Автоквирография - Кристина Лорен

довольно строго велит папа. – Обещай мне, что не забросишь своих друзей. Что будешь общаться с Осенью, Эриком и Мэнни. Что и впредь будешь показывать пример Хейли. Что будешь заботиться о маме и во всем ей помогать.

– Обещаю.

– Я говорю об этом, потому что твоя жизнь должна оставаться насыщенной независимо от отношений с Себастьяном. Его вера тут ни при чем. Если отношения продолжатся и у вас с ним что-то выйдет, понадобятся друзья, которые вас примут и поддержат. Если же по какой-то причине вы расстанетесь, тебе потребуется дружеское плечо.

Во власти странных, противоречивых чувств я смотрю в пол. Папа дело говорит. Он прав. Но подразумевается, что он мне открыл Америку, и это бесит.

– Второй момент, который я хотел бы прояснить… – Папа снова скребет щеку и отводит взгляд. – У меня не такие взаимоотношения с религией, как у твоей мамы, оттого и реакция на твой роман принципиально иная. – Он заглядывает мне в глаза. – Однако я не считаю, что она неправа. Я согласен не со всеми ее предостережениями и контраргументами, а вот с тем, что ситуация непростая, согласен. Полагаю, родители Себастьяна ваш роман не одобрили бы.

– По-моему, «не одобрили бы» – еще мягко сказано.

Папа уже кивает.

– Значит, встречаетесь вы тайком от них?

– Угу.

– Не по душе мне это, – тихо заявляет папа. – Хочется верить, что на месте Себастьяна ты либо поговорил бы с нами откровенно, либо считался бы с нашими пожеланиями, пока живешь дома.

– Папа, разница в том, что я могу говорить с вами откровенно.

– Тебе восемнадцать, Танн. Со своим телом ты волен делать все, что заблагорассудится. Но в то, чем ты занимаешься под крышей моего дома, я имею право вмешиваться.

О-ох…

– Ты ведь знаешь, что тебя, Хейли и вашу маму я люблю больше всего на свете.

– Да, знаю.

– Еще я знаю, что тебе нравятся и девушки, и парни. Знаю, что ты будешь экспериментировать, и никогда, ни на одну секунду не буду тебя в этом ущемлять. – Папа ловит мой взгляд. – Застань я тебя с парнем возле церкви, ни слова не сказал бы. Мы с тобой переглянулись бы за ужином, и все, точка.

Неловко-то как! Страшно хочется свернуться клубком и укатиться в угол.

– Но я не желаю, чтобы вы с Себастьяном встречались у нас дома тайком от его родителей.

– Пап, других вариантов у нас немного, – говорю я, заливаясь горячим румянцем.

– Себастьян взрослый. Захочет жить по своим правилам – съедет от родителей.

Так папа показывает, что разговор окончен и тема закрыта. Его мнение – я в курсе – основывается на личном опыте. Я сижу на кровати, вглядываюсь в лицо, которое знаю почти так же хорошо, как свое, и вдруг понимаю, насколько тяжело дается папе этот разговор.

В конце концов, по версии его родни двадцать два года назад он полюбил не ту женщину.

Глава двенадцатая

Мама Осени открывает дверь и отступает на шаг, чтобы впустить меня. От нее Осень унаследовала улыбку с ямочками, но это, пожалуй, все. У Осси рыжеватые волосы, веснушки на носу и ярко-голубые глаза, а миссис Грин – кареглазая брюнетка с оливковой кожей. Каково ежедневно смотреть на дочь, как две капли воды похожую на твоего покойного мужа? Это либо прекрасно, либо душераздирающе, а вероятнее, и то и другое вместе.

У нас есть ритуал: я приветственно целую миссис Грин в щеку, она сообщает, что в холодильнике есть «Ю-ху», и я изображаю бурную радость. Странная штука это «Ю-ху» – водянистое шоколадное молоко в картонной, как у сока, упаковке. В свое первое здешнее лето я сказал миссис Грин, что люблю «Ю-ху», и с тех пор она покупает его для меня. Теперь, поднимаясь в комнату Осени, я каждый раз чувствую себя обязанным брать по упаковке «Ю-ху», хотя больше не перевариваю его. Мы с Осенью проводим научный эксперимент с узамбарской фиалкой, которая растет у нее в горшке на полке: выживет ли цветок, если поливать его исключительно «Ю-ху»?

Принцесса Осень развалилась на полу с распечатками готовых глав. Она реально правит текст красной ручкой – такое приглючиться не может.

– Осси, я в жизни не встречал ботана симпотнее тебя!

Мое появление Осень игнорирует – даже голову не поднимает.

– Отключи свою надменную покровительственность.

– Ты в курсе, что красная паста может восприниматься как признак агрессии и пошатнуть уважение учеников? Править лучше фиолетовой.

Теперь голубые глаза смотрят на меня.

– А мне нравится красный.

Длинные рыжеватые волосы собраны в огромный пучок на макушке.

– Да, знаю.

Осси опирается на локоть и садится по-турецки.

– Ты зачем пришел?

Я немного обижен, потому как выходит, что папа прав. До встречи с Себастьяном я мог запросто завалиться к Осени в любое время. Сейчас вне школы мы встречаемся от силы раз в неделю – я часами просиживаю один и пишу, пишу, пишу о нем, хотя здравый смысл заходится в крике, требуя взяться за новый роман.

– Мне что, нельзя к любимой подруге заскочить? И пообщаться с ней нельзя?

– Ты вечно занят.

– Ты тоже. – Я многозначительно шевелю бровями. – Ну как, оттянулись вы в тот вечер с Эриком?

– Если под «оттянулись» подразумевается «нацеловались до опупения», то да, так и было.

У меня челюсть отваливается.

– Правда?

Осень кивает, покраснев под россыпью веснушек.

– И сколько шуток «про мамку» он отмочил?

– Ни одной! – хохочет Осень.

– Не верю!

У Эрика для любой ситуации припасена шутка «про мамку» или с «если вы понимаете, о чем я». Напрасно мы каждый раз напоминаем ему, что шутки эти – баян.

– Было весело, – говорит Осень, прислоняясь к спинке кровати.

Я тянусь вперед и щиплю ее за щечку. На душе тяжеловато. Дело не столько в ревности, сколько в ощущении утраты. Тандема «Таннер + Осень против всех» больше нет. У нас обоих новые отношения.

Даже если мы сами еще не в курсе.

– Таннер, ну что за лицо?! – У меня перед носом Осень чертит в воздухе круг.

– Так, мысли разные. – Я беру у нее красную ручку и корябаю на подошве кроссовки. – Я хотел с тобой поговорить.

– Звучит серьезно.

– На самом деле нет. – Я задумчиво прищуриваюсь. – Впрочем, да, все серьезно. Я просто хотел извиниться.

Осень не отвечает, поэтому я пытливо заглядываю ей в глаза. Я знаю ее чуть ли не лучше всех на свете, но что у нее на уме сейчас, разобрать не могу.

– За что? – наконец спрашивает она.

– За свою невнимательность и рассеянность.

– У нас сложный семестр, – говорит Осси, откидывается на спинку кровати