Инга - Елена Блонди

Инга тоже улыбнулась, осторожно вынимая из пластика ростки с комками черной земли на нежных корешках и выкладывая их рядом с приготовленными торфяными горшочками.

Костя подозрительно оглядел бригаду и пошел к выходу. По белой спине ползли тени от растяжек каркаса. В дверях остановился, напомнить:

— Завтра тоже рабочий день, не забыли?

— Черт, — выругалась худая чернявая Светлана, — и так денег не платят, да еще по субботам тут торчи.

— И зеленей, — подсказала Оля.

— Все вам начислят, — пообещал Костя, поспешно ретируясь, — и после, ну потом, значит, в бухгалтерии…

Инга нахмурилась, обдумывая разговор. Она три раза в неделю сразу после школы прибегала в оранжерею и была на подхвате, вот эту декаду с бригадой женщин в теплице. И по субботам работала тоже, субботник или нет, у нее по трудовой все равно день рабочий. А в воскресенье — библиотека в Судаке. Хорошо, каждый год меняются правила в школе, и в этом им перестали задавать на дом. Сперва казалось — такая лафа. А придавили ой-ой, успевай только на уроках поворачиваться, голова пухнет. Но раз взялась. И ей так лучше, меньше дурных мыслей, а то впору утопиться. Прыгнуть со скалы, нырнуть в самую глубину, там рот раскрыть и сразу наглотаться. Чтоб не вспоминать снова и снова, как ночью Петр помахал ей и скрылся в кустах. А она сидела на неразобранной постели и заснула, как дура, дура…

Проснулась от жары. И оттого, что Вива сидела рядом, смотрела на нее серьезно. Дождавшись, когда проморгается и вскочит, резко садясь и с испугом глядя на полный день, орущий птицами за окном, подала сложенную записку.

— Детка, от Каменева. Мальчик вот передал. Приходил утром, в десять, но ты спала…

— Ба! — Инга схватилась за лохматые пряди, раскачиваясь, — в десять! Да что ж ты не разбудила меня? Ба!!!

— Он мне написал. Деликатный. Думал, вдруг я твою разверну и прочитаю. Читай. Она мне, но на самом деле — тебе писана.

Размашистые строки пятнало веселое солнце.

«Уважаемая Виктория Валериановна! Передайте, пожалуйста, Инге, что все получилось, как надо. Тысячу ей от меня благодарностей за неоценимую помощь в работе. И пусть не волнуется. Я уехал в Симферополь сразу из Судака, рано утром. Петр».

Вива внимательно посмотрела на поникшую голову Инги. Сказала уверенно, гладя ее руку:

— Он напишет. Обязательно.

И промолчала о дальнейшем «разок напишет, не больше»…

И теперь Инге оставалось вспоминать, как они лежали. Как разговаривали, смеялись и он ее целовал. Но каждое воспоминание заканчивалось черной жирной точкой — уехал сразу же, утром. Не вернулся, чтоб попрощаться.

Она закончила с рассадой и вышла, щурясь на краснеющее солнце. Помыла руки под краном в небольшом, засаженном цветами дворике конторы. Не заходя в подсобку, стащила халат, запихала его в сумку.

Пошла вниз, петляя вместе с тропой по каменистому склону — к ярким крышам Лесного.

Завтра — вторая суббота сентября.

Она не видела Горчика. Третьего пришла в школу и, здороваясь, переговариваясь, искала глазами. На уроке классная, математичка Валентина Федоровна, листая журнал, перечислила пятерых новеньких, те встали, и снова сели, под любопытными взглядами. Захлопывая журнал, добавила:

— Двое забрали документы. Горчичников и Манченко. Хоть я атеистка, но все равно скажу, — она подвела к белому потолку неумело подкрашенные глаза, — и, слава Богу!

На перемене Инга отыскала Вальку и, хватая его за рукав, поставила у широкого подоконника.

— Сапог…

— Та в бурсе он, — сказал Валька, закидывая в рот попку жареного пирожка, прожевал, глотая, — мать сказала, глаза бы не видели урода, пошел вон, ну он и поехал. В бурсу, в Керчи.

— В какую?

— А я знаю? Сказал, приедет когда, скажет.

— А когда приедет?

— А я знаю…

— Сапог!

Валька через ее плечо оглядел снующую по коридору толпу в белых и голубых рубашках.

— Что ты меня мучиишь, Михайлова? После уроков выйди за стадион, расскажу, как там было. А щас звонок вон уже.

Они кивнула, кусая пухлые губы. На физике сидела прямо, глядя перед собой, через написанные мелом закорючки формул видела узкие Серегины глаза, его волосы, откинутые назад со лба, тоже мне, нашелся блондинчик-детектив руки в карманы, девки за ним, видите ли, уссыкаются. Кипятком. Третий год…

— А наша Михайлова наверняка не сможет нам рассказать, — завелся под ее невидящим взглядом физик Степан Сергеич, и она, вставая, перебила:

— Наверняка смогу, — и договорила ненаписанную Петей Мальченко формулу.

Физик хмыкнул и отстал. А Инга продолжила думать о Горчике, все больше сердясь на него. Мог бы и сказать, что уезжает. Какие же они. Все прям. Думала — друг. Думала, с ним ей полегче будет, пережить расставание с Петром. Ходили бы в лес. На скалы. Рассказал бы про эту свою ужасную Таньку. Нет, не надо про Таньку. Ну, что-то рассказал бы… как там все прошло, ночью, в ментовке. Как Петр его спас.

После уроков на длинной лавочке стадиона они сидели с Валькой, совсем одни. Сапог курил, манерно отводя пухлую руку, цыкал и сплевывал в сторону.

— Короче, мы када приехали, я дядьку вызвал. Вот говорю, смотри, я кого привез. Ну ладно, не я привез, вот говорю, смотри, приехал. Свидетель, значит. Дядь Коля обрадовался, а грит, счастье какое, не еб… не морочить мозги мне с этим чортом. Вот вам бланк, садитесь, пишите. Число тока не спутайте. И сам подсказал, двадцать восьмое то се. Ну, твой ха… Каменев, значит, накатал быстро, подписался…

Инга вспомнила размашистый почерк, такой вольный, красивый. И подпись с летящими линиями букв. Виве написал. А мог бы ей. Мое темное солнышко, мой цыпленок, красавица моя, с крепенькой сильной фигуркой…

— Да?

— Что?

— Я говорю, он деловой дядька оказался. Всегда такой? Да?

— Да…

— Ну вот. Дядь Коля бумагу забрал и говорит, вы ехайте. Утром значит, его и отпустим. А твой ху… Каменев твой, говорит, как утром? Если человек не виноват, а вы его держать вздумали? Я сижу, думаю, ну пиз… капец короче, щас Колька психанет, скажет, да вас щас самих, самого значит за лож… лжу…

— Лжесвидетельство.

— Во-во. А он чето сразу, а, ну да. Конечно, а как жеж. И ушел. И через три минуты выходит Серега с ним. Такой деловой весь. Руки…

— В карманах, знаю уже, — Инга грустно усмехнулась.

— Художник последний вышел, когда мы уже на крыльце. Ты говорит, Сапог, мне, значит, ты иди в тачку. Я щас. С этим. Я и пошел. Окно стал открывать, а Рафик развонялся, ви мене все ручке виламали! Сиди так! В общем, они еще стояли, за углом, и говорили. А после Серега головой помотал, вроде отказывался. И ушел сам.

Валька раздавил сандалетом окурок и неожиданно поэтически закончил:

— В ночь.

Вот и все, что узнала Инга Михайлова о бывшем теперь однокласснике Сереже Горчичникове. И ночами, утомясь иногда перебирать жаркие воспоминание о Петре, его сильных руках и таких прекрасных губах и о его… оххх, хватит… старалась придумать, о чем же сказал он Сереге Горчику? Чтоб не подходил к ней, к Инге? Чтоб взялся за ум?

Укладывалась на бок, сильно, под самую грудь, сгибая ногу, и суя под подушку руку. Ватно сердилась в наплывающем сне — хотела увидеть прекрасного своего Петра, и его любящие серые глаза под черными вьющимися прядями, а вместо них — прицельный взгляд на узком, бледном даже под загаром, мальчишеском лице…

С автобусом Инге неожиданно повезло, даже вдвойне. Сначала притормозил рядом, когда на выезде махала рукой, большой глянцевый, с надписью на табличке под стеклом «Судак — Оленевка». И когда уже заезжали в поселок, аккуратно по сказочным крышам припудренный каменной неистребимой пылью, шофер сказал, через длинное зеркало оглядывая почти полный салон:

— Кому на Атлеш, можете не выходить, довезу.

К удивлению Инги в поселке почти никто и не вышел, все зашевелились, вынимая из карманов и кошельком смятые бумажки. И она тоже подала шоферу несколько нужных купюр, когда тот медленно шел по проходу, собирая мзду.

Пока пассажиры переговаривались, и кто-то выскочил, быстро закуривая и топчась в пыли, она заново оглядела сентябрьскую публику. Думала, будет почти пусто, сезон кончился. Думала, ну если не болтается там Горчик, как говорили с ним в узкой комнате на подстанции, то Инга походит одна, ступая по своим летним следам. Своим и Петра…

Покачиваясь, она сдерживала дыхание, чтоб не глотать ползущую по салону пыль. Вспоминала…

Сидели на скале, он подавал ей руку, смеясь. Автобус с прилавком, и Инга сидела на краешке полной народа скамейке, а Петр совал через головы очереди руку с деньгами. Пили апельсиновый лимонад потом…

Далеко от людей, по каменным ступеням, вырубленным в острых скалах, спускались в непостижимо прозрачную и все равно бирюзовую воду, такую — кажется, наклонись и достанешь дно, а до него — несколько метров бирюзы с хрусталем.