Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович

На заводе изумились:

— Какой у него зверский голод на работу!

Химич нашел принципиально новое решение рабочей клети для стана, в соответствии с ним построил свой новый проект и на дискуссии блестяще его защитил. Один из виднейших в стране инженеров, консультант из Москвы, сказал тогда:

— Идея машины могла быть найдена человеком, который страшно истосковался по конструкторской работе. Сделано с душевным напором, с настоящей энергией мысли, компактно и смело. И, знаете, тут дело не только в таланте. Он романтик советской инженерии, какими и нам с вами следует быть.

Вскоре после войны Георгий Химич возглавил на заводе конструкторское бюро и принялся за проект гигантского рельсо-балочного прокатного стана.

Это — сооружение поистине уникальное по своему классу, размеру и мощности. Подобные машины создаются далеко не во всех странах, их насчитывают единицами в Европе и за океаном. Современный рельсо-балочный стан — творение техники зрелой и совершенной. И здесь Химич не пошел по проторенному пути. Он нашел свое, оригинальное, новаторское решение важнейших узлов машины. Он упростил целый ряд устройств, сделав их более надежными в работе, обеспечив ускорение всей операции проката и замену ручного труда.

В 1946 году на стенах конференц-зала Уралмашзавода во всю длину его развешаны были чертежи и схемы — Химич излагал на техническом совете идею рельсо-балочного прокатного стана.

Чертежей было так много и так велики они были, что для беглого обхода всей этой галереи понадобились бы не минуты, а часы. И новичку трудно было представить, как и когда, в какой срок возможно перенести сотни узлов машины с чертежей в металл, в жизнь, в работу нового исполинского цеха.

В мировой практике такого рода сооружения создаются один раз в двадцать — тридцать лет, и служат они индустрии полвека и больше.

Но вот весной 1949 года на заводе в Нижнем Тагиле, для которого проектировался этот прокатный стан, мы шли не по галерее чертежных листов. Мы шли вдоль линии готовых машин, работающих, обжимающих раскаленные оранжевые глыбы металла, протянувшихся на сотни метров в длину, занимающих целый корпус завода, образующих собой как бы широкий проспект, где из одного конца нельзя увидеть другой и прогулка по всем узлам сооружения может затянуться на целый день.

Все это, вместе взятое, вся эта республика сложных умных механизмов, иные из которых сами состоят множества отдельных механизмов и возвышаются в общем ряду, как дома из металла, — все это, вместе взятое, и составляет одну машину: советский рельсо-балочный стан конструкции Г. Л. Химича и руководимой им группы инженеров-уральцев.

Далеко же увела скромного, мечтательного юношу та первая «дорожка-веревочка», по которой вошел он в большой мир пятилеток.

Худой, как всегда, пожалуй, даже еще больше осунувшийся, чем обычно, счастливый, взволнованный, Химич следил за работой гигантских механизмов, повинующихся легкому движению руки оператора на пульте управления. На нем был старый фронтовой полушубок, изрядно почерневший от машинного масла. Во время бесконечного странствования по всем узлам прокатного стана, по узким проходам верхнего этажа, напоминающим капитанские мостики стоящих в ряд кораблей, по лестницам, ведущим в подземный мир машины, Химич терпеливо рассказывал об особенностях новой конструкции.

Он говорил о том, как своеобразными, порой неожиданными решениями удается конструкторам выполнять главные требования, предъявляемые к такого рода машинам: прочность, высокая производительность, точность профиля получаемых изделий. Он напоминал о законе советской инженерии — обеспечить в новых машинах наибольшие удобства для рабочих, облегчить их труд, сделать их не слугами, а повелителями гигантских машин.

Он вдруг улыбнулся и вспомнил, как на первом испытании, не слишком доверяя новым автоматическим устройствам, вальцовщики вооружились ломами, приготовились помогать механизмам, направлять в ручьи летящие по рольгангам огненные змеи металла. Вскоре сконфуженные, но довольные вальцовщики свалили все ломы в одну кучу: с этим покончено! Механизмы, управляемые с помощью электричества, отлично делают свое дело без всяких помощников.

Несмотря на исполинские объемы всех узлов прокатного стана и разнообразие движений, совершаемых им невиданным «коллективом» машин, поражает в них действительно остроумное, простое и ясное решение кинематических задач, сложнейшего комплекса одновременно и быстро производимых операций прокатки.

— Знаете, — сказал Химич, — есть у наших конструкторов поговорка: «Сложное всякий дурак выдумает. Ты Придумай простое!» Ошибки и всякого рода глупые сложности в нашем деле могут происходить только от неясности цели, которую поставил перед собой конструктор. Главное — определить ведущую идею, цель, чего ты хочешь. Остальное — дело техники, навыка, опыта, как у музыканта, когда родилась в его воображении тема симфонии, ясная мелодия, выражающая самый дух будущего произведения. Найти для нее оркестровые краски не столь уж сложно.

У нас у всех есть замечательный учитель, — продолжал Химич, — это наш завод, перед которым страна из года в год выдвигает все новые и новые, сложные, но зато и захватывающие, интересные задачи. Нас, конструкторов, приучили мыслить в масштабах всей страны. И не заслуга наша, а наше счастье, что необъятный, обращенный в будущее труд всего народа необычайно расширяет кругозор советского инженера. Он способен решать и решает такие проблемы в технике, перед которыми порою спасует самый талантливый инженер в Европе и за океаном, развращенный узкой специализацией, бездушным практицизмом, духом наживы капиталистического предприятия.

Мы шли сквозь грохочущий мир машин, насыщенный неистовым жаром и светом раскаленного металла. Мы почти бежали вслед за глыбой шафранно-оранжевой стали, без помощи-человеческих рук появившейся в русле механической реки и мчавшейся к валкам, обжимавшим металл с чудовищной силой.

Вот где-то глыба раскаленного металла словно замешкалась, отклонилась на долю секунды от заданного направления. И тут же откуда-то из недр машины выскочили стальные «руки», мягко и властно подвинули слиток, бросили его в первый ручей прокатного стана и следили за его быстрым движением, пока слиток не превратился в рельс, в частицу стального пути, по которому помчатся во всех направлениях советские поезда.

И в последнем «переулке» этого проспекта машин мы увидели, как рельсы попадают в распоряжение станков-автоматов, завершающих окончательную отделку и отправляющих очередную порцию готовых рельсов на склад в ту долю секунды, когда контрольные аппараты дадут сигнал, что обработка каждого рельса окончена.

И поразительно: на всем этом проспекте передовой, совершенной советской индустрии не было видно людей. Машинами повелевали операторы на пультах управления станом. Во всем ощущалась воля советского человека, инженера, творца, ученика пятилеток.

...Поздно вечером, когда закончилось торжество последних испытаний нового рельсо-балочного стана, городская гостиница наполнилась шумом молодых голосов, веселой перекличкой людей, видимо знакомых друг с другом, связанных многолетней дружбой, давней общностью интересов.

— Электрики, сюда! — взывал кто-то из вестибюля.

— Монтажники, потеснитесь!

— Где тут конструкторы, вот запрятались, схимники!

Вдруг оказалось, что вся гостиница в эти дни занята инженерами, создававшими уникальный прокатный стан, и что они страшно молоды, юношески влюблены в жизнь, готовы в этот праздничный день к самым сумасбродным шуткам, хотя все они вместе изо дня в день, из года в год работают над такими сложнейшими проблемами техники, которые в былые времена под стать были только убеленным сединами академикам.

Где-то ударила в потолок пробка из бутылки шампанского, где-то продолжали весело пререкаться монтажники и электрики, где-то во весь голос читали стихи. Георгий Лукич Химич распахнул окошко. В дальнем конце города дрожало в небе зарево — бессонные огни завода.