Крест. Иван II Красный. Том 2 - Ольга Гладышева

Зато на другой день его на вынос плащаницы взяли[20]. Митя сначала послушал немного службу строгую, а потом стал свечи у Николая Угодника переменять. Это матушка одобрила. «Ты не отходи от огней-то», — прошептала. Святитель сиял и таял в золотистом теплом блеске. Лицо его доброе было, как живое. Митя ждал: вдруг он сейчас вытащит сухонькую ручку из-под ризки и благословит его... Но Николай чего-то не надумал.

В святую же субботу с утра на столах в горницах появились белые скатерти с синими и багряными коймами. Сделалось торжественно и как бы холодно от этой белизны. И всюду за образами вербницы пушистые торчали, а на столах — тарелки с густой травой. Митя уже знал, что это к празднику пшеницу прорастили.

Время спустя запахло чем-то горячим, сдобным, вкусным. Митя понёсся в поварню. Старшая стряпуха, раскрасневшаяся от печного жара и сердитая от важности, укладывала на подушки куличи, украшенные листьями и косичками из теста. Кухарь же залез в печное чело и вытащил оттуда нечто тяжёлое, черно-багровое, капающее и бегом понёс это на ледник.

   — Чего потащил? — крикнул Митя вдогонку.

   — Окорок, сокол ты наш зоркий, — сказал дядька Иван Михайлович, тоже вращавшийся здесь.

   — Ястреб златоглазый! — поправил его Митя.

Иван Михайлович, кажется, слегка выпил. От него почему-то крепко пахло смородиной. Батюшка учуял и укорил его. Но Иван Михайлович сказал, что священники уже белые ризы надели и, мол, поэтому ничего. Батюшка спорить не стал, подкинул Митю к потолку и назвал его «шмель златобрюхий».

Все были в каком-то приподнятом ожидании. Пришла матушка в простом платье из зендяницы, в плетешках из суконных и шёлковых полосок, тоже озабоченная и несколько сердитая, стала совещаться со стряпухой, куда расставлять куличи сдобные, куличи заварные да куличи шафранные. Пасхи тоже понаделали разные: варёную, да запечённую красную, да боярскую. Ещё калачи московские в изобилии, с блестящей корочкой, прорезные, с отвёрнутыми «губами». Для них печь надо было топить особо, только берёзовыми поленьями без коры, чтоб дыму чёрного не было, а жар был лёгкий. Словом, Митя многими знаниями обогатился в этот день. Да и день тянулся долго, потому что кушать ничего не подавали. Правда, Иван Михайлович раздобыл немного каши вчерашней, засохшей, с конопляным маслом. Тем и закусили.

Чтоб скоротать день до вечера, батюшка надумал учить сына игре в шахматы. Велел принести фигурки простые, деревянные, но Митя упросил, чтоб дорогие, из слоновой кости, которые были ещё деду ханом Узбеком подарены. Расставили князей, расставили епископов, всадников и королев — Митя уже знал, кто как называется и где кому находиться положено. Ладьи же белые, где сидели воины со щитами, почему-то поставил рядом. Отец поправил. Митя невозмутимо поставил рядом и чёрные.

   — Это почему же? — закипая, спросил Иван Иванович. — Я же тебе показывал, как надо.

   — Они должны вместе быть.

   — Кто сказал?

   — Они дружки, — твёрдо ответил Митя, — и будут там, где я их определил.

Отец с грохотом опрокинул доску.

   — С тобой только нагрешишь!

Тем закончилось обучение княжича древней и мудрой игре.

Митя сильно огорчился. Лицо у него покраснело и пошло пухлыми ямками, это значило, что собрался заплакать.

Но нежный старче Иван Михайлович бдительно следил, чтоб дитя не забижали.

   — Я тебе после Светлого воскресенья таку тайну сообщу, каку только волшебники знают. И ты будешь знать. А боле никто.

Митя утешился и с ещё большим нетерпением стал ждать Пасху.

В сумерки начали наряжаться ко всенощной. Дворовые девки и бабы надели платья с поясами, из-под платья — рубаха нижняя выглядывает с льняным плетением по подолу, а боярского роду женщины были в платьях шёлковых: алых, синих, зелёных с золотым и серебряным шитьём. На девицах коруны — венцы зубчатые, а мужатницы убрали волосы в повои шёлковы, поверх же — кики с очельем жемчужным, а к нему ещё прикреплена бахрома из жемчужных снизок и колты височные. Поверх платья — плащи с коймами золотыми по вороту, по бокам и внизу, а на плече — застёжки-фибулы из камней драгоценных. Всё самое лучшее понадевали, одна другой красивее. На коймах стебли изогнутые с листьями, и цветы, и круги — глаза разбегаются. Но батюшка изо всех краше: и кудрями, и плечами широкими, и устами усмешливыми. На какую боярыню взглянет, та глаза и опустит. Батюшка изо всех — князь. Бояре бороды расчесали и власы долги, а иные в кружок постриглись ради праздника. Матушка обещала, что к крестному ходу за Митей дядьку пришлёт, и все ушли.

Пусто стало в тереме и тихо. Лампадки везде горят, мигают, на небе звёзды высыпали, на поляне в кустах что-то потрескивает. Митя хотел, пока никого нет, ещё раз шахматы костяные посмотреть, но подумал, что батюшка, если узнает, убьёт, — и не посмел трогать. Пошёл куличи на столах понюхал, слюнку сглотнул, забрался на сундук в светлице и прикорнул, чтобы время скорее прошло. А открыл глаза — солнце во всех окнах играет! Проспал Святую ночь! И звон пасхальный не разбудил.

Батюшка с матушкой радостные:

   — Где наш малёхонек? — говорят. — Христос воскрес!

Нарядился Митя в рубаху новую с поясом шелка кручёного, а по вороту — васильки, и пошли все за стол куличи есть, да пасхи, да яички разноцветные. И все целовались, встречаясь друг с другом.

Полнота жизни исполнилась.

Гостей на разговенье собралось видимо-невидимо. За столом пестрело от кокошников, покрывал, янтарей. Пришли и поп с дьяконом. Ризы на них были не белые, а просто светлые, впрозелень. Все кушали и яства хвалили, но особенно всем хотелось попробовать колбасы кровяные немецкие, какие поп Акинф из Москвы привёз в подарок от великой княгини. Тут произошло меж хозяев замешательство. Матушка как бы невзначай спросила:

   — Немецкое угощение в Москву через Новгород прибыло?

   — Вестимо так, — благодушно отозвался Акинф.

   — Тогда лучше остережёмся, поелику там чума, — сказала матушка и дала знак слугам унести колбасы.

Гости не без сожаления проводили их глазами.

   — Хоть на деревню их отдай, княгиня, — посоветовал Акинф. — Ведь там и похлёбка — лакомство.

А местный батюшка, маленький попик (ростом меньше лопаты, отметил Митя), так этот маленький сказал, что православным таку кровянину ясти не следоват, неизвестно, из чего она изделана. Все согласно, хотя и не совсем искренне, одобрили сие замечание.

Преветхий Иван Михайлович предложил лучше налечь на окорок, а колбасы бросить псам. Но Митин батюшка приказал просто зарыть их на заднем дворе поглубже. Что и было исполнено. Такие вот получились кощунки, иначе говоря, вздор: изгнали немецкое угощение, издавили, перемяли, в землю втолкали.

Ну и ещё одна несуразица произошла. Молодая боярыня Горислава, жена боярина Ивана Мороза, чашу мёда большую принявши, вспотевши и взглянув знойно на князя, вдруг запела прямо за столом хороводную: «На дубчике два голубчика разговаривают, тебя молодца напохваливают. Нету в свете молодца краше Ивана Иваныча!» — и пошла по горнице дробить башмаками-копытцами, виляя задом и плечьми, будто кто ей напотычку давал. Гости так и обмерли: на Пасху-то, при священстве! К мужу её оборотились, а тот сам впьяне. К хозяину оборотились — тот на проказницу неосудительно зрит, с улыбкой хмельной, и взор туманит. Тогда маленький поп сказал громко:

   — Такой дай волю, захочет и боле.

И они с дьяконом, наскоро перекрестившись, полезли из-за стола.

А матушка, по столешнице сильно треснувши, вскричала низким голосом утробным:

   — Ты что на князя лезешь, ровно баскачиха? Вон отсюдова, дерзунья наглая! Распалительница подчревная! — И озрак её лица сделался страшен.

Разноголосица вскриков и смеха сгустилась и оборвалась в тишину. Тут Иван Михайлович схватил Митю под мышки и понёс прочь из горницы. Митя упирался, бодал дядьку головой в грудь и сронил сапог. Слуги его подняли и следом за дверь кинули.

   — Ты пошто меня утащил, лиса мокрая? — Митя топнул необутой ногой. — Чего там деется?

   — Боярыню похотения любовные томят.

   — И поэтому она пляшет?

Дядька посмеялся бледными устами.

   — Ну, это... чада жаждает и расслабляема бывает от того.

   — А матушка пошто сердится?

   — Оттого и сердится, что Горислава стыдение потеряла. Иди-ка лучше в ласи позабавься.

Игра эта была такая: дети мужеска пола, увёртываясь, бегали вокруг водилы, а тот, прыгая на одной ноге, другою пытался достать кого-нибудь, чтоб поставить на своё место. Митя достать никого не сумел, наоборот, сам не устоял, сел на землю и заревел с досады. Пришлось Ивану Михайловичу умыть его и гулять увести.