто ходячая энциклопедия. Однако, если дело не касалось фактов, а области возможностей в нематериальном мире теней и символов, она отставала по чутью и воображению от любого развитого ребенка.

Она знала все о скорости света, общей мировой истории, эволюции жизни, Вселенной, волновой механике или экологии растений. И все же, хотя она знала, что роза, музыка или солнечный закат могут казаться прекрасными человеку, она не понимала - почему; она не имела представления о природе красоты, счастья или любви.

Маркхэм не вынашивал планов исследования «умственных позиций» Марион-А и последующей атаки на ее программу в логическом или ярко сформулированном виде. Он сам себе дал преимущество, о котором сначала и не подозревал, действовать по стечению обстоятельств. Он хотел, чтобы в программе Марион-А осуществился какой-то неясный, воображаемый скачок от философского созерцания спиральной туманности к поэтическому описанию звезды, что может сделать только человек. Его беседа переходила от обсуждения поведения к рассмотрению вопросов о романтической любви в одном предложении, и от кибернетики - к сравнительной религии - по подсказке спонтанной мысли.