Судьба на выбор - Дэни Аткинс

– Ну вот. – Я откинулась в кресле, любуясь своей работой. – Как тебе?

Мама вытянула руки, оценивая ярко-розовый лак, которым я только что накрасила ей ногти.

– Прелесть! – Подняв голову, она улыбнулась. – Очень красиво. Спасибо, Эмма.

Я закрыла баночки с лосьонами и кремами, собрала инструменты для маникюра и запихнула их обратно в косметичку. Мама подняла руку, чтобы заглядывающее в окно солнце заиграло на полированных блестящих ногтях.

– Просто чудо что за цвет! Точь-в-точь «амарантовый маджента» на палитре, которую мы недавно купили для школы.

Я уставилась на нее с грустной улыбкой. Как порой жестока судьба: мама могла назвать любой цвет с многосотенной палитры, которую не видела несколько лет, но мало что помнила о своей жизни любящей матери и жены.

Нам обеим нравился этот еженедельный ритуал. Правда, наверное, по разным причинам. Я ввела его несколько месяцев назад и всякий раз, подстригая, полируя и подкрашивая маме ногти, вспоминала, что побудило меня это сделать. Мы с Ричардом поехали в одно заведение, которое специализировалось на уходе за больными Альцгеймером. Папа категорически отказался к нам присоединиться – и хорошо. Нельзя сказать, что мы увидели нечто страшное: современное здание, неплохие условия содержания, дружелюбный и внимательный персонал…

Однако, проходя мимо спален, которые, несмотря на домашнюю мебель и прочие предметы интерьера, слишком походили на больничные палаты, я все глубже погружалась в меланхолию. Мы шли по бесконечному коридору, невольно заглядывая в темные комнаты, где сидели пожилые люди, уставившись в пустоту. Здесь не место моей маме. Она слишком живая, улыбчивая и веселая. Тут нечего делать женщине с творческой жилкой, острым глазом и художественным чутьем. Это не для нее…

В конце коридора сопровождавший нас менеджер достал из кармана ключ и отпер высокие двойные двери.

– Зал для пациентов с умственными расстройствами. Нам приходится держать их взаперти – уж больно они любят погулять.

Двери распахнулись, и я с упавшим сердцем поняла, что ошиблась. Мама прекрасно сюда впишется. Запах мочи сильно бил в нос, но я не поэтому медлила у порога, не решаясь зайти. Ричард вдруг схватил меня за руку, и я повернулась. Покачав головой, он шепнул мне на ухо:

– Ей здесь не место. Не переживай.

Наверное, я никогда не любила его так сильно, как в эти секунды, – он без слов понимал все, что я чувствую.

Конечно, мы не могли прервать экскурсию, это было бы невежливо. Пришлось сделать вид, что нас заинтересовали условия и мы всерьез их обдумываем.

У некоторых пациентов болезнь зашла гораздо дальше, чем у мамы. Потерянные пустые лица еще долго будут преследовать меня в кошмарах.

На столах были свалены коробки с мозаикой, не вызывавшей ни у кого интереса. На длинных полках ровными рядами стояли книги, которые никто не брал в руки. На рояле возле окна виднелся толстый слой пыли. Казалось, в этой комнате никому ни до чего нет дела. Голос менеджера тонул в реве телевизора, работавшего на такой громкости, что у слуховых аппаратов перегорали предохранители.

Я развернулась, чтобы выйти, и тут увидела ее. Одетая в ночную рубашку и какой-то жуткий зеленый халат, она сидела в инвалидной коляске и выглядела старой, куда старше моей матери. Редкие седые волосы сбились в воронье гнездо, сквозь которое проглядывала розовая блестящая кожа. Она смотрела в дальний угол комнаты, туда, где стена встречалась с потолком. Проследив за взглядом, я ничего не заметила, однако старуха буквально вперилась в эту точку, и в ее глазах была пустота. От женщины, наверняка когда-то умной и красивой, осталась кучка костей, обтянутых сухой морщинистой кожей и прикрытых заляпанным халатом.

«Кто ты? – с тоской подумалось мне. – Чья-то дочь, жена, мать?… Что ты потеряла?»

Прав был папа, что отказался сюда ехать. И жаль, я его не послушала. Я опустила взгляд и только теперь заметила старушечьи ноги – босые, сморщенные, с надутыми синими венами, узловатыми пальцами… и накрашенными ярко-красным лаком ногтями. Самое нелепое зрелище на свете. Ее педикюр был идеальным. Кто-то потратил немало времени, чтобы сделать его женщине, которая не выходит из комнаты и вряд ли помнит многие события собственной жизни. О ней заботятся. Ее не оставили на произвол судьбы…

Что ж, этот приют не для нас. Но старушка с накрашенными ногтями подарила силы и решимость когда-нибудь, в будущем, посмотреть другие подобные лечебницы. Наверное, я вынесла из этой поездки что-то еще, потому что с того дня раз в неделю откладывала все дела, чтобы сделать маме маникюр.

– Там тебе почта, – сообщил отец, проходя мимо с чашкой в руке и газетой под мышкой. – Оставил в твоей комнате.

Покрывая мамины ногти прозрачным лаком, я кивнула.

– Спасибо. Посмотрю попозже.

Возле зеркала лежали четыре конверта. Я подняла их и, читая обратные адреса, по очереди бросала письма на стол: одно из банка, во втором – счет за телефон, потом извещение о налоге на машину… и письмо от матери моей покойной подруги.

Я узнала характерный почерк Линды с первого же взгляда, хотя прежде видела его лишь раз – на записке, приложенной к куртке Джека. Однако конверт был слишком мал, чтобы вместить какой-то предмет. Интересно, зачем тогда мне писать? Внутри обнаружился лист бумаги, обернутый вокруг другого запечатанного конверта, на котором не было адреса, только мое имя. Значит, отправлять его не собирались… Мы словно затеяли игру «передай послание с того света» – почерк на втором письме тоже оказался знакомым. Он чем-то походил на материнский…

Наверное, во мне должно было взыграть любопытство, желание выяснить последний секрет Эми. Но вместо этого я взялась за письмо Линды.

Милая Эмма!

Мы с Дональдом наконец разобрали вещи Эми. Это было очень тяжело, поэтому мы так затянули. Будь у нас возможность, Дональд оплатил бы аренду ее квартиры на пятьдесят лет вперед, и мы превратили бы это место в храм. Хотя так, наверное, было бы больнее… И Эми бы не понравилось.

Это письмо я нашла среди других важных документов. Оно адресовано тебе. Вероятно, Эми собиралась вручить его в день свадьбы, не знаю… Надеюсь, то, что внутри, не слишком тебя огорчит. Тебе повезло. Я все бы отдала, чтобы еще раз услышать мою деточку.

С любовью,

Последнее предложение вызвало у меня угрызения совести. Лучше бы ее родители нашли письмо, адресованное им. Да и опасения насчет содержимого, скорее всего, не напрасны… Я не стану его читать. Если там пожелания по случаю несостоявшейся свадьбы, то нет смысла. А если что-то другое… тем более не хочу это видеть. Не сейчас.

Я достала из глубин шкафа потрепанную картонную коробку, в которую не заглядывала уже целую вечность. Она была обмотана широкой резинкой, не позволявшей крышке распахнуться под натиском всяких сувениров и прочих памятных безделушек. Запихнув в нее белый конверт, я вернула коробку на место.

– О, только посмотрите! – с наигранной радостью воскликнула Моник во время обеденного затишья. – Один из твоих мужчин заглянул в гости. Какая приятная неожиданность.

Я наградила начальницу самым свирепым взглядом, дозволенным ценному сотруднику. Из машины, небрежно брошенной посреди дороги в нарушение всех правил парковки, вылезал – кто бы мог подумать! – Ричард.

Молча войдя в магазин, он положил на деревянный прилавок связку ключей.

– Вот. Как просила.

На его лице ничего не отражалось. Ни малейшего намека на чувства. Но я была рядом, когда в девять лет он свалился с дерева. Ричард не плакал, хотя сломал руку в двух местах. Тогда я видела, как на самом деле ему больно. И видела это сейчас.

Я сглотнула комок в горле. Выглядел Ричард так себе. Возле губ залегли незнакомые прежде морщинки, под глазами проступили серые круги. Несмотря на загар, он казался бледным и усталым.

«Эмма, тебе же нет до него дела…»

– Спасибо. – Я взяла ключи. Острые кромки впились в кожу. – Можно было не спешить.

– Я думал, тебе не нравится, что они у меня.

– Вовсе нет, – смущенно ответила я. – Кстати, в твоей квартире остались и другие мои вещи…

Ричард дернулся, словно его пырнули ножом.

– Может, я заскочу как-нибудь в обед, заберу?

Пояснять, что «в обед» означает «когда тебя там не будет», не пришлось – судя по взгляду, Ричард и сам это понял.

Разделенные прилавком, мы стояли, чувствуя неловкость, словно присматривающиеся друг к другу чужаки. И если честно, так было проще, чем когда мы ругались.

– Конечно. Когда захочешь. У тебя же есть ключи от моей квартиры?

Я кивнула. Надо будет оставить их потом в почтовом ящике.

– Как там Кэролайн? – неожиданно спросил он, и нам обоим полегчало. Проще говорить на нейтральные темы; тогда нет этого мерзкого чувства под ложечкой.