Владигор и Звезда Перуна - Сергей Махотин

— Конек твой помнит зато.

— А куда мы едем?

— Я полагаю, камушек хозяину вернуть. Путь неблизкий, в землю айгурскую, под Воронью гору, и дороги туда прямой нет, петлять придется. Опять же встречи с недругами не миновать. Те, может статься, похитрей паучины окажутся. Не заробеешь?

— Я не боюсь, — сказал Дар задумчиво. — Но ты обещал, что мы завтра отправимся. А перед тем обмолвился, что какие-то чародеи лес заперли на целый год…

— Чародеи-то? Точно, заперли, когда ты и паутину еще не расплел. — Микеша тихонечко засмеялся. — Они и не знают про тебя ничего. Белун совсем одряхлел. А Временной колодец — вон он стоит, тебя дожидается. — Микеша кивнул на круглую каменную плиту. — Завтра нырнешь, а где вынырнешь, того и я не ведаю.

— Микеша… — начал Дар, и его голос дрогнул. — А про маму мою ты ведаешь?

Тот испуганно посмотрел на мальчика и промолвил с неохотой:

— Не хочу бога подземного гневить. Коль уснула она навеки, к чему смертный покой нарушать?..

— Она жива! — воскликнул Дар. — Я чувствую это!

Старичок покачал головой:

— Неведенье порой лучше знания-то. Не навредил бы сам себе.

— Мне очень нужно знать, — твердо произнес Дар.

Микеша вздохнул, поднялся, достал с полки пузырек с синей жидкостью и направился К ручью. Мальчик пошел за ним.

— На плиту, гляди, не наступи! — строго предупредил Микеша. Он откупорил пузырек и вылил его содержимое в ручей. Течение ручья остановилось, вода помутнела и затянулась синей маслянистой пленкой. Микеша снял с пояса нож, взял мальчика за левую руку и слегка ткнул острием в кончик мизинца. В ручей упала капелька крови. — Ну, смотри теперь.

Неподвижная вода потемнела, на ее сумрачной поверхности проявилась скамья, на которой, подперев рукой голову, сидела, глубоко задумавшись, женщина в черном одеянии. Яркий луч озарял ее длинные золотистые волосы и угасал далеко во тьме, высвечивая каменные стены подземелья. Прикрытое ладонью лицо женщины виделось неотчетливо. Она не изменила позы и никак не отреагировала на появление маленького желтоглазого уродца в меховом плаще с капюшоном, который внезапно вышел из мрака и поклонился ей до земли. Изображение подернулось мутью, исчезло и вновь вспыхнуло, но уже гораздо ярче. На этот раз Дар увидел предвечернюю степь и всадника на прекрасном белом коне. Всадник тоже показался ему прекрасным. Лицо его было мужественным, густая короткая борода слегка курчавилась, вьющиеся светлые волосы были стянуты на лбу узорчатым ремешком. На его плече сидел, подремывая, филин. Еще один человечек устроился на конском крупе за спиной всадника, но разглядеть его не удалось. Застывший поток вновь пришел в движение, ручей зажурчал, и чистая вода размыла и унесла голубую муть под скалистую стену.

Дар в растерянности посмотрел на старичка:

— То была моя мама?

— Она жива, — откликнулся Микеша.

— Я не рассмотрел ее лица. А всадник, кто он?

— В тебе течет его кровь, и она отозвалась.

— Значит, и отец есть у меня? — В голосе мальчика звучали волнение и радость.

— Боюсь, он сам об этом не знает, — вздохнул Микеша. — Но вы торопитесь в одну сторону, может, и встретитесь. Однако, хоть звездочек над головою здесь у меня нету, время позднее, ты уж поверь мне. Ложись-ка почивать, завтра рано разбужу.

Дару, взволнованному и обнадеженному, казалось, что он не сможет заснуть в эту ночь. Но усталость после первого дня пути брала свое. Пятнышко уже давно дремал, опустив голову. Микеша пошептал над очагом, и огонь запылал ярче, распространяя вокруг себя волны тепла. Дар устроился на жестком стесанном бревне, глаза его закрылись, и он задышал ровно и спокойно.

3. Степной пожар

— Перед прахом твоим, Дометий, клянусь, что не пожалею жизни своей ради единства и процветания Братских Княжеств. Да останется славное имя твое в памяти людей на долгие годы! — Голос Владигора отчетливо звучал в звенящей утренней тишине. Произнеся последнее слово, князь Синегорья повернулся к Бажене и, приложив ладонь к сердцу, склонил голову.

— Клянусь! — повторил вслед за ним князь Калин.

— Клянусь! — отозвался князь Изот.

— Клянусь, что подлый враг не избегнет мщения! — громыхнул бас вождя берендов Грыма Отважного.

Полсотни ильмерских трубачей вскинули длинные трубы, и протяжный томительный звук поплыл над Ильмерским озером, все еще затянутым коркой синего льда. На крышку длинного, напоминающего челн гроба посыпались мерзлые комья. Вдоль берега к месту погребения потянулись возы с землей, чтобы к вечеру погребальный курган обрел свою первоначальную форму. А трубы все продолжали звучать монотонно и скорбно, и княжна Бажена, сохранявшая мужественное самообладание со дня смерти отца, наконец не выдержала и разрыдалась. Тотчас жалобно запричитали плакальщицы из княжьей челяди, и даже у самых стойких воинов заныло сердце.

Поминальный пир, начавшийся ночью и длившийся весь следующий день, не отличался, однако, чрезмерным унынием. Князь Дометий прожил долгую жизнь, успев и воинскую доблесть проявить, и земными радостями насладиться. Судьба его многим казалась завидной, и о том, что смерть князя была насильственной, старались не вспоминать. Вспоминали не смерть, а его удачливость в битвах, охотничьи утехи, веселость на дружеских пирах и острословие. То и дело среди гостей раздавался смех. Уж на что Бажена, и та не сдержала улыбки, когда Изот с Калином, будто пожелавшие перещеголять покойного друга в винопитии, уснули обнявшись прямо за столом. Лишь Грым Отважный сохранял прежнюю свою угрюмость, да Владигор был необычно немногословен и задумчив.

После поминок сразу наступила бурная весна. Солнце пекло едва ли не по-летнему, растапливая заснеженные поля и луга. Дороги сделались непроходимыми. Ручьи становились речками, речки превращались в стремительные потоки. Несколько деревень смыло грязной талой водой со всеми избами, тела утопленников находили в десятках верст от родного очага. Бажена распорядилась выделить из казны средства в помощь обездоленным семьям. Ратники Братских Княжеств, сопровождающие своих князей, отложили мечи и копья и взялись за топоры — инструмент тоже привычный. Синегорские, ладанейские и венедские воины состязались друг с другом в умении тесать бревна, ставить срубы, класть печи. Впрочем, и сами ильмерцы старались не уступать им ни в чем.

Солнце пекло по-прежнему. Земля вскоре подсохла. Воздух наполнился пьянящим ароматом цветов и трав. Владигор под вечер седлал Лиходея, почти насильно вытаскивал Чучу из писцовой горницы, где тот проводил все свое время, и объезжал с ним окрестные луга. Чуча ворчал на леность ильмерских летописцев, не удосужившихся до сих пор составить более или менее толковую историю своего княжества, и жаловался, что княжьи писцы пренебрегают его советами и даже посмеиваются над ним. Часто к подземельщику с князем присоединялся Филимон. В последнее время летать ему приходилось много, и он так уставал, что не желал порой принимать человеческий облик, а просто садился на плечо Владигору и, чувствуя себя в безопасности, урывал часок для сна. Так они и ехали втроем, погруженные в свои мысли, догадываясь, что предстоящее им вскоре путешествие не будет столь безмятежным. В один из таких вечеров Владигору привиделось лицо мальчика, незнакомое, но почему-то взволновавшее его. Видение было мимолетным, однако учащенно забившееся сердце успокоилось не сразу. Даже Бажена за вечерней трапезой обратила внимание на рассеянный вид синегорского князя и осведомилась о его здоровье.