Переиграть Афродиту (СИ) - Самтенко Мария

Аид опустил саблю и перевел взгляд на Ареса. Какая-то логика в словах Геры определенно была. Владыке совсем не хотелось обрекать на страдания кого-то из тех, кто был ему дорог, если вдруг что-то пойдет не так. Спасибо, тут нет Таната или Макарии!..

Он кивнул Гекате, и та захлопотала над бесчувственной тушкой Неистового, пытаясь привести его в сознание.

Персефона же неслышно скользнула к нему, обеими руками схватила за запястье, требовательно заглянула в глаза:

— А теперь пообещай мне…

Она не успела договорить.

Он не успел ответить. Не успел пообещать, что все будет хорошо, что теперь он точно не будет звать смерть, что он пройдет по краю, чтобы вернуться к ней, потому, что она и есть его мир, и плевать на Деметру, на Левку и на Концепцию, и…

Сильнейший удар в спину заставил его потерять равновесие, податься вперед, схватившись за Персефону; из легких вышибло воздух, и, попытавшись вдохнуть, он понял, что почему-то не может дышать полной грудью, как будто мешает что-то; опустив взгляд вниз, он увидел вышедшее из груди острие копья.

Персефона закричала, попыталась подхватить его — ноги почему-то отказывались повиноваться, и он рухнул на колени.

Боли не было.

Потом что-то уперлось ему в спину, рывок — и копье исчезло, он смог вдохнуть воздух — но вместе с ним пришла невыносимая боль. Горьковатый на вкус ихор хлынул из горла; сердце не билось, лишь слабо трепетали в груди окровавленные ошметки; тело содрогалось в агонии; вскоре захлестнула тьма, и последнее, что он почувствовал — тонкие пальцы Персефоны, до боли сжимающие его руку.

И голос.

Странный голос, высокий и нервный почти до истерики.

«Владыка! Владыка! Молю о милости!».

Аид знал, что должен откликнуться; он вынырнул из тьмы, мимолетно отметил, что боль в груди куда-то исчезла, а рана затянулась в мгновение ока; поднялся на ноги, опираясь на руку Персефоны с одной стороны и Гекаты с другой, и сделал вдох.

Первый вдох обжег горло и легкие, но мутная пелена перед глазами наконец-то исчезла. Он осмотрелся: Гера стояла с широко распахнутыми глазами и цедила ругательства, Геката отворачивалась и украдкой шмыгала носом; вцепившаяся ему в руку бледная как мел Персефона не плакала, но ее натурально трясло; бесчувственное тело Ареса все так же валялось на полу.

Артемида, бледная почти до уровня Персефоны, сжимала в руках короткое копье. С его наконечника капал прозрачный светящийся ихор.

— Молю о милости, — тихо повторила она.

Аид знал, что должен ответить. Нет, вовсе не то, что вертелось на языке у всех присутствующих. И не то, что читалось в глазах у Персефоны (ей точно незачем было на это смотреть!). Об этом он тоже скажет, но чуть попозже.

А сейчас он чуть наклонил голову и коротко приказал:

— Проси.

Артемида подняла на него глаза, но тут же снова опустила голову, будто не могла выдержать его взгляда. А, может, так оно и было — тяжело выдержать взгляд того, в кого ты только что воткнул копье. Пусть даже из благих побуждений.

— Я молю о милости, о Владыка! — она облизала пересохшие губы. — Я прошу амнистии для всех участниц Концепции.

Глава 29. Аид

— Я прошу амнистии для всех участниц Концепции!.. — повторила Артемида, глядя на него… с ужасом? Да, кажется, с ужасом. Пожалуй, когда она впервые заикнулась об амнистии для участниц Концепции, ему следовало сдержаться и не начать смеяться, а то все присутствующие так и подскочили.

На самом деле, все, что хотелось Аиду — это залезть в горячую ванну, смыть подсыхающий ихор и позабыть об этом бедламе на пару часов, а вовсе не пугать бестолковых богинь. Так что сейчас он просто махнул рукой и сказал, что подумает.

Подумает, да. Может, даже с Макарией посоветуется. О том, как бы исполнить просьбу Артемиды так, чтобы она пожалела о том, что родилась такой бестолочью. Или хотя бы о том, что метила его царице в подруги. Потому, что Персефону трясет до сих пор, она цепляется за его руку так, что, кажется, останутся синяки, и еще неизвестно, кому пришлось бы вытаскивать ее из очередного бредового сна, если бы что-то пошло не так. В этот бредовый сон, который с Пейрифоем и Загреем, он еле-еле пробился (хотя Геката говорила, что это невозможно в принципе), а если дальше было бы хуже?..

Кажется, желание посоветоваться с Макарией все же как-то отразилось у него на лице, потому, что Артемида решила пасть на колени:

— Прошу тебя, Владыка, — прошептала она. — Прошу.

Копье она выронила, и оно покатилось в лужу светящегося ихора.

— Ну, зашибись, — прошипела Персефона, которая, кажется, пришла в себя настолько, чтобы разжать пальцы, судорожно стиснутые у него на запястье. — Милости им, значит! Милости! Дура!

Аид покачал головой:

— Ну, а что с ними делать? Их же много, замучаешься карать. Ты же не хочешь устроить Концепцию наоборот, в смысле, оставить одних мужиков? Так что амнистия — это не самый плохой вариант. Правда, пойдем. Нам еще надо найти Макарию, и вообще, Афродита явно получила недостаточно.

Персефона мрачно кивнула, и Аид, осторожно положив руку ей на плечо, повел ее из чулана. Царица споткнулась на пороге, снова вцепилась ему в руку ледяными пальцами, и он с досадой подумал о том, что Артемида действительно дура, раз не может понять, что для ее «подруги» на сегодня действительно может быть слишком, и ей совершенно не зачем было втыкать в него копье у нее на глазах. Дождалась бы, пока все выйдут, отозвала бы его в сторонку и спокойно бы там проткнула. Тогда не пришлось бы ему захлебываться кровью на глазах у своей царицы, она бы прекрасно без этого обошлась.

— Да уж, — тихо сказал он Персефоне в волосы, когда она молча прижалась к его плечу и замерла, словно не веря, что все обошлось (да, пожалуй, она действительно в это не верила). — Спасибо на том, что ей не пришло в голову позвать еще и Макарию, и Таната до кучи, да и вообще…

— А мы здесь, — мрачно прозвенело из-за спины. А затем еще и хихикнуло.

Аид обернулся, пытаясь прикинуть, что нужно сделать с Убийцей, чтобы тот начал хихикать (по всему выходило, что просто стукнуть чем-то тяжелым, пожалуй, недостаточно) и обнаружил рядом со стандартно-мрачным Танатом счастливо-восторженную Макарию с хтонием в руках:

— Папочка! Ты живой! — завопила она, бросаясь обнимать и его, и Персефону сразу. — Представляешь, Убийца почувствовал твою смерть! Да! Мы так испугались! Он хотел сразу лететь к тебе, но я прыгнула и…

— Я летел, а твоя дочь болталась внизу, едва не оторвав мне ногу, — с мрачной обреченностью в голосе вставил Танат.

— … и мы оказались тут! Ты стоял там, весь в крови, в смысле, в ихоре, Артемида валялась на коленях, у мамы был такой взгляд, словно она только и ждет, кому бы оторвать голову, поэтому мы решили не лезть, а спокойно дождаться, пока мамочка не прибьет Артемиду и ей не полегчает!..

— Плевать я хотела на эту дуру, — пробормотала Персефона, обнимая дочь. — Нет, ну вы видели?! Она дождалась, пока мы все отвлечемся, схватила копье, а потом сразу — амнистию. Ха! Никаких амнистий не…

— У-О-О-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!! — из-за полуоткрытой двери чулана раздался длинный, полный муки мужской вопль.

Персефона перестала шипеть от злости.

Макария перестала вдохновенно щебетать.

Танат мгновенно выхватил меч.

Нарисовавшиеся в дальнем конце коридора Геката под ручку с Герой (куда, интересно, они ходили?) замерли на месте и переглянулись.

Аид отпустил Персефону с Макарией, ощутил в руке рукоять двузубца и шагнул к чулану, прикидывая, что это там может так орать. Или кто. По всему выходило, что и некому, и нечему — кроме, опять-таки, Артемиды… и Ареса.

Вопль сменился грязными ругательствами; дверь распахнулась, на белый мрамор коридора решительно шагнула Артемида.

Ее одеяние — одеяние амазонки — было забрызгано ихором (Аида, или еще кого — как тут разберешь?), глаза были опущены. В левой руке был охотничий нож, и с его лезвия капали искрящиеся золотистые капли. В правой… разглядев, что там, Аид опустил двузубец и с досады сказал пару слов по-скифски.