Государи и кочевники - Валентин Рыбин

— На какой вопрос? Ах, да… — засмеялась она. — У капитана — жена и дети в Астрахани. Я — экономка.

— И только?

— О, Михаэль! — удивилась и возмутилась она. — Как это нетактично с вашей стороны. Вы слишком грубы.

— Шучу, шучу, фрейлейн! — захохотал он и потянулся, чтобы поймать её за руку, но она увернулась и выскочила из комнаты. И тогда же послышался на террасе голос эскадренного командира.

— Где там наш Садко, богатый гость?!

Михайла вышел навстречу, поздоровались за руку. У обоих всплыла в памяти встреча в Баку.

— Вот прибыл, — развёл руками Михайла. — Беседуем здесь с вашей… фрейлейн Габи.

Басаргин едва заметно улыбнулся и скосил глаза на Габи. Та весьма официально обратилась к нему:

— Ваше высокоблагородие, Григорий Гаврилыч! Можно накрывать?

— Да, конечно, — ответил он небрежно, беря купчика под руку и увлекая в гостиную.

Идя с ним, Михайла попытался понять: каковы же их взаимоотношения, если она называет его «ваше высокоблагородие». И возрадовался опять: «Ну о чём может быть речь, коли «ваше высокоблагородие»?

— А эта Габи, она что, экономка?

— Она не только экономка, но и дальняя родственница мне.

— Простите, я думал — жена…

— Ну, что ты, Михайла Тимофеич! Какая жена! Габи — воплощение невинности, хотя и шаловлива. Правду я говорю, Габриэль? — повысил он голос.

— Святую правду, Григорий Гаврилыч, — отозвалась она весело из кухни. И вошла в гостиную с подносом, на котором красовался наполненный графин и ваза с яблоками и гранатами. Пока мужчины усаживались в кресла и закуривали, обмениваясь любезностями и задавая друг другу совершенно необязательные вопросы, Габи несколько раз входила и выходила, сервируя небольшой круглый стол на львиных лапах.

— Ух, сатана! Сатана — этот Багиров, — через минуту откровенничал эскадренный командир. — Да только и мы ведь не ангелы. Верно, Габи?

— Верно, ваше высокоблагородие!

— Давлю на него: «А ну-ка возверни сети Герасимова!» А он заладил одно: «Не брал». Пришлось матросикам по трюмам пройтись — вмиг отыскали. Начал, каналья, умолять, горы золотые наобещал — только заступись за него. А чего заступаться-то, когда проигрался по всем статьям. Сказал я ему: «Теперь эпоха Герасимовых началась. Теперь Каспий на них станет работать». И прогнал прочь. Так-то вот. И поверишь ли, каков оказался, каналья. За Габи он немножко ухаживал. Перстень ей, ожерелье подарил. А тут вцепился ей в кофточку: «Отдай, — говорит, — назад!»

— Ах, — вздохнула Габи. — Такого скупца и негодяя прежде я не видела.

— Взял назад! — изумился и захохотал Михайла. — Ай да купец!

— К сожалению, есть такие господа, дорогой Михаэль, — кротко отозвалась Габи и посмотрела на него. Он сидел напротив и не спускал глаз с её красивого беленького личика.

Хозяин между тем спокойно и важно, без лишних движений, разлил в рюмки ром и предложил выпить за новую дружбу. Габи тоже выпила, и Михайла заговорщицки подмигнул ей: пей, мол, не бойся. В ответ на его условный зов она под столом слегка нажала ножкой на его брезентовый сапог. Михайла опять смутился и почувствовал как загорелось в груди. А Басаргин, не замечая или делая вид, что ничего не замечает, заговорил о деле — о том, ради чего он пригласил к себе купца.

— Значит, говоришь, на выезде второй раз только?

— Второй…

— Оно и видно, хозяином настоящим себя ещё не чувствуешь.

— Это почему же?

— А потому что молод и многого не знаешь… — Басаргин вновь налил, и опять выпили. Теперь уже за новый союз.

— Багиров захлебнулся, — посмеиваясь, говорил Басаргин. — А чтобы и с тобой того же не произошло, надобно знать его ошибки. Жаден, каналья, — вот главный его недостаток. Каспий — это ведь не только купец на паруснике да рыба в море. Каспий — это чёрная икорка и балычок к царскому столу. Каспий— это два астраханских губернатора и начальник таможни в Баку. Каспий — это полномочный министр в Персии и Кавказский главнокомандующий. О себе уж я не говорю, дорогой Михайла Тимофеич. Из того, что мне Багиров присылал, я половину отдавал своему командующему и прочим господам. Чтобы быть хозяином Каспия — надо уметь всех прокормить…

— Ну и наговорил ты, Григорий Гаврилыч, — растерялся Михайла. — Да разве на такую прорву напасёшься! Тут и во всём море рыбы не хватит… Последние портки оставишь…

— О Михаэль! — взмолилась Габи. — Не говорите так грубо.

— Пардон, фрейлейн, — осёкся Михайла и неловко засмеялся.

— Не о последних портках надо думать, а о миллионах! — властно, с какой-то жадной торжественностью воскликнул Басаргин. — Миллионы эти вокруг тебя лежат, только не ленись — поднимай.

— Небось поднимешь, — опять заартачился Михайла. — Прошлым летом отдал муку и товар туркменцам, а теперь жди — когда долг возвернут. Тыще-нок на пятьсот, не меньше.

— Чего ждать-то, — удивился хозяин и насмешливо покачал головой. — Да, брат, учить тебя да учить, пока ты промышленным торговцем сделаешься. Нынче нам на Каспии промышленник крупный нужен, а не купчишко с сундучишком, понял?

— Понял…

— Ни черта не понял, — прервал его Басаргин. — Начни вот с чего; пусть Кият хан за взятую у тебя муку нефтью расплатится. Этого добра у него хоть отбавляй. Загрузи все трюмы тулунами с нефтью и отправляйся в Энзели и Ленкорань.

— Но ведь запрещено туркменскую нефть продавать в том углу моря! Вроде грамота такая есть — за нарушение тюрьма! Вроде бы вы, саринская эскадра, и ловите нарушителей.

— Мы ловим, кому же ещё, — согласился Басаргин. — Да только тебя не поймаем, не бойся. А когда сбудешь туркменскую нефть, тут же на вырученные деньги закупай побольше сарачинского пшена[14], пшеницы и вези опять же Кияту. И опять на нефть выменивай. Рейса три на двух парусниках сделаешь — сам будешь сыт и царя со всеми министрами накормишь…

— А ведь дело ты говоришь, Григорий Гаврилыч, — уразумел наконец что к чему Михайла. — Но только ответь мне: чего же Багиров таким путём не торговал?

— Так и торговал, — спокойно ответил Басаргин. — А теперь ему доступ к Челекену закрыт самим государем. А на кой чёрт нам Багиров без нефти, то бишь без крупного барыша? Смекнул?

— Смекнул, Григорий Гаврилыч. Смекнул… И думаю вот теперь: может отправить шкоут с товарами в Астрахань, а самому с пакетботом на зиму остаться? До весны рейсов пяток сделаю!

Басаргин опять налил. Теперь уже в две рюмки, поскольку Габи, соскучившись от деловой беседы, ушла на террасу. Выпили молча.

— Ну так как, Григорий Гаврилыч?

— Так и сделаешь. Оставайся на зиму. Поедешь к Кияту — я ему письмецо черкну, чтобы расплатился с тобой нефтью. Ему это тоже очень выгодно. Теперь туркменцев ни в Астрабад, ни в Хиву не пускают. С голоду мрут. Привезёшь сарачинского пшена — всё племя от смерти спасёшь. Героем будешь. В газетах о тебе напишут: вот де, русский промышленник Михайла Герасимов показал купеческую широту… помог бедному туземному народу!

— Скажешь тоже, Григорий Гаврилыч, — засмеялся Михайла. — Где уж нам!

— А как же иначе, Михайла Тимофеич! Губернатор астраханский за твои подарочки этим только и отплатит, что в «Петербургских ведомостях» тебя упомянут…

Выпили ещё. И ещё пили без тостов, много раз, и порядочно опьянели. Габи несколько раз принималась совестить мужчин, но безуспешно. Хозяин не выдержал первым: уронил голову на стол. Михайла с помощью Габи уложил его в кровать, подошёл к столу, налил в рюмку и ещё раз выпил.

— О боже мой! — то ли удивилась, то ли взмолилась женщина.

А он зажмурил глаза, нагнулся и положил на плечо ей руку.

— Фрейлейн, вы меня любите?

— Вам надо искупаться… в море… вы немножко пьяны, Михаэль!

— Душенька моя, — широко улыбнулся Михайла, потянул её к себе и зажал ей рот долгим страстным поцелуем.

— О, майн гот! — Она еле вырвалась.

Спустились с крыльца. Габи поддерживала его под руку, чтобы не упал. Пошли по хрустящему ракушечнику к берегу моря. Ночь была светлая. Луна, словно налитый соками плод, летела по матовому беззвёздному небу, проливаясь нежным обволакивающим светом на бесконечную ширь Каспия.

— Ах, Михаэль, зачем так напиваться? — ласково выговаривала Габи, в то время как он, обвив её рукой, то и дело прижимал к себе и больно сдавливал грудь.

— Габи… фрейлейн, я умру, если ты… — лепетал он. — Ты теперь моя. Мы обвенчаемся…

— О майн гот, какой ты болтун!

— Кто? Я? Никогда в жизни. Я куплю тебе теремок в Астрахани… и яхту.

— Болтун, — чуть резче возразила она и, высвободившись из его рук, побежала к берегу.

— Габи, чертовка! — крикнул он обиженно и тоже поспешил за ней.

Волны мягко накатывались на песок и с лёгким шелестом отступали.