Храм Фемиды. Знаменитые судебные процессы прошлого - Алексей Валерьевич Кузнецов

цитатами из Священного Писания и античных авторов. В другие разы он был сама сдержанность, воплощённая бесстрастная логика. Подчас драматургическому совершенству его выступлений могли бы позавидовать лучшие литераторы эпохи. Обо всех вместе взятых российских адвокатах конца XIX в. не рассказывали столько восхищённых историй, в которых правда густо перемешивалась с вымыслом, сколько о Плевако.

Обвинитель, понимая, сколь опасен его оппонент и желая нейтрализовать его «козырь», сам поторопился упомянуть о том, что покойная была человеком нравственно небезупречным. Очевидно, что от Плевако ожидали развития темы опытной соблазнительницы, сведшей с ума простоватого юношу. Обычный адвокат почти наверняка пошёл бы именно этим путём…

Ни одного слова упрёка в адрес убитой актрисы не раздалось из уст адвоката. Нет, его Висновская – человек, умеющий сильно и искренне чувствовать, тянущийся к свету. Но – сбитый с толку сценой, поглощённый театром, заблудившийся между рампой и кулисами. Патетика театра, неестественность театра, пошлость окружающей театр жизни – вот что привело её к роковому финалу, Бартенев же – не более чем орудие, которым управляла её сильная воля. «Смерть представлялась Висновской такою, какою она привыкла видеть её на сцене, о какой мечтала своей поэтической душой. Это не была та страшная, отвратительная смерть, которой она боялась».

И он – слабый, недалёкий, полностью поглощённый ею. Человек, которому не по плечу оказалась ноша быть её возлюбленным. Потому он и не застрелился, что это было не в его власти. «…Когда она закрыла глаза, когда перед ним лежал труп той, мысль и воля которой были его мыслью и волей, – он потерял сознание разницы между жизнью и смертью, перестал желать и думать. Он не знал, что дальше, – некому было им распорядиться…»

«Я не мог бы не сдержать слова, которое я дал ей, что после неё я убью себя, но мной овладело полное безразличие… Так же безразлично отношусь я и теперь к тому, что живу. Но я не могу примириться с тем, что думают, будто я палач. Нет, нет! Может быть, я виноват перед людским законом, виноват перед богом, но не перед ней!»

И. Бунин. Дело корнета Елагина

Суд постановил: лишить дворянства, восемь лет каторги, затем вечное поселение в Сибири. В апелляции приговор устоял. В кассации, несмотря на старания ещё одного видного адвоката Сергея Андреевского, – тоже. Однако, как витиевато отмечает сенатский отчет, «участь Бартенева была смягчена в путях Монаршего милосердия».

Единственная Википедия, посвятившая Бартеневу небольшую статью, – польская. Там сказано, что бывшего корнета после приговора помиловал царь, что он «никогда не был женат» и «злоупотреблял алкоголем». Дата смерти 12 декабря 1932 г., место – Варшава. Очевидно, автор вдохновлялся давнишней заметкой в варшавской газете «Тайный сыщик», где было сказано, что двумя неделями ранее в одной из столичных богаделен умер нищий пьяница; на протяжении многих лет его якобы видели на Новогродской улице напротив дома, где произошла трагедия, и на могиле актрисы на кладбище Повонзки. После смерти в его нехитрых пожитках нашли документы на имя Александра Бартенева… Красивая история.

«Бартенев так и не женился. Говорили даже, что он бежал из России после Октябрьской революции и остановился в Варшаве. Часто над могилой Висновской видели бродягу, который приходил на Повонзки из богадельни под названием «Цирк» у Дикой. В 1932 г. нищий умер. При нём были найдены документы, оформленные на имя «Александр Бартенев».

Из публикации на сайте Sekrety Warszawy от 11 октября 2012 г.

Но это не так.

А было – так

Царь действительно «скостил» наказание (у Бартеневых были хорошие связи при дворе), сохранив преступнику дворянство и ограничившись двумя годами ссылки в Омске, по отбытии которой Александр Михайлович уехал в имение. Там он через какое-то время женился на местной дворянке, вдове Елизавете Алексеевне Тереховой. Вскоре умер её отец, и супруги стали владельцами зажиточного имения Петровское в 25 верстах от г. Усмани: деревянный крытый железом дом стоимостью 8000 рублей, 8 флигелей, конный двор с 3 конюшнями (рысистый конный завод, 80 голов), пашня, покосы, мельница. Супруги жили в согласии, общих детей у них не было, но бывший корнет души не чаял в своём воспитаннике Александре, сыне жены от первого брака. Смерть Михаила Ивановича Бартенева в 1904 г. умножила их капиталы: ещё одно имение, ещё один конезавод, земли близ трех деревень, вклады…

Характеризуя на суде своего подзащитного как человека ведомого, несамостоятельного, заложника людей и обстоятельств, великий адвокат был совершенно прав. Вот, извольте: другие люди, другое окружение, другая социальная роль – и перед нами рачительный хозяин, заботливый муж, трепетный отчим.

21 сентября 1914 г. Александр Бартенев умер от разрыва сердца, прочитав в газете имя Александра Терехова: ушедший на фронт добровольцем в первые дни Великой войны, его пасынок значился в списках погибших. Мы не знаем, где Елизавета Алексеевна похоронила мужа – то ли рядом, в соседней Бреславке, то ли в Грязях, рядом с отцом, матерью и братом; ни там, ни там погосты не сохранились.

А Александр на самом деле тогда не погиб, он проживет ещё два с лишним десятилетия, его убьёт советская власть в годы Большого террора. Это была ещё одна, последняя злая шутка судьбы в недолгой – 46 лет – жизни корнета Бартенева.

20. «Тринадцать незначительных дел»

Адвокатская практика помощника присяжного поверенного В. И. Ульянова в Самарском окружном суде, Российская империя, 1892–1893 гг.

Заполняя в марте 1920 г. некую анкету, в графе «бывшая профессия» Владимир Ульянов (Ленин) написал: «бывш. пом. прис. пов.». Не «журналист», не «партийный деятель»; почему-то он выбрал для «официальной бумаги» свою не слишком долгую, четвертьвековой давности адвокатскую практику…

Владимир Ульянов коллег недолюбливал. «Адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает», – со знанием дела писал он доверенным товарищам, инструктируя их в выборе защитников для других, находящихся под следствием, товарищей. Зачем же он выбрал эту профессию? Рискнём предположить, что методом исключения. Юридическое образование наилучшим образом вписывалось в рано определившийся круг его интересов: политика, политика и ещё раз политика. Философский – слишком заумно, историко-филологический – слишком оторвано от действительности; а больше ничего и не было. Внутри же юридической профессии – либо госслужба, которая ему явно претила (да и для основной страсти – революционной деятельности – не оставалось бы времени), либо университетская кафедра (не тот темперамент!), либо «свободная профессия» – адвокатура. Поэтому он, исключённый из университета после участия в казанских студенческих волнениях, добивается разрешения сдать университетский курс экстерном. В