Огонь в океане - Ярослав Иосселиани

Когда наш дом опустел, я подошел к маме, чтобы оказать что-то нежное, успокоительное, но не нашел подходящих слов. Она помогла мне.

— Ничего, сынок,, не беспокойся. Поезжай, учись. Велик Шалиани, он поможет тебе! — Она подняла голову вверх. В ее глазах я прочел еще непонятную мне, ребенку, скорбь любящей матери, страх за своего сына.

— Мама, я всегда, каждый день, сто раз в день буду вспоминать тебя, — постарался я ее успокоить. 

— У тебя сердце доброе, ты меня не забудешь, это я знаю... Но ты же один там будешь, кто поможет тебе добрым советом? Ведь в Широких странах много и плохих людей.

Мать крепко прижала меня к себе.

— Пора спать, ложись, мой мальчик, завтра тебе рано вставать, — наконец сказала она, выпуская меня из своих нежных рук.

Еще затемно отец разбудил меня. У сванов существовал обычай собираться в дорогу чуть свет, куда бы ни лежал их путь, пусть даже совсем недалеко. Горы еще не были освещены солнцем.

На Большой дороге нас ждали два моих будущих товарища — Сеит Мильдиани и Бидзина Гулбани. С ними был отец Сеита с лошадью. Тут же я увидел знакомую фигуру Теупанэ. Теупанэ по обычаю хотел благословить меня на дорогу, но отец воспротивился этому. Теупанэ ничего не оставалось, как только поздравить меня с началом пути в Широкие страны.

— Пусть из тебя получится такой ученый человек, которого мы и не видели. Пусть ты будешь таким большим человеком, что цари будут тебе завидовать... Не у нас, конечно, у нас больше нет царей, поэтому ты и идешь в Широкие страны учиться, — пожелал мне добрый старик.

На Большой дороге началось прощание.

— Плачьте, плачьте, — говорил Теупана женщинам, — слезы — хороший признак, они означают будущее счастье.

— Молодец, Теупанэ! Молодец, на ходу выдумывает приметы, — рассмеялся отец. — А плакать не надо. Подумайте только: наши сыновья идут в Широкие страны учиться! Раньше сваны отправлялись туда или в кандалах в Сибирь, или с лопатой на плечах, чтобы заработать кусок хлеба.

Мать ничего не могла сказать. Я видел ее глаза, наполненные одновременно и страхом и счастьем, и почувствовал, что и по моему лицу, щекоча, побежали слезы.

Рядом, с матерью, держась за ее юбку, стояла  Верочка. Взгляд ее удивленных глаз был устремлен на меня. Я крепко поцеловал ее в глаза.

Кончились тяжелые минуты прощания. Мы идем по пыльной дороге вперед, в далекие, манящие, таинственные Широкие страны, о которых я так много слышал в детстве.

Один

Меня разбудил солнечный луч, проникший сквозь листву пальмы. С недоумением оглянувшись по сторонам, я вскочил на ноги и через огромное, напоминающее дверь сванского дома окно увидел и пальму, и синее небо, и даже кусочек моря.

Все было новым для меня и странным. На полу большого помещения на матрацах спали Бидзина и Сеит. Посредине комнаты стоял широкий стол. На нем две внушительные, измазанные фиолетовыми разводами деревянные чернильницы. Между ними стоял бамбуковый стакан с аккуратно заточенными карандашами.

Мне захотелось хорошенько рассмотреть карандаши. Осторожно, чтобы не разбудить товарищей, я подошел к столу и дотронулся рукой до острия одного из карандашей. Сделал это я так неосторожно, что бамбуковый стакан упал на стол. Карандаши рассыпались по столу, часть из них упала на пол.

— Что такое? Что случилось? — вскочили с постели Бидзина и Сеит.

— Свалил... — виновато объяснил я.

— Собирай скорее. Еще подумают, украсть хотел, — торопливо одеваясь, проговорил Сеит. — Слышишь, шум какой! Сейчас войдут к нам.

Я принялся собирать карандаши, а мои товарищи тем временем стали одеваться.

Отца в комнате не было. Он куда-то ушел еще до нашего пробуждения.

Все вместе мы стали вспоминать, как очутились в этом помещении. Мы были раздеты, но кто нас раздел и уложил спать, не помнили. Это показалось  нам постыдным. Ведь мы приехали в Гагру учиться, мы уже почти взрослые люди, а с нами возятся, точно с маленькими детьми.

Мы оделись, прибрали свои постели и хотели было направиться на поиски моего отца. Но едва я открыл дверь, как тотчас же попятился назад. Коридор был полон совершенно одинаково одетыми детьми. На каждом из них были светло-серые трусы и рубашка с красным галстуком, на ногах коричневые сандалии.

С нескрываемым любопытством разглядывали мы незнакомых мальчиков. Они окружили нас полукольцом и тоже принялись рассматривать. Наш сванский наряд: круглые шапки, широкие рубахи, заправленные в галифе, чувяки и гетры из домотканого материала — видимо, удивлял их. Из группы школьников отделился рослый мальчик с живыми любопытными глазами и протянул мне руку.

— Коля! — сказал он, глядя мне в лицо.

Я не понимал, что он от меня хочет, и попятился.

— Дай ему руку. Он, наверное, хочет познакомиться, — прошептал мне в ухо Сеит.

— Нет, он просто издевается над нами, — хмуро произнес Бидзина.

Я был склонен думать так же, поэтому не подал руки навязчивому парню. Тот убрал ее и оказал что-то своим товарищам. Те отозвались дружным смехом.

Это показалось нам очень обидным, и мы готовы были ринуться в бой против значительно превосходящего противника, но, на наше счастье, в этот самый момент появился мой отец.

Он заметил накаленность обстановки, живо растолкал школьников и пробрался к нам.

Неугомонный Коля стал что-то с жаром ему рассказывать. К нашему удивлению, отец рассмеялся:

— Что же ты ему руки не дал, Яро? Он же хочет познакомиться с вами. 

Так началось наше знакомство с детдомовцами, с которыми в дальнейшем нам предстояло провести вместе не один год.

Вместе с моим отцом и толпой сопровождающих нас ребят мы пошли к директору.

Кабинет директора поразил нас своей величиной и обилием света, лившегося из окон.

За широким столом, на котором свободно мог бы кружиться сванский двухэтажный хоровод, сидел убеленный сединами, крупный, крепко сложенный человек. На его строгом, правильном лице как-то не совсем аккуратно были прилеплены щетинистые усики. Серые глаза изучающе смотрели на нас изтза старомодного пенсне в золотой оправе. Это был директор школы Николай Николаевич Захаров.

Он медленно встал из-за стола и вышел нам навстречу. На нем был чесучовый пиджак и черные брюки, заправленные в сапоги, начищенные до блеска.

— М-да-а-а... — протянул он неопределенно и опять уселся за стол, пригласив отца тоже сесть. Но отец только поклонился в знак благодарности и начал о чем-то горячо разговаривать с директором.

Я сразу же преисполнился к директору уважением и страхом. Эти чувства и остались у меня вплоть до самого окончания школы.