Женское нестроение - Александр Амфитеатров

Актриса. Да.

Фельетонистъ. Сколько же самостоятельныхъ трудовъ перепробовали вы прежде, чѣмъ осгановились на сценѣ?

Актриса. Какъ вамъ сказатъ? Не особенно много… и, при томъ, всѣ — въ области искусства. Я рисовала. Я пѣла. Я училась музыкѣ. Во всемъ успѣвала и… ни вь чемъ не успѣвала вполнѣ. Много способностей, — разбросанная талантливость понемножку… Я вѣдь чистокровная русачка, a y насъ y всѣхъ такая талантливость: куда ни брось, сразу, какъ кошки, становимся на четыре лапы, — и много не сдѣлаемъ, a на первыхъ порахъ удивимъ.

Фельетонистъ. Общественной жилки въ васъ нѣтъ?

Актриса. То есть?

Фельетонистъ. Васъ не тянуло уйти учительницей въ народную школу, въ женщины-врачи, въ фельдшерицы или сестры милосердія, въ благотворительность по трущобамъ? Васъ не интересовали ни толстовцы, ни марксисты? Вы не писали публицистическихъ трактатовъ о правахъ женщинъ?

Актриса. Такой жилки во мнѣ, къ сожалѣнію, совсѣмъ нѣтъ.

Фельетонистъ. Ну, — если вы не хотите идти замужъ, если васъ не влечетъ къ себѣ дѣятельность соціально-утилитарная, въ чемъ же сомнѣніе? — отчего же вамъ въ такомъ случаѣ и въ самомъ дѣлѣ не поевятить себя искусству, не пойти хотя бы и въ актрисы?

Aктриса. Вы убиваете меня, — вы сказали это такимъ тономъ, точно подразумѣваете: ступай въ актрисы, потому что ты больше никуда не годна.

Фельетонистъ. О, нѣтъ, милая миссъ Анна Дэмби! Вы ошиблись. Тонъ мой относится не къ вамъ, a къ дѣлу, въ которое вы вступаете. Видите ли: я очень люблю искусство — и ненавижу его въ то же время. Въ особенности театръ. Ненавижу зато, что, — чѣмъ дальше, тѣмъ больше, — театръ дѣлается Молохомъ, пожирающимъ молодыя силы русскаго общества, замѣняя для нихъ своею призрачною жизнью и дѣятельностью подвиги жизни дѣйствительной, Майя вмѣсто дѣйствительности! Культъ Майи — вмѣсто культа правды!.. Мнѣ жаль этихъ силъ, слѣпо, стаднымъ чувствомъ увлекаемыхъ въ прикрытую розами пустоту, и больше всего, въ числѣ ихъ, жаль святыя женскія души, безплодно сгорающія на алтарѣ безжалостнаго Молоха, тогда какъ…

Актриса. Раутенделейнъ могла бы благополучно успокоиться въ омутѣ Брекекекса?

Фельетонистъ. Спрошено насмѣшливо, и я заслужилъ эту маленькую злость. Да! Вотъ такъ-то всегда. Воевать противъ искусства, отбивать отъ него прозелитовъ легко. Но, — когда насъ спрашиваютъ женщины: что же, взамѣнъ искусства, предложите вы мнѣ? чѣмъ я заполню свою жизнь, если надо убрать изъ нея стимулъ этого плѣнительнаго миража? — мы, мужчины, дѣлаемся ужасно ненаходчивы, и втайнѣ, кромѣ стараго рецепта — «замужъ», рѣшительно не знаемъ, что дѣльно предложить… Да — по правдѣ сказать — и нечего… И — чтобы замаскировать свое незнаніе и неимѣніе замѣнъ — пускаемся въ хитрые обходцы, чтобы не сразу испугать васъ словомъ «замужъ». Но рано или поздно произнести его все-таки приходится, и все очарованіе нашихъ хитрыхъ обходцевъ исчезаетъ, и женщина видитъ, что она — все-таки стоитъ надъ омутомъ Брекекекса. Конечно, есть другой фортель: можно наговорить много красивыхъ словъ и громкихъ фразъ, можно продекламировать трепещущимъ голосомъ:

Иди къ униженнымъ,Иди къ обиженнымъ,По ихъ стопамъ,Гдѣ трудно дышится,Гдѣ горе слышится,Будь первой тамъ…

Но вѣдь это — «сильно, но неубѣдительно», какъ говорилъ одинъ русскій отрокъ. «Пѣснь — все пѣснь, a жизнь — все жизнь!». Женщина приходитъ къ намъ и спрашиваетъ: гдѣ мнѣ искать счастья? — a мы ей: какое тебѣ, матушка, счастье? — ступай къ униженнымъ, ступай къ обиженнымъ, ступай во всю эту юдоль плача и стенаній, куда намъ, людямъ дѣловымъ, занятымъ, промышляющимъ, служащимъ и жуирующимъ, самимъ идти и некогда, и неохота. Вотъ твоя доля — вотъ тебѣ и все твое счастье! Вмѣсто хлѣба — камень, вмѣсто рыбы — змѣя. Нѣтъ, миссъ Дэмби, спасибо, что вы меня оборвали. Лицемѣріе въ данномъ вопросѣ такъ крѣпко прососалось въ наши души, что, заговоривъ, и самъ не замѣчаешь, какъ, нехотя, уже лицемѣришь. Лицемѣріе это вытекаетъ изъ того, что не любимъ мы женской самостоятельности, не любимъ и средствъ. дающихъ женщинѣ самостоятельность. На русской почвѣ изъ всѣхъ средствъ самостоятельности, обезпечивающихъ женщинѣ не прозябаніе, — этихъ-то сколько угодно! — но болѣе или менѣе безбѣдное житье, пока надо серьезно считаться лишь съ однимъ: съ театромъ. И потому-то театръ особенно намъ ненавистенъ: онъ отнимаетъ y насъ женщину-рабу, самку, хозяйку, орудіе нашего комфорта, — и мы, кабы были не только сердиты, но и сильны, непремѣнно разрушили бы за это театръ. Но, такъ какъ мы только сердиты, то мы, продолжая ненавидѣть, маскируемъ, однако, приличія радя, ненавистъ свою восхитительнымъ лицемѣріемъ. Мы, видите ли, ничего не имѣли бы противъ театра, противъ дѣлежа нашими женщинами со сценою, но… театръ — такое ужасное мѣсто! Это — вертепъ пьянства и разврата, дурныхъ словъ, дурныхъ мыслей, пріютъ продажныхъ мужчинъ и женщинъ, браковъ на сезонъ и т. д. Наши женщины, видите ли, глупы, наивны, — и, какъ глупыхъ и наивныхъ, Молохъ сцены моментально поглотитъ ихъ своею безпутною пастью и ассимилируетъ всему своему безобразному содержимому. Спасемъ же нашихъ женщинъ отъ всерастлѣвающихъ кулисъ! Пусть онѣ плѣснѣютъ въ нашемъ омутѣ, a не въ театральномъ… подъ нашею опекою, по нашей волѣ, a не по своей собственной, за свой страхъ и рискъ! Спасемъ, и — цѣпочку на шею, a цѣпочку — въ колечко, a колечко — винтомъ на стѣнку. Сиди, моя радость, и будь счастлива! Можетъ быть, на своей цѣпурѣ ты одурѣешь отъ скуки, отъ тяжкой тоски рвущихся на волю талантовъ, безплодно закопанныхъ въ землю, отъ стыда за свое рабство — такое же лицемѣрное, какъ лицемѣрили съ тобою твои ласковые поработители. Зато… это ли не счастіе? — лѣтъ черезъ двадцать пять веселаго сидѣнія на нравственной цѣпурѣ, ты — опошлѣвшая, оглупѣвшая — умрешь съ репутаціей «порядочной женщины»… и эта репутація достанется тебѣ даромъ и останется при тебѣ даровымъ приложеніемъ, «преміей къ изданію» твоего супружества, неотъемлемою, хоть ты перемѣни сто любовниковъ! Тогда какъ — будь ты актрисою, то, хотя бы ты не имѣла ни одного, — ой-ой-ой! Какою дорогою цѣною, какимъ унизительнымъ и долгимъ испытаніемъ ты обязана y насъ, Брекекексовъ, купить себѣ снисходительное признаніе твоихъ правъ на репутацію честности! Ты умрешь, и водяники оросятъ твой прахъ слезами: «Квараксъ! брекекексъ!.. покойница заблуждалась въ юности, но, подъ нашимъ мудрымъ вліяніемъ, исправилась къ зрѣлымъ годамъ и стала истиннымъ украшеніемъ нашей спокойной, мирной, зеленой тины. Увы! Кто будетъ теперь поить меня утреннимъ кофе съ густыми сливками? Кто будетъ покорно слушать правила житейской мудрости брекекексовъ — Домострой XIX вѣка — денно и нощно льющейся неугомоннымъ потокомъ филистерскихъ максимъ изъ самодовольныхъ устъ моихъ, устъ хозяина и домовладыки, на пользу и утѣшеніе любящей супруги, чадъ и домочадцевъ? На чью нѣжную грудь склоню я, возвратясь изъ департамента, свою, утомленную отношеніями за нумеромъ такимъ-то и предписаніями за нумеромъ этакимъ-то, глубокомысленную голову? Съ кѣмъ буду продолжать славыый родъ свой, дабы и впредь болото наше не оскудѣвало брекекексиками?.. Увы! Нѣтъ ея, неукоснительной исполнительницы всѣхъ означенныхъ великихъ функцій въ теченіе цѣлыхъ двадцатипяти лѣтъ, промѣнявшей на функціи эти и свое дарованіе, и обусловленную дарованіемъ самостоятельность — свободу вольной птицы… Нѣтъ ея! Увы! брекекексъ! брекекексъ! брекекексъ»!.. Есть y васъ талантъ?

Актриса. Не знаю. Знаю лишь, что я глубоко чувствую то, что играю. Мнѣ весело, когда я смѣюсь съ изображаемымъ мною лицомъ, и я плачу настоящими слезами, когда роль велитъ плакать.

Фельетонистъ. Вы еще не успѣли возомнить себя ни новою Дузэ, ни Ермоловой?

Aктриса. Конечно, нѣтъ.

Фельетонистъ. А — въ мечтахъ своихъ — конечно, уже рисуете себѣ ихъ карьеру?

Актриса. Говорятъ, будто плохъ тотъ солдатъ, который не надѣется быть генераломъ. Надѣюсь и я, что, если останусь на сценѣ, то не для того, чтобы вѣчно быть въ солдатахъ. Но — даю вамъ честное слово — о фельдмаршальскомъ жезлѣ пока не мечтаю, да и не знаю, буду ли мечтатъ. Я чувствую въ себѣ способности къ сценической дѣятельности, но велики ли онѣ, нѣтъ ли — сама того не знаю. Думаю, что не очень велики.

Фельетонистъ. Вы молоды, красивы, y васъ, какъ y Корделіи, «тихій, нѣжный голосъ — большая прелесть въ женщинѣ«. Вы умны и образованы. Вы любите театръ. Вы любите тѣхъ, кого играете, и переживаете — хорошо ли, дурно ли, умѣло или наивно — другой вопросъ, но переживаете своимъ «я» ихъ судьбу. Сложится ли изъ этихъ данныхъ «талантъ»? Не знаю. Но — по сотнямъ примѣровъ — знаю, что если женщина вступаетъ на сцену не въ твердомъ самомнѣніи немедленно заткнуть за поясъ всѣхъ Дузэ, Ермоловыхъ, Федотовыхъ, Савиныхъ, Саръ Бернаръ, то вашихъ данныхъ достаточно, чтобы стать замѣтнымъ, полезнымъ и симпатичнымъ явленіемъ во всякой драматической труппѣ. A дальнѣйшее — дѣло практики и любви къ своему призванію… Разъ есть призваніе — оно выведетъ васъ сквозь всѣ терніи тяжелой театральной карьеры невредимою и усовершенствованною. Per angusta ad augnsta, per aspera ad astra. A терній много… хотя, разъ ужъ мы отбросили въ сторону всякое лицемѣріе, все-таки меньше, чѣмъ пугаютъ молодыхъ неофитовъ сцены ихъ доброжелатели изъ «публики» — родные, знакомые, друзья, женихи.