Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

– А ты, Вед ель, как думаешь?

Ведель, как ловкий придворный, поддержал мнение короля. И король, уже не колеблясь, крикнул:

– Ну так марш вперед!

Фридрих II бросил кавалерию Зейдлица на ретраншементы, где скрывались полки второй дивизии под командой графа Румянцева. Но стойко выдержали напор конницы русские полки и перешли в наступление, воспользовавшись замешательством неприятеля.

Граф Салтыков внимательно следил за боем, посылая в подкрепление то полки под водительством генерала Панина, то бригадира Брюса. В один из решающих моментов сражения он приказал Лаудону захватить батарею, к которой устремились и прусские гренадеры. Полк Лаудона встретил их целым градом картечи. Пруссаки пришли в замешательство, чем немедленно воспользовались австрийцы, чья конница врубилась в отступающую прусскую пехоту и конницу, нанеся ей чувствительный урон. Король еще попытался занять высоту Гросс-Шпицберг, которая господствовала над местом битвы, но и оттуда открыли убийственный пушечный огонь, а тех, кому удавалось подняться вверх по склону, свергали обратно вниз штыками или пулями. Несколько раз прусская пехота пыталась овладеть высотой, но беспрерывный огонь поражал храбрецов.

Все прусские войска были брошены на укрепленные ретраншементы русских. Сам король, подвергаясь ежеминутно смертельной опасности, вводил все новые и новые войска. Мундир его был растерзан пулями, две лошади под ним были убиты, а сам он легко ранен. Впоследствии очевидцы рассказывали, что спасла жизнь ему золотая готовальня, хранившаяся в кармане мундира: пуля застряла в золоте. Все уговаривали его покинуть поле боя, особенно в тот момент, когда под ним еще раз убили лошадь.

– Нам надобно все возможное испытать для получения победы, и мне надлежит здесь так же хорошо исполнять должность мою, как и всем прочим, – отвечал король на все уговоры покинуть поле боя.

Повсюду инициатива переходила в руки русских и австрийцев.

Русские дрались с таким мужеством и храбростью, что даже пруссаки, очевидцы этого сражения, писали о них с восхищением, рассказывая в своих воспоминаниях, как они целыми шеренгами падали, будто сраженные пулями, давали переходить через себя, а потом поднимались и сзади уничтожали неприятеля. Тщетны были усилия пруссаков – они так и не могли овладеть возвышенностью.

Король бросил на Шпицберг конницу Зейдлица, привыкшего побеждать. Но под градом русской картечи и конница с большими потерями вынуждена была отступить. В этой атаке были ранены сам Зейдлиц, принц Евгений Вюртембергский, генералы Финк, Гильзен, а генерал Путкамер убит…

Вторичная атака горы Шпицберг оказалась безуспешной, войска неприятеля пришли в замешательство и беспорядок. И тут, уловив счастливый момент, австрийский генерал Лаудон со своей конницей бросился на отступавшего неприятеля. Панический ужас овладел тогда всей прусской армией, устремившейся в лес и на мосты, бросив не только захваченные у русских пушки, но и свои 165 пушек.

Король в отчаянии смотрел, как уходила из рук его победа, которую он еще недавно так бурно предвкушал. Он держался одним из последних на поле боя, все еще ожидая какого-то чуда. Неумолимо приближался плен.

– Притвиц! Притвиц! Я погибаю! – безнадежно повторял король при виде приближавшихся русских и австрийцев.

Рядом с королем оставалась сотня гусар под предводительством преданного ротмистра Притвица.

– Нет, ваше величество! Сему не бывать, покуда есть еще в нас дыхание, – отвечал Притвиц, отстреливаясь от наседавших русских.

И неожиданно храбрый Притвиц с сотней гусар бросился вперед и до тех пор держал русских гренадер, пока король не ускакал и не соединился со своими отступающими войсками.

Никогда еще король не испытывал такого потрясения… Только что, казалось, торжествовал он победу, и в один миг все полетело в бездну поражения и безудержного разгрома. Никакие уговоры не могли остановить бегущую в страхе прусскую армию.

Разгром был полнейший. Фридрих писал в Берлин: «Наши потери очень значительны; от армии в 48 000 человек у меня в эту минуту не остается и 3000. Все бежит, – у меня нет больше власти над войском. В Берлине хорошо сделают, если подумают о своей безопасности. Жестокое несчастие; я его не переживу. Последствия битвы будут хуже, чем сама битва: у меня нет больше никаких средств и, сказать правду, считаю все потерянным. Я не переживу погибели моего отечества. Прощай навсегда».

По свидетельству историков, в этой битве король потерял 7627 убитыми, 4542 пленными, 2055 дезертировали; русские потеряли убитыми 2614 человек, 10 863 ранеными; Лаудон – убитыми 893 человека, 1398 ранеными. Победители захватили 28 знамен, 172 пушки, множество огнестрельных припасов.

«Ваше величество, не извольте тому удивляться, вам известно, что король прусский всегда победы над собой продает очень дорого», – писал в Петербург граф Салтыков, а в кругу близких ему генералов не раз приговаривал:

– Ежели мне еще такое же сражение предстоит выиграть, то вынужден буду один с посошком в руках несть известие о том в Петербург.

Эти опасения предопределили и дальнейшие действия графа Салтыкова.

Казалось бы, после такой победы нужно воспользоваться ее плодами – преследовать неприятеля и полностью разгромить его. Но…

Фридрих II, потерпев столь сокрушительное поражение, несколько дней пребывал в таком трагическом положении, что всерьез подумывал о самоубийстве как единственной возможности с честью и достоинством завершить свою жизнь. Он думал, что граф Салтыков и генерал Лаудон, соединившись с основными силами австрийской армии во главе с фельдмаршалом Дауном, займут Бранденбург, Силезию, Берлин, Бреславль… У него не было никаких средств для того, чтобы препятствовать исполнению этого естественного развития событий. Это был конец войне, в которой он так успешно противостоял превосходящим силам Франции, Австрии, Швеции, России… Он сдал командование армией генералу Финку, сказался больным. Уныние, отчаяние, страх увидеть свою родину покоренной – вот что терзало его душу.

Но что это? Проходит день, два, пять, а неприятель его не преследует. Этого оказалось достаточно, чтобы король Фридрих II выздоровел и вновь задумался о судьбах своего Отечества. «Если русские перейдут Одер и станут угрожать Берлину, мы вступим с ними в бой скорее для того, чтобы умереть под стенами нашей родины, нежели в надежде их победить, – писал он берлинцам. – Я решил погибнуть, защищая вас…» А между тем разгромленные полки собирались вокруг него, и вскоре он вновь мечтает собрать тридцатитысячную армию, способную противостоять русским, австрийцам, французам…